Как летит время! Как быстро жизнь пролистывает страницы.
Илья Валентинович отошел от окна. Ну все, с сантиментами покончили. Пора начинать день. Надев любимый велюровый синий халат, он отправился в ванную. Чистя зубы, между прочим, свои, а не искусственные, рассматривал себя в зеркало.
А что, вполне еще ничего мужичок, невзирая на полные шестьдесят два. Нет, не без изменений, но у кого их нет? И все же зубы свои, волосы, пусть поредевшие и поседевшие, но тоже имеются. Волнистые, между прочим. Правда, в молодости расчески ломались, а сейчас… Ну да, есть мешки под глазами, дочка называет их пельменями. А у кого их нет? И глаза не те, не те: без прежнего блеска. Потухшие, что ли. А раньше горели — живые, яркие, черные. Цыганские, как говорила бабка Леля. Она и сама была в молодости похожа на цыганку — черные косы, жгучие, темные глаза, угольные брови. Илья был похож на нее, на бабку. Родня смеялась — табор рядом проходил! Согрешила мать Лели с цыганом. Кто там их знает, все давно в земле. Да и он, Илюшка, как называла его бабка, уже не первой молодости.
Он расправил плечи — да нет, он еще ого-го! Посмотришь — такие деды есть в шестьдесят два: лысые, пузатые, с вставными челюстями, вечно ноющие, брюзгливые, неопрятные. А он хоть куда — джинсы, майки, кроссовки. Цепь золотая, не бандитская, ни-ни, итальянская, из Милана. Перстень на мизинце, этот из Турции, с сердоликом — жена подарила. А у нее вкус прекрасный, интеллигентный. Тряпки он любит, хорошую обувь, хороший одеколон. Машка говорит: «Пап, ты у нас красавец!» А он и не спорит.
Илья Валентинович запахнул халат и вышел из ванной.
С кухни доносились приятные запахи. Жена, как всегда, крутилась около плиты.
Услышав его шаги, Люба обернулась:
— А, встал! Ну садись.
Илья послушно уселся за стол.
— Кофе? — спросила жена. — Или какао?
— Кофе, — ответил он, — капучино.
Через пару минут перед ним стояла тарелка с сырниками, банка сметаны, плошка с вареньем, докторская колбаса, швейцарский сыр и нарезанный хлеб. Забурчала, выплеснув ароматную жидкость, кофейная машина.
Илья Валентинович принялся завтракать.
— Посиди со мной, выпей кофе, — предложил он жене.
— Уже пила. Да и дел полно. — Люба махнула рукой и продолжила хлопоты.
Она стояла спиной, что-то резала, видимо, для супа, а он рассматривал ее. «Сзади пионерка, а спереди пенсионерка, — равнодушно подумал он, продолжая жевать. — Но хоть так. Обычно наших баб разносит, мама дорогая».
Люба оставалась стройной — такая природа, типаж хрупкой блондинки. Такие обычно рано стареют, тонкая кожа покрывается мелкими морщинками. Так и было. Худенькая Люба и вправду была со спины девочкой: стройные ножки, узкие бедра. А вот лицо, шея, руки выдавали. Никуда не денешься.
В молодости жена была не то чтобы красивой — миловидной. Хороший носик, голубые глаза, светлые волосы. Ничего примечательного, а глаз отдыхает. Как правило, такие женщины разумны и терпеливы, не бросаются в омут страстей, берегут семейный очаг, становятся верными женами и хорошими матерями.
Так оно и получилось, точь-в-точь. Люба была нескандальной, уступчивой, мягкой. Хорошей матерью и неплохой хозяйкой — не гениальной, а именно неплохой. В доме всегда чисто, в шкафу висели отглаженные рубашки, в холодильнике стояли суп и второе. Ничего такого Люба не делала, никаких там изысков, никаких шедевров, нововведений, никаких выкрутасов, но обед был всегда. А выкрутасы, если хотелось, он находил в ресторанах.
Жили они хорошо, спокойно, без громких скандалов и хлопанья дверьми. Любил ли он ее? Конечно, любил. Как жену, как мать своего ребенка. Как человека, как друга, в конце концов.
Во всем жена его устраивала. Почти во всем. А то, чего ему не хватало, он добирал на стороне. Женщин у Ильи Валентиновича было много, случайных и не случайных. В случайные попадали те, имен и даже лиц которых он не помнил. Случайная короткая связь в командировке. Случайная интрижка после ресторанного знакомства. Случайная женщина в поезде — было и такое, чего уж. Эти случайные проскакивали и бесследно исчезали, не о чем говорить. «Природа такая, — шутил он с друзьями. — Не могу пройти мимо хорошенькой бабы». Друзья, разумеется, не осуждали. Завидовали. Как у Илюхи легко — прямо как сходить по малым делам. И главное, совесть не заедает. Ходок, настоящий ходок.
Но были и неслучайные женщины, романы, длительные, серьезные связи. Любовь. Таких историй было три. При двух первых и мыслей не возникало уйти из семьи! Ни разу, ей-богу! И в голову не приходило! А вот третья его подломила… Так подломила, что еле выжил. Тогда, двенадцать лет назад, он серьезно задумался. Мучился, не спал ночами, жалел жену. Жалел и ту, другую, любимую. Любимую звали Лариса. Красивая, яркая, молодая. Ему пятьдесят, ей тридцать пять. И он в самом соку, и она в самом расцвете. Высокая, крутобедрая, полноватая синеглазая брюнетка. Как же она была хороша! А что они творили в постели! Просто сгорали в огне.
Ночами, лежа рядом с женой, он просыпался от желания. Самому было неловко — как четырнадцатилетний пацан! Крутился до самого утра, ждал, когда отпустит. Смотрел на бледное, безмятежное лицо жены и умирал от отчаяния. Что делать? Как быть? Порвать и уйти? Дочь уже выросла, долг свой он исполнил. Материально семью обеспечил: прекрасная, богато обставленная квартира, хорошая новая тачка. Приличный дом по Рижскому шоссе — небольшой, но уютный коттедж. Раз в неделю приходит уборщица. Продукты привозит он, Илья. У Любы три шубы и бриллианты. Раз в год они выезжают за границу: Греция, Испания, Италия. Объездили всю Европу, были в Америке. Люба сто лет не работает. О деньгах не думает и думать не будет, конечно же, он ее обеспечит. У него успешный, крепкий бизнес — хватит на всех.
У дочки все хорошо, муж не богач, но в порядке. Да и он, отец, помогает. Так, если для радости — например, путевки внукам в Диснейленд или новая машина дочери. «Сюрпрайз», — как говорит она.
Имеет же Илья право на свое счастье? На собственную жизнь? Имеет право прожить так, как ему хочется? Прожить, дожить… В счастье и радости? В любви? Или нет, не имеет?
Решил, что имеет. Пусть пять лет, пусть три года, но на полную, на широкую, а там — будь что будет!
Про неудачливых друзей и коллег решил забыть. Получилось. Убеждал себя, что у всех все по-разному. Бывает же, что получается! И лихорадочно искал примеры везунчиков. Нашел. Правда, примерчики были не очень, так себе примерчики, если честно. Да и маловато их было.
Из знакомых вспомнились двое. Первый — Вася Корчагин, дружок институтский. Но Вася ушел из семьи в сорок. И семья, между прочим, была бездетной. Развелся, женился, родил ребенка. Что такое сорокалетний мужик? Самый расцвет.
И пример номер два — Костик Турчинов, с ним они сталкивались по бизнесу. Тут было все сериально: скандальный развод с женой, старше Костика лет эдак на девять. Связь с молодой и прекрасной молдаванкой с иссиня-черной косой и бездонными, густо-серыми глазами. Устоять перед такой дивчиной было непросто. К тому времени Косте стукнуло пятьдесят шесть, но мужичок он был крепкий, спортивный и моложавый. Пассии его было под тридцать. В общем, сошлись. Поженились. Что только не говорили про них! Как ни насмехались над Костиком! Дескать, все ясно, отожмет провинциалка и бизнес, и дом на Оке, оставит дурака с голой задницей, но так ему и надо, потому что нечего. Нечего быть таким нахально счастливым!
Зависть. Страшное чувство — зависть. Еще бы — глянешь на них и… Поневоле вспомнишь свой «самовар»: бестолково и зачастую назойливо хлопотливую, одышливую, с плохо прокрашенной сединой, похрапывающую по ночам, хлопающую крыльями над внуками, в вечном халате, пропитанном запахом жареного лука. Бррр.
А тут нате вам — стройная дева на легких ногах, волосы по пояс, можно представить, как она их распускает… Высокая грудь, широкие бедра. Но главное — взгляды. То, как они смотрели друг на друга. Вот что было невыносимо. Ладно он, с ним все понятно! Но она, эта дева! Казалось, сейчас что-то вспыхнет, рванет. И всех погребет под этим шквальным огнем: и Костика, и его молодую жену, ну и всех остальных заодно.
Любовь там была. И Илья это видел. Уж в этом вопросе его не обманешь. И он тогда позавидовал. Взгляд отвел, потому что смутился. И позавидовал. Не красоте и молодости — нет, у него самого этих молодых красоток было в избытке. Позавидовал тому, что можно не скрываясь идти вместе и за руку, не прячась по гостиничкам да по чужим, снятым на три часа квартирам со специфическим запахом. В тех квартирах пахло всегда одинаково — какой-то жгучей химией, которая, видимо, уничтожала все следы и запахи. Полотенцами из прачечной. И еще блудом, отчаянием, одиночеством…
Кстати, после этих почасовых съемов ему всегда хотелось домой. В привычное, уютное, незыблемое тепло, в привычные запахи домашней кухни, бульона или борща, в родную кровать, где белье замечательно пахло цветочной отдушкой.
А еще он завидовал Косте потому, что тот решился. Решился оборвать постылую жизнь и все начать с нуля. Наплевал на чужое мнение, на обиды жены и слезы матери. Он хотел быть счастливым. Счастливым не втихаря, а в открытую. Вместе с любимой ходить в бассейн и в рестораны, в кино и в театры, путешествовать. Словом, жить и дышать полной грудью.
Однажды, уже после Костиного ухода из семьи, они обедали в каком-то ресторанчике и Илья осторожно спросил:
— Не жалеешь?
— О чем? — не понял дружок.
Вправду не понял, по нему было видно.
Смущенный, Илья начал неловко бормотать что-то об оставленных детях, о жалости к брошенной жене, о переживаниях Костиной матери.
Тот искренне расхохотался:
— Дети? Да плевать я хотел! Вырастил, выпустил в жизнь. И между прочим, они неплохо стоят! А старший, кстати, сын бывшей жены от первого брака. Но я его любил и никогда не вспоминал, что он мне не родной, веришь? Всегда считал своим. Маман? Да брось! — усмехнулся Костя. — Мать мою бывшую всю жизнь ненавидела! С первых дней причитала, что она мне всю жизнь испортила. Как только не называла — и старухой, и престарелой шлюхой, и грязной подстилкой. И бывшая, надо сказать, в долгу не оставалась — и так мою матушку, и наперетак! Что ты, там перья летели! А теперь они лучшие подруги. Короче, кино! А что до бывшей, — нахмурился Костя, — да нет, не жалею. Знаешь, я ее никогда не любил. Женился по дурости, мне двадцать, сопливый пацан, ей тридцать, женщина в самом расцвете. К тому же красавица, актриса. А когда пришел в себя, было поздно — ее сын называет меня папой, и наш общий уже народился. В общем, я струсил. Всех жалел, а ее в первую очередь. Из театра ее поперли, располнела после вторых родов, да и характер у нее дерьмовый. Она вообще истеричка — такие скандалы закатывала! Ну я и подумал — куда ей с двумя пацанами без работы? Да и не до гулянок мне было и не до любовей — девяностые, перестройка, бизнес и бабки, бабки… Ну ты и сам знаешь. В те годы мы все утонули в бизнесе. Мы-то с тобой выжили, нам повезло. А сколько ушло?