А когда я встретил свою женщину, тут задумался — сколько той жизни? Так и доживать ее в раздражении, в скандалах и ненависти? Я на бывшую смотреть спокойно не мог, все бесило! Как ест, как спит, как трындит по телефону. Невыносимо. Ну и… — Костя разулыбался. — Ни на минуту не пожалел, веришь?
Илья пожал плечами:
— Повезло.
— Еще как! — воодушевился приятель. — Ты даже не представляешь!
— Не представляю, вот это ты правильно заметил.
— И знаешь, — добавил Костя, — странное дело. Мой старший, ну, в смысле, ее сын, ситуацию принял. Понял меня. Сказал, пап, я вообще не представляю, как ты с ней столько лет прожил! Короче, поддержал, и мы прекрасно общаемся. А младший, наш общий… — Костя грустно усмехнулся. — Мы не общаемся. Обиделся крепко, мама и все такое. А я думаю, испугался за наследство. А вдруг мы мало́го родим? Тогда все будет делиться на четверых: трое детей и моя вторая жена. Вот такие дела…
Все ждали развязки. Обычной стандартной развязки — измена молодой, последующий скандал, развод и дележка имущества. Ну и дальше по схеме: инфаркт, инсульт, депрессия. Но ничего не происходило. Молодые были по-прежнему счастливы. По настоянию Кости забрали и дочку второй жены, привезли из молдавского села, и полюбил ее Костя как родную. Лелеял, как куколку, и ничего не жалел.
А Илью тогда закрутило. Сильно закрутило, чуть не пропал. Влюбился, как пятиклассник. Смотрел на Ларису и млел, растекался, словно подтаявшее мороженое. Как будто не было до нее кучи баб! Хотел ее так, как не хотел никого. Понимал, что лебединая песня. А купол снесло.
Любу жалел. Думал: «Главное чувство, которое я к жене всю жизнь испытывал, — жалость. Жалость и благодарность». Было за что и жалеть, и благодарить. Влипал, попадал пару раз — бизнес по-русски, куда деваться. Наехали на него в конце концов сильно, боялся, костей не собрать. Помогла, как ни странно, жена. Слабая и тихая Люба как-то мигом собралась, сгруппировалась — спокойно, без истерик. Цацки, шубы, антиквариат — все продала и ни о чем ни разу не всплакнула, никогда не напомнила. Еще и его поддерживала. В те черные дни он сидел, не вставая, в кресле и смотрел в стену. Страдал. От унижения больше всего. «Как же так со мной? С уважаемым и солидным человеком? Какая-то шелупонь, гопота в спортивных костюмах, я им в отцы гожусь, а они меня унижают! Эта пыль под ногами, голодранцы сопливые, мне тыкают».
Когда с бизнесом разобрались, жена взялась за него — психиатр, таблетки, занятия с психологом. Тогда, в те скорбные и унизительные дни, Люба научилась водить машину — он за руль не садился. Он вообще ничего не мог. Ничего. Ни работать, ни рулить, ни ходить на работу. Даже по телефону не мог разговаривать. Все дела вела Люба. Когда все отдали, переехали в скромную маленькую квартирку и пересели в старенькую «реношку». А Люба пошла на работу. Сидела за сущие гроши с ребенком, капризным двухлеткой, уставала с ним так, что вечером не могла разговаривать, но, отдохнув, вставала к плите.
Все было на ней: магазины, готовка, работа, внучка. И он, здоровенный замороженный тюфяк. Три года длилась такая паршивая «овощная» жизнь, три года он не верил, что все изменится и вернется на круги своя. Три года усмехался, когда Люба строила планы. Ага, как же: «Летом поедем в Карелию!» Думал: «Вот дурочка, верит! Какая Карелия, какая Волга?» Он и до магазина доходит с трудом. А ведь вытащила, выходила, подняла. Придя в себя, он яростно бросился в работу. Пахал дни и ночи, и постепенно все действительно стало как прежде. А как иначе? Стыдно было перед семьей, перед дочкой, зятем. И перед женой — это самое главное. Себя ненавидел — как мог допустить такое? И ведь знал, что партнер ненадежный, сдаст при первой возможности, что тот и сделал.
С тех пор решил — никаких партнеров, все сам. Ни зятьев, ни братьев, ни сватьев — никого. Многие тогда зверели и теряли человеческий облик. А все деньги! Почуяли запах красивой жизни и потеряли стыд. Как же, Таиланд, Канары! Крутые тачки, девочки, кабаки.
И он не отставал, чего уж… Ему тоже нравилось быть хозяином жизни. Вот и проглядел опасность, потерял чуйку.
Успокоился он только, когда переехали в большую красивую квартиру, сели в новую хорошую машину, когда опять смог путешествовать, покупать шубы и бриллианты. Люба не просила — все сам. Теперь у него опять была репутация добытчика в семье, а это самое главное.
Лариса появилась спустя три года после тех событий.
Годик был… Ох, не приведи господи. Только оклемался от той истории, только пришел в себя, только встал на ноги. А тут нате вам, любовь посетила. Любовь или страсть? Как понять, как разобраться?
Знал точно — без Ларисы жизни не будет. Не сможет он жить без нее. А вот как будет жить с ней — вопрос.
Нет, дело не в супах и котлетах, не в отглаженных рубашках и туго свернутых носках. Дело во всем остальном. Что он знает про Ларису? Два неудачных брака, семилетний сын Кешка, смешной, конопатый. Как он его примет? И сможет ли Илья полюбить мальчика? И вообще — какая она, его Лара? Какой человек? Добрый, жадный, терпеливый, взрывной? Он не знал. Он знал ее тело, знал от А до Я, досконально, подробно, каждую родинку, каждую выемку. Ни на минуту его не отпускал ее запах — запах волос, кожи, духов.
Знал вкус ее слез — странно, солеными они не были, или ему так казалось?
Как они уживутся, смогут ли быть вместе? И еще больной Ларин отец. Там что-то сложно и, кажется, очень плохо. Но и он, этот чужой старик, будет его семьей.
И все это надо будет взять на себя. Все: покупку новой квартиры, ремонт — не поедет же он в маленькую Ларину двушку в Беляево, — Кешины школы, обычную и спортивную.
Любимая, желанная, но совсем незнакомая женщина.
Как она поведет себя в экстремальной ситуации? Ну если, к примеру, он заболеет? Он вспомнил, как ухаживала за ним жена. Как кормила из ложечки, водила в туалет, купала под душем.
Эгоист. Законченный эгоист! Думает о себе — в первую очередь о себе. Это и есть его сущность, истинное лицо.
Ну уж как есть. Кстати, он никогда не старался казаться лучше.
Был еще один момент. Как-то приехали на дачу, в загородный дом, его детище. Илья вышел из машины, вдохнул свежего воздуха, аж закачало. Оглядел участок: лес позади дома, густой, малахитовый. Выйдешь в калитку — и тут же грибы.
Березку, голубую елку, маленький садик — вишня, яблоня, груша, сам выбирал, сам сажал. Деревца уже подросли и понемногу плодоносили. И самое невзрачное, кислое яблочко казалось ему совершенством.
Газон. Сколько раз его переделывали! А сейчас он ровный, изумрудный, без сорняков. У забора кусты смородины, черной, красной и белой. Он любил кислые ягоды. Грядки клубники — за ними ухаживала жена. Цветы: пышные кусты гортензий, белая, розовая. Сирень, кустистая роза. Клумба с белыми и розовыми пионами — от запаха кружилась голова. И сам дом. Илья стоял и смотрел на все это, на все, что он создал, на все, что любил. Вот жена, хлопочет на кухне — он видит ее силуэт. И видит приглушенный, голубоватый свет торшера в гостиной, и отблески огня из камина на стеклах. И тут же он представил себе всю картинку, всю, от начала и до конца: как входит в дом, переодевается в любимое, домашнее, Люба называла эту одежду лохмотьями и была права: старые, растянутые трикотажные штаны и такая же растянутая, белесая от множественных стирок майка с давно стертым логотипом, а к ним разношенные, растоптанные домашние шлепки. В общем, видок еще тот. Но вещи эти Илья обожал и выкидывать не разрешал. Еще чего! Главное — комфорт и удобство. После каждого его отъезда в город жена «лохмотья» стирала, и они всегда пахли свежестью.
С удовольствием облачившись во все это, он шел на кухню. Там, на столе, уже стояла бутылка любимого коньяка, был тонко нарезан и посыпан сахарной пудрой лимончик, а на плите или в духовке его ожидала горячая еда. Ни минуты промедления! Он выпивал две рюмки коньяка, покрякивая от удовольствия, и, морщась от кислоты, заедал коньяк лимоном. Поднимал глаза на жену. И через минуту, ну максимум две, перед ним стояла тарелка с малиновым, обжигающим борщом с озерцом медленно расходящейся сметаны или пышные и сочные, даже на вид, пахнущие чесночком котлеты с гарниром, пюре или с гречкой, или половинка красавца цыпленка табака с горкой соуса ткемали, или большой кусок жареной рыбы, дорады или черной трески. Рыба подавалась обязательно с рисом. Словом, все как он любил. Ну и непременно высокий бокал с малиновым, абрикосовым или вишневым компотом и что-то на десерт: яблочный пирог, или сладкие блинчики, или еще теплое, только из духовки, печенье с корицей, или просто варенье, свое, домашнее, как говорится, с куста.
Он ел, а жена садилась напротив смотреть, как он ест.
Его это не раздражало.
— Что, соскучилась? — с усмешкой спрашивал он.
Люба молчала. Понимай как хочешь. Но он не переспрашивал.
Так вот тогда, когда собрался уходить, разводиться, вспомнил те три года, когда был «овощем», никем, жалким размазней. И вспомнил Любину поддержку. Это она спасла его. И как после всего того, что вместе пережили, он уйдет?
После сытного и вкусного ужина Илья выходил на крыльцо. Закуривал сигарету и смотрел на звездное небо.
И внутри него разливались такой покой, такая благость, что в глазах закипали слезы.
Сам. Все сам. Эту комфортную, удобную и красивую жизнь он создал сам, без чьей-либо поддержки.
Да и от кого было ждать поддержки? От нищих родителей — инженеров, живших от зарплаты до зарплаты?
В школе Илья учился кое-как, с тройки на двойку. С класса восьмого увлекся девочками, отец говорил: «Ты у нас ранний, даже меня перегнал!» А папаша интересовался красивыми женщинами. Погуливал, было дело. Однажды мать уехала в командировку, а Илья с братом Сашей были в лагере. Но Илья с кем-то подрался, дальше последовал разбор полетов, прилюдно, на линейке. Стыдоба и позор. И он сбежал. Так отца и застукал. Приехал домой, позвонил в дверь, а тут отец и нарисовался. В накинутом мамином халате в желтый цветочек.