Конечно, она строила планы. А кто из влюбленных девиц не строит планы на будущее? Любины планы были весьма банальны — через год-другой выйти замуж за Гришу, еще через пару лет родить ребенка, потом еще одного — двоих обязательно, непременно! В семье должно быть двое детей.
Еще Люба мечтала о собственной квартире, которую она обставит по своему вкусу. И безусловно, в ней не будет такого балагана, как в квартире свекрови. И такой стерильной чистоты, как в квартире родителей. Там тоже с перебором, если по правде.
— Папа, мамочка! — как-то за ужином сказала Люба. — А у меня есть жених!
Папа с мамой переглянулись.
— И между прочим, еврей! Как ты, папа, советовал! — И Люба по-дурацки хихикнула.
Придя немного в себя, папа кивнул:
— Поздравляю! Представишь будущего зятя?
Люба расплылась в счастливой улыбке:
— Конечно! И, думаю, совсем скоро!
Слышала, как папа шепнул маме:
— Хорошо, что еврей. Они и семьянины что надо, и сейчас все повально едут.
— Куда? — испуганно спросила мама. — В Израиль?
— Не только, — ответил папа. — В основном в Америку.
Мама громко вздохнула.
Разговор, поставивший точку над i, случился спустя три недели.
Завела его Люба. Глупый разговор, дурацкий, но хорошо, что он произошел. Вернее, ничего хорошего…
— Когда поженимся? — переспросил и почему-то развеселился Гриша. — А что, мы собирались жениться?
— Ну не сейчас, — надулась Люба, — но когда-нибудь. Например, на четвертом курсе! Или ты вообще об этом не думал?
Люба почувствовала обиду. А может, Гриша, как обычно, шутит, прикалывается? Он же говорил, что любит ее? Что из нее получится прекрасная жена? Нет, точно прикалывается! Просто дразнит ее, насмехается!
Но насмехаться он вроде не собирался, а даже наоборот — как-то сник, погрустнел, растерялся.
— Понимаешь, Любка… тут дело такое… Мы, Любань, уезжаем! В смысле — валим отсюда. В Америку. Насовсем. И визы уже получили, и билеты заказаны. Короче, через месяц. — В глаза ей он не смотрел.
Окаменевшая, Люба молчала. Дышать было трудно и больно. Голос пропал, из горла вырвались простуженный сип, клокотанье.
— И ты молчал? — просипела Люба. — Если бы я… не спросила, ты бы молчал? Молчал до конца? До самого конечного конца этого месяца? Ты бы мне ничего не сказал? Просто уехал бы — и все? Я бы позвонила тебе, а там никого? В смысле — пусто?
Он долго молчал. Наконец, ответил:
— Молчал, потому что трус. Боялся. Сказать боялся, реакции твоей боялся. Всего боялся, понимаешь? Как в глаза тебе посмотрю. Что отвечу. Как объясню. Я трус и дерьмо, понимаешь? Вот скажи — зачем тебе трус и дерьмо?
— И вправду — зачем? — усмехнулась она и медленно побрела по бульвару. Потом обернулась: — Только не догоняй меня, умоляю.
А он, кажется, и не думал.
Люба вернулась домой, не раздеваясь, легла на кровать и закрыла глаза. Заглянула мама:
— Любаша, доченька, что с тобой?
— Заболела, — просипела Люба, — мне надо поспать.
Она и вправду уснула и спала долго, до самого утра.
Слышала, как хлопнула входная дверь, значит, родители ушли на работу. Какое счастье, что она одна и что ничего не надо объяснять, а можно просто спать, спать или молча лежать с закрытыми глазами и думать о том, как она несчастна. Потому что все мужчины предатели. Даже ее замечательный Гриша. И еще — что больше никогда, ни за что и никому! Да-да, никогда, ни за что и никому она не поверит.
Потому что если уж Гриша…
Но еще надо выжить. И не умереть от тоски.
Выжила. С Гришей она больше не виделась. Он приходил, оставлял под дверью цветы, писал письма, длинные и короткие, каялся, умолял простить его, писал, что она непременно приедет к нему, непременно, иначе ему не жить. Да, она приедет, и они поженятся! Потому что другой жены он не представляет. Потому что верней и надежней ее нет и не будет. Потому что он любит ее и будет любить. Решение об отъезде было принято задолго до их встречи, и вообще он ни при чем, решение принимали родители.
И остаться в Москве он не может, его не оставят. Он уже говорил с Таней и Леней. «Там, дома, сейчас настоящий дурдом, то, что ты видела, — цветочки, а вот сейчас пошли ягодки! И, как назло, все и сразу: одна из двойняшек, Верка, попала в больницу, а следом за ней дедуля. Все разрываются, особенно Таня, и я не могу — понимаешь, не могу — сейчас их бросить, оставить без помощи». В общем, они собираются, совсем мало времени. Багаж, прививки, прощания с друзьями, куча бумаг — «ты даже не можешь представить!» Леня закопался в бумагах и в книгах, но ничего другого никто от него и не ожидал. Короче, все на Грише и Тане. А дальше были слова о любви. Так много слов, что Любе было смешно… Много слов и много обещаний: писать, звонить, вернуться за ней.
Ничему Люба не верила.
В день перед отъездом он стоял под ее окнами и кричал, что любит ее. К окну Люба не подошла.
А весь следующий день просидела как раз у окна — они жили недалеко от Шереметьево — провожая глазами пролетающие самолеты. И ей казалось, что вот он, его самолет. Или нет, не его?
Люба оказалась человеком сильным, железным. Собрала силы в кулак, выпрямила спину, вздернула голову и… Через восемь месяцев вышла замуж за Илью. А что, хорошая партия! Ей повезло. Так считали все, в том числе мама с папой.
После разрыва с Гришей родители ее не пытали и в душу не лезли. Мечтали об одном — чтобы у Любочки, у их прекрасной девочки, у их белого ангела появился новый юноша. На плохого парня их дочь не позарится, наверняка будет хороший.
Хотя и про Гришу этого, не к ночи будь помянут, Любаша тоже говорила восторженно. А что вышло? Страдания, слезы, бессонные ночи. Да, дочь все скрывала, но и они не слепые. Все видели: и заплаканные глаза, и сваливающиеся юбки. И слышали все: и плач по ночам, и как она ходит по комнате. И замечали проникающий из-под дверной щели свет ночника. «Бедная наша девочка! Испытать предательство в таком юном возрасте! Впрочем, кто из живущих не испытал разочарований в любви?»
Когда на горизонте появился Илья, мама с папой обрадовались. Любаша повеселела, приходила домой с букетами, а на ее день рождения кавалер принес флакон французских духов. Правда, мама засомневалась, стоило ли принимать такой дорогой подарок, но папа дочь поддержал: не золото и не бриллианты, не машина и не квартира. Подумаешь — духи!
А мама все сомневалась.
Кстати, духи Любе не понравились — резкие, душные. И пользоваться она ими не стала. А Илье наврала, что на духи у нее аллергия.
Он слишком быстро сделал ей предложение. Любовь с первого взгляда? Невозможность прожить без нее? Да нет, непохоже.
Впрочем, это она молода, а он вполне созрел до законного брака. Двадцать семь, пора создавать семью.
Илья Любе нравился: высокий, крепкий, солидный. Мужчина, а не пацан. Куда рядом с ним лохматому и тощему, носатому и нелепому Грише?
Он хорошо одевался: американские джинсы, итальянские ботинки, кожаные куртки, дубленка.
Люба ловила недоуменные и разочарованные взгляды — такой красавец и рядом такая обычная, невзрачная девица? А ведь ему стоит только свистнуть, и первые красавицы будут возле него. Вот она, жизненная несправедливость!
Ухаживал Илья красиво. Водил в театры и кафе. У него имелись деньги. Любу это не волновало, но пойти в театр или посидеть в хорошем кафе было приятно.
Но если бы ей предложили выбрать между театром и кафе с красивым и вальяжным Ильей и холодным, темным подъездом с лохматым и смешным Гришкой, она бы не задумывалась, какой сделать выбор.
Она не была влюблена в Илью. Она по-прежнему любила своего нелепого предателя Гришу.
— Замуж? — недоуменно переспросила она Илью. — А зачем?
И вправду — зачем? Ей и так хорошо. Хорошо жить с родителями, хорошо встречаться с Ильей. Ей-богу, замуж не хочется! А с другой стороны… Она ненавидит его, этого Гришу! Ненавидит всем сердцем. Сколько боли он ей причинил, сколько страданий!
Вот возьму и выйду! Назло! И до него наверняка эта новость дойдет — все в институте узнают, что его бывшая девушка вышла замуж! И донесут, напишут, он же со многими переписывается!
Итак, решено. Она выйдет замуж. Чтобы ему было так же горько и больно, как ей. Этого она ему желает! И еще — Люба была уверена, что никогда и никого больше не полюбит. Тогда какая разница: Илья, не Илья? «Илья фактурный, — сказала мама, — умеет ухаживать, кавалер». «Умеет зарабатывать, что немаловажно, — вторил ей папа. — За ним будешь как за каменной стеной», — твердил он.
Выходит, все правильно? Правильно, неправильно… По большому счету ей наплевать.
«Странная она, — думал Илья. — Вернее, чудная». Таких у него еще не было. Скромница, тихоня, недотрога. Смешно! В наше время — и недотрога! Он был уверен, что таких давно нет.
Невзрачная, но если немного косметики и наряд поярче, становится очень даже! Люба из тех незаметных и неприметных блондинок, которых в два счета можно приукрасить, нарисовать на лице что угодно, хоть женщину-вамп. Он где-то слышал, что такие лица любят фотографы и кинооператоры. Но ему женщина-вамп не нужна. Ему нужна жена, верная, преданная, послушная. Но не мямля и не пластилин, нет.
В ней, в этой тихоне, чувствуется характер. Стальная пластина внутри. Люба из тех, кто не сломается ни при каких жизненных обстоятельствах — он это чувствует. Вперед не полезет, всегда будет чуть позади. Из деликатности. Муж на первом месте, она тихо сбоку. Незаметно, но очень ощутимо. Особенно в тяжелые дни. А кто сказал, что их не будет?
Он в ней уверен, вот что главное. Она не пойдет на сторону, не предаст. Люба — жена.
А еще ко всему этому прилагается хорошее воспитание.
Люба готовит и печет, Люба чистюля.
А как смотрит на него, как влюблена! Или ему кажется? У него же самомнение, как же!
Да нет, влюблена. И все же чудачка: он целует ее, а она пытается отвернуться. Обнимает — она вырывается. Пытался расстегнуть ей пуговицы на платье — боже-боже! Гнев ее был страшен, вырвалась и убежала. Смешная. Ладно, он подождет. Вернее, с ней подождет, ему спешить некуда. Сексуальные порывы он удовлетворит, не сомневайтесь. Как только откроет записную книжку. А с ней, с Любашей, все будет так, как положено. По традиции: первая брачная ночь и все такое. Небось все будет без света и с закрытыми глазами, ха-ха. Нет, ну правда, смешно!