Всякий раз, думая об этой истории, Влад вспоминал поучающие слова Яноша Гуньяди: "Благодарность - это блюдо, которое очень быстро остывает". Впервые услышав эти слова во время давнего разговора в коридоре замка Гуньяд, княжич даже не подозревал, что они окажутся пророческими. А расчётливый и безжалостный венгр оказался прав - благодарность бояр очень быстро остыла, и вопреки государевой воле они решили избежать войны.
Правда, так решили не все. Нан, несмотря на свою прежнюю строптивость, остался верен своему государю, а вот Тудор и большинство тех жупанов, которые были обязаны отцу Влада своим возвышением, сделались трусливы. Тудор и его товарищи обросли имуществом, вкусили жизненных удовольствий и совсем не хотели умирать на поле битвы.
"Даже если победим нынешних врагов, из-за гор будут приходить всё новые и новые", - подумали отцовы приближённые и почли за лучшее обойтись малой жертвой, то есть самим убить своего государя, неугодного венграм. Как средство выбрали яд, а Нан не смог ничего сделать.
Отец Влада умер двадцать пятого числа, в Рождественские святки. "Понимал ли он, что происходит? - спрашивал себя Влад. - Понимал ли он, отчего так болит нутро? Понимал ли, отчего ноги подкашиваются, и перед глазами всё плывёт? Понимал ли, что умирает? Или из последних сил превозмогал нежданно свалившуюся на него "хворь" и думал лишь о том, что должен воевать? Ведь он должен был - ради сыновей, оставшихся у султана".
Отец Влада чувствовал себя плохо ещё в начале похода, а в деревушке Былтени, немного не доехав до города Тыргу-Жиу, слёг совсем. "Наверное, - предполагал Влад, - его устроили в доме местного старосты, положили на постель, растворили окна, чтобы хоть немного унять жар. Наверное, больной временами затихал, измученный приступами рвоты, а затем открывал глаза. Наверное, он порывался встать, не отдавая себе отчёта, ночь за окнами или день, постоянно спрашивал, который час, и где венгры. А некий слуга, зная, что господин никогда уже не встанет, успокаивал и говорил: "Сейчас можно отдохнуть... можно, потому что в Рождество не воюют. А вот завтра..." "Завтра", - наверное, повторял отец, но для него завтра не наступило".
Отец Влада даже не исповедовался перед смертью. Он говорил, что не имеет права умереть, поэтому священника пригласили к почти бездыханному телу.
На том и закончился последний отцовский поход, а Янош Гуньяди, узнав обо всём, сказал, что даже мёртвый изменник не должен уйти от возмездия. Приговор - отсечение головы - исполнили над трупом. Румынская рать вернулась в столицу, везя с собой обезглавленное тело, а затем оно отправилось к месту погребения.
Влад мысленным взором наблюдал, как обезглавленное тело заворачивают в ковёр, кладут на повозку и везут. "Конь должен был чуять мертвеца, - думал княжич, - должен был чуять, и поэтому во время движения наверняка прижимал уши, то и дело сбиваясь с рыси на галоп. Кони, когда пугаются, так глупы - не понимают, что никто не может убежать от ноши, которую сам тащит".
Тело похоронили в монастыре Снагов, ведь щедрые дары, которые отец Влада когда-то дал этому монастырю, заметно превышали сумму расходов на заупокойную службу, поминальные молитвы и прочее.
Старший брат Влада, Мирча, не присутствовал на погребении, потому что к тому времени сам уже был погребён. Ходили слухи, что он был похоронен заживо, ну а вслед за Мирчей так или иначе умерли все бояре, которые осмелились заявить, что хотят видеть новым государем именно Мирчу, а не кого-то, кого предложит Янош Гуньяди. Умер и боярин Нан, а когда несогласных не осталось, новым румынским князем с помощью Яноша Гуньяди стал очередной проходимец, причислявший себя к роду румынских князей.
"Что же это, Господь? - молился семнадцатилетний Влад, когда после страшного рассказа, услышанного в тронной зале, вернулся, а точнее прибрёл в свои покои. - Почему земля не поглотила этого выродка Гуньяди и предателей-жупанов!? Почему они продолжают жить и здравствовать!? Почему?"
Влад не слышал ответов, а слышал лишь всхлипы младшего брата, который припал к нему, уткнувшись Владу в бок и даже не спрашивая, может ли старший брат его утешить. Сидеть братьям приходилось на полу, и потому их позы были почти такие, как если бы оба стояли на коленях.
Немного приподнявшись, старший княжич поджал под себя обе ноги, чтобы действительно принять коленопреклонённую позу. Он надеялся, что так его обращение к Богу дойдёт лучше, а Раду не замечал, что делает брат, и только ещё крепче прижался к нему, обхватив обеими руками.
Вокруг царил серый сумрак, который не могла рассеять маленькая лампа, стоявшая в стенной нише. Огонёк лампы дрожал, как пламя церковной свечи, и, наверное, поэтому Влад верил, что может быть услышан. "Я знаю, Господь, - мысленно говорил он. - Ты наказываешь лишь тех, кого любишь, а у тех, от кого Ты отвернулся, жизнь легка и беззаботна. Ты говорил это устами апостола Павла в послании к евреям. Да, Ты говорил так, но почему же для меня эти слова звучат, как насмешка? Они не приносят утешения, а ведь слово Господа должно утешать. Объясни мне, Господи, простыми словами - как могло случиться то, что случилось?"
Конечно, Влад не надеялся, что раздастся трубный глас, ведь премудрый монах отец Антим когда-то объяснял ему, что Бог чаще всего обращается к человеку не словами, а через некое событие. Помня об этом, княжич оглядывался вокруг, надеясь увидеть ответ хотя бы в огоньке лампы, который мог бы вспыхнуть как-нибудь особенно ярко или вдруг погаснуть, однако ничего такого не происходило. Возможно, Бог медлил с ответом, однако Влад желал ответов немедленно!
Не видя знаков, княжич стал надеяться, что услышит ответы в своей голове, однако вместо ответов на ум приходили отрывки из священных текстов, подходящие по случаю: "Не судите, да не судимы будете".
"Я знаю, Господь, - с горечью повторял осиротевший княжич. - Не моё дело - судить этих гнусных людей, убивших моего отца. Это не моё дело, потому что того, кто судит, будут судить тем же самым судом. Так суди меня вместе с ними, Господи! Суди! И пусть я получу сполна всё, что заслужил, но и они получат! Я знаю, что много раз успел провиниться перед Тобой, и готов ответить за это, но если мой отец будет отмщён, я приму своё наказание с радостью".
При жизни отец Влада именовал себя: "Во Христа Бога верующий и благочестивый, и христолюбивый, и Богом помазанный воевода, милостью Божьею и Божьим благим произволением обладатель и господин..." Княжич не раз видел эти слова в отцовых грамотах, написанные на славянском языке - видел настолько часто, что перестал задумываться над их значением. А ведь они явно оказывались там не спроста, потому что мало никто из прежних румынских государей вставлял в свои грамоты столько слов о Боге. Возможно, отец Влада таким образом хотел уравновесить присутствие Бога и дьявола в своей жизни.
"Господь, мой отец помнил о Тебе каждую минуту! - мысленно восклицал княжич. - Неужели это ничего не значит? Неужели имеет значение только то, что в народной памяти он остался как государь Дракул - государь, приручивший дьявола? Поэтому Ты не захотел совершить возмездие, Господь? Поэтому?"
Ответов не было. В памяти не нашлось даже отрывков из священных текстов, подходящих по случаю. Влад всё вспоминал, что в этих текстах сказано о предательстве, но княжичу вспомнились только слова Бога, обращённые к Каину: "Где брат твой?" В этом вопросе было скрыто столько укора, ведь Бог, спрашивая Каина, уже знал ответ! Однако Влад, вспоминая эту библейскую историю, думал не об убитом брате Каина, а о своём убитом брате.
"Вот поставьте передо мной этого Гуньяди, который набивался мне в дяди! - мысленно кричал Влад. - Я спрошу этого подлеца, которого считают героем и защитником христианства. Я спрошу его: "Где брат мой!?" И вот тогда посмотрим, что же Гуньяди мне ответит. Пусть ответит, почему мой брат умер без покаяния. Пусть хотя бы ответит, где его могила. Где она? Смогу ли я её отыскать, если хоронившие не озаботились начертать на ней имя?"
Через некоторое время, снова оказавшись в Румынии, Влад старательно вызнавал подробности гибели своего отца, старшего брата и тех немногих бояр, не запятнавших себя предательством. Влад расспрашивал всех, кого нашёл, и узнал много, но получившуюся историю мог бы пересказать за несколько минут. Историю последнего отцовского похода и последующей смены власти никак не удавалось растянуть и рассказать в подробностях даже самому себе. "Наверное, дело в том, что плохие вести сваливаются на человека, как бревно, - думал Влад. - Раз - и узнал. Никто не поделит это бревно на щепочки и не станет бросать по одной. Нет - лови всё сразу. И потому история гибели моего отца и моего старшего брата навсегда оказывается для меня краткой".
Со временем у истории появились добавления. Например, добавление о том, что мачеха Влада, брэилянка Колца, овдовев, поступила согласно традиции - постриглась в монахини. Она стала инокиней Ефросиньей, со временем сделавшись игуменьей, а её малолетний сын, приходившийся Владу братом и тёзкой, некоторое время жил при матери, затем оказался в мужском монастыре, затем был пострижен, но не вынес монашеской жизни, сбежал из обители и отправился странствовать по свету.
Со временем выяснилось и то, что Сёчке, овдовевшая благодаря стараниям своего брата Яноша, вышла замуж вторично и на радостях решила выдать замуж всех своих шестерых служанок, дав им хорошее приданое.
Да, со временем добавления появились, но в Турции Влад ещё не знал их. Княжичи продолжали жить у султана, зная только то, что услышали в тронной зале.
"Как же странно, - думал Влад. - Когда человек умирает, за смертью следует отпевание, похороны, период скорби. А здесь, при дворе султана, жизнь течёт так, будто ничего не случилось. Даже уроки турецкого языка для меня с братом продолжаются, как обычно. Неужели, ничего так и не изменится?" Этот вопрос семнадцатилетний княжич тоже обратил к Богу, причём без особой надежды на ответ, однако в одну из ночей кое-что изменилось - выпал снег, и выпал он совсем не так, как обычно случалось в Эдирне, когда белый пух, едва успев прикрыть землю, тут же таял. На этот раз всё случилось совсем по-другому, и турки говорили, что давно такого не помнят, ведь снега навалило почти по колено.