Видя, что при слове "рыбка" малолетние слушатели начали смотреть недоумённо, родитель спохватился:
- А! Так я, значит, вам не говорил, что турки рыбу не любят... Султан, а также его приближенные, которые турецких кровей, вообще её не едят - брезгуют, поэтому при тамошнем дворе найти рыбу очень трудно. Я всё допытывался, в чём причина брезгливости, но не узнал. А христиане, которые служат турецкому правителю и живут подле него, от его презрения к этой еде очень страдают. Я спрашивал: "Как же вы поститесь?" А они говорили: "Так и постимся. Едим рис, овощи, фрукты, пресные хлебы, а если достанем рыбку, то радуемся".
Отец оглядел все блюда на столе, словно выискивая, что же навело его на мысль о рыбе, и вскоре нашёл - на одной из тарелок лежал, распуская вокруг себя горячий запах, рыбный пирог.
- Не знаю, где эти придворные христиане доставали рыбу, но в турецких землях мне ни разу не посчастливилось присутствовать на застолье, где она была, - продолжал рассказчик. - Считай, три года её не ел. А греки рыбку очень уважают. Вот тогда я и решил перебежать к грекам.
С этими словами отец потянулся к мясному пирогу, также стоявшему на столе, но вдруг по-хитрому взглянул на слушателей и, не взяв ничего от мясного блюда, быстро пробежал пальцами по скатерти до другого блюда, рыбного. Пальцы протопали по столу, как ноги топают, а "перебежчик" утянул с тарелки кусок любимого пирога и принялся жевать.
Мать знала, что муж с удовольствием ест рыбу даже в те дни, когда поститься не нужно - поэтому и велела испечь к сегодняшнему застолью два пирога с разной начинкой. А может, испекла их сама - по старой памяти...
- Отец, как же ты перебежал к грекам? - выпытывал малолетний Мирча. - Тебя ведь должны были стеречь.
- Самого меня не стерегли, - дожёвывая, ответил родитель, - но без приказа уехать от турецкого войска я не мог. На войне всё было так же строго, как во дворце - если уезжаешь, то предъяви бумагу. Даже во время движения армии никто не отделялся от общего стада. Всякую заблудшую овцу остановил бы особый конный отряд и спросил: "Ты куда?" И так же во время стоянки. Лагерь со всех сторон обносили рвом и земляным валом, а поверху вала ставили частокол. Все въезды и выезды охранялись.
- Ну а как... как ты перебежал? - в нетерпении спросили дети, и рассказчик продолжал:
- Когда войско оказалось под стенами Константинополиса, я сперва думал выбраться из лагеря ночью. Надеялся, что накануне отступления частокол наполовину разберут, а мне удастся, прячась за кучами брёвен, незаметно проползти мимо дозорных и дойти до греков.
Родитель вытер полотенцем усы и руки, не прекращая говорить:
- Поначалу мне этот план казался очень хорошим, но затем я понял, что так не годится. Во-первых, если б меня пешего заметили, то быстро догнали бы. Во-вторых, греки могли не пустить меня в город. Для чего им рисковать и открывать ворота пешему незнакомцу? А объясниться с греками я бы не сумел, потому что мало слов знал на их языке. Наконец, в-третьих, негоже было бросать моих товарищей, которые приехали со мной к туркам ещё три года назад. Многих я отправил домой, когда турки воевали с моим старшим братом в Румынской Земле, но кое-кто остался... Я всё ждал благоприятного случая или знака... И вот через два с половиной месяца после начала осады султан получил весть - его родной дядя движется на него с войском из Азии и хочет отобрать трон, поэтому султану требовалось идти навстречу, чтобы сразиться. О том, что турецкая армия уйдёт от города, я узнал одним из первых и поэтому не удивлялся, что в лагере начались спешные сборы. Меж тем в Константинополис отправились послы, вернулись назад, а на следующий день поехали снова - султан надеялся уговорить греков сдаться...
- А когда же ты успел перебежать? - не унимались дети.
- Вот тут мне и пришла дерзкая мысль, - ответил отец. - Я велел своим людям одеться в самую лучшую одежду, сесть на коней и следовать за мной. Я тоже оделся, как на праздник, и поспешил к тому выезду из турецкого лагеря, откуда было ближе всего до осаждённого города. Меня, конечно, остановили. Я объяснил, что направляюсь к грекам с посольством. А ведь послы от султана ездили туда часто, поэтому никто не удивился, что поехали опять. Я нарочито торопился, ссылаясь на то, что до вечера осталось мало времени, а вернуться надо засветло. Зашла речь о бумаге, но я заявил, что бумаги нет, потому что мне велено лишь передать грекам на словах кое-что. Я сказал: "Если вам так нужно убедиться, что я посол, то верьте своим глазам. Отсюда хорошо видны ворота греков. Смотрите сами - я поеду прямо к ним". И мне поверили.
- Я бы так не сумел! - восхищённо воскликнул Мирча. - Я бы не смог так смело врать. А если бы кто-нибудь проверил, посылал тебя султан к грекам, или нет?
- Я думал об этом, - произнёс отец, - Если б меня взялись проверять, я бы стал твердить, что меня превратно поняли, поскольку я плохо говорю по-турецки. Дескать, да, сделался послом самочинно, но при этом желаю услужить турецкому правителю и перебороть упрямство его врагов. Я бы сказал: "Я с греками одной веры и потому понадеялся, что они внемлют словам своего единоверца".
- А если б тебе и тогда не поверили?
- Не знаю, - родитель пожал плечами, - но страх у меня совсем пропал. Я так устал жить у султана, что готов был рискнуть головой - лишь бы вырваться. И вырвался! Подъехал к воротам города, а греки сразу решили, что я посланец и проводили меня во дворец к своему правителю... Кстати, а вы знаете, как называется государь, который сидит в Константинополисе? Вам учителя говорили?
- Называется "василевс", - почти хором ответили дети.
- А знаете ли вы, что означает имя вашей мамы? - неожиданно спросил рассказчик и улыбнулся.
Влад и Мирча посмотрели на мать, которая, конечно же, знала значение своего имени, но подсказывать не собиралась.
- Ну... оно значит... - бормотал старший княжич, никак не находя правильных слов. - Если греческий государь называется "василевс", а она - Василика, это значит...
- ... что ваша мама очень знатного рода, - докончил родитель, сжалившись над сыновьями. - Такое имя даётся только дочери государя или дочери жупана. Менее знатные женщины не могут его носить.
На короткое время воцарилось молчание.
- А греческий государь-василевс гневался на тебя за то, что ты приехал к нему обманом? - подал голос Мирча.
- Нет, - помотал головой отец. - Из-за турков греки пребывали в таком страхе и волнении, что не могли ни на кого гневаться. Они могли лишь обижаться, но и это было мне опасно, ведь меня с моими спутниками могли выставить вон из города, так что я сразу попросил греков найти толмача, который хорошо знает по-славянски и переведёт мою речь, которая позволила бы мне оправдаться.
- А что за человек оказался василевс? - спросил Мирча.
- Очень старый человек с длинной бородой, - родитель вздохнул. - Но увидеться с ним случилось не сразу. Меня принял его сын, потому что сам правитель сильно болел. Было василевсу более семидесяти годов, а старые люди склонны к разным хворям. Когда этот дряхлый государь узнал, что турки готовятся к войне, то начал тревожиться сверх меры, и хватил его паралич. Сын, который заменял больного, в первые минуты разговора держался со мной настороже. Судя по всему, турецкие посланцы, которые приезжали до меня, пугали греков, как только могли, и обещали новый штурм. Стоило мне признаться, что я не посланец, а беглец, как сын василевса сначала удивился и просветлел лицом, но затем ещё больше насторожился. Как видно, он решил, что моё появление навлечёт на город многие беды. Тогда я сказал, что турецкое войско скоро снимет осаду, и что решение султаном уже принято, потому что в Азии вспыхнул мятеж. Сын василевса не знал этих обстоятельств, поскольку турецкие посланцы ничего такого не говорили - они уверяли, что дело греков пропащее - а вот я сказал, что осаждённые сейчас могут заключить мир на очень выгодных условиях.
Услышав это, Влад осторожно спросил:
- Отец, а сын василевса похвалил тебя за сведения, которые ты принёс?
- Да, - тихо посмеялся родитель, - он меня похвалил. Наконец, хоть кто-то меня похвалил. Сын василевса даже хотел обняться со мной на радостях, но вспомнил о степенности, которую должен был сохранять, и сказал, что надо сию же минуту сообщить радостную весть "больному". Вот тогда я и увидел старого греческого государя. Он находился в одной из дальних комнат. Лежал пластом на кровати и не двигался. Вернее, правая половина тела совсем не шевелилась, а левая рука иногда приподымалась.
- А он мог говорить? - спросили сыновья.
- Его слов я не слышал...
Сказав это, отец задумался на секунду и вдруг погрузился в воспоминания с головой. Пожалуй, он никогда раньше не рассказывал ни об одном случае из своей жизни так подробно. Повествователь всё говорил и говорил. Обычно он через каждые несколько мгновений оглядывал слушателей, проверяя, интересно им или нет, а тут вдруг его взгляд устремился куда-то внутрь, вглубь памяти:
- Мне тогда подумалось, что в комнате у больного очень спокойно, - произнёс отец. - Там были широкие окна. Они смотрели в сад. Щебетали птицы, звуки города в комнату не доходили, а у василевса в изголовье кровати стояла клетка с ещё одной птицей. Как называлась та птица, я не знаю. У неё были очень яркие разноцветные перья и большой клюв, загнутый книзу. Она верещала без конца. Думаю, если б султан тогда велел палить из пушек, она своим резким криком заглушила бы даже этот грохот. Может, потому её и поставили возле кровати? В той комнате легко получалось забыть, что идёт война. Напоминал о войне только вид самого василевса. Старик ведь заболел из-за войны. Наверное, ему очень тяжко приходилось, потому что как бы его ни ограждали от волнений, он сам себе своей болезнью то и дело напоминал, что город осаждён. Сын василевса подошёл к кровати и помог отцу повернуть голову так, чтоб тот меня увидел. Я поклонился в пояс, а сын василевса что-то долго говорил. Вдруг больной государь улыбнулся левой половиной рта, и из глаз потекли слёзы. А мне стало совестно. Я ведь поначалу обманывал этих несчастных людей - под видом посланца проник в город. Пусть я солгал им в малости, но солгал же! И не находил себе извинений даже в том, что принёс радостную весть. Только что я уверял, дескать, султан готовится уйти от стен города. Уверяя, я и сам был уверен, но вдруг засомневался. Что если турецкий правитель из-за моего поступка разгневается, решит задержаться и предпримет ещё один штурм напоследок? "Это ведь возможно, - думал я. - Недавно был упорный штурм Ворот святого Романа, и греки отбились из последних сил. Вдруг из-за меня и моей лжи город падёт?" К счастью, Господь сделал так, что ободряющие вести, которые я принёс грекам, подтвердились.