В самой большой комнате расположилась хозяйка замка и другие женщины, которые увлечённо слушали рассказ Сёчке о жизни в чужих краях. "Вот любопытно, что Сёчке расскажет обо мне и расскажет ли?" - подумалось Владу, но Ласло не стал задерживаться возле женщин, лишь коротко пояснил:
- Здесь мамины покои.
Кое-где делался ремонт. Рабочих не было видно, потому что наступил поздний вечер, и они ушли отдыхать, но признаки их присутствия - строительные леса, кучи каменного крошева и деревянные бадьи, испачканные побелкой - оставались.
- Отец говорит, что скоро все жилые комнаты станут такие же красивые, как его и мамины, - похвастался Ласло. - А когда к нам приедут гости из Буды, то умрут от зависти. Мы много чего тут перестраиваем. Завтра увидишь, что снаружи делаем.
Влад пожал плечами. Он не одобрял подобной роскоши, потому что его отец никогда не стремился отделать дворцовые покои в Тырговиште так, чтобы кто-то завидовал. "Неужели для Ласло быть счастливым значит вызывать зависть? - размышлял княжич. - Если есть завистники, значит, есть, чему завидовать - так он думает? А откуда у него взялись такие мысли? Их внушил ему Янош, его отец, который тоже хочет вызывать зависть у всех вокруг? И тоже уверен, что тогда будет счастлив?"
Как бы там ни было, Влад не разделял этих убеждений. Княжича смешила мысль, что его отец вдруг станет рассаживать сторожей по всем комнатам дворца в Тырговиште. "Странные тут люди", - решил тринадцатилетний гость и совсем перестал беспокоиться, что у Гуньяди ему покажется лучше, чем дома, а Ласло тем временем всё водил Влада по замку, но теперь путь лежал через комнаты и коридоры, где жили воины. Устроившись на скамьях, а то и прямо на полу, эти воины чистили оружие, чинили одежду, играли в кости, спали, пели.
Многие из них говорили на языке, которого княжич прежде не слышал - язык был явно не венгерский, не румынский и даже не немецкий - поэтому Влад, когда иноязычные воины в очередной раз попались на глаза, спросил у Ласло:
- А они откуда?
- Из дальних земель. Из Словакии и Богемии, - ответил маленький Гуньяди.
- Это ведь не замковая стража? Это воины?
- Да, - сказал Ласло. - Они из войска, которое собрал отец, чтобы бить турков.
- А войско собралось большое? - спросил Влад.
Десятилетний хитрец с напускным безразличием произнёс:
- Пойдём, покажу.
Чтобы увидеть войско, пришлось подняться на крепостную стену. Уже настала ночь, с гор дул холодный зимний ветер, но гость не обращал на это внимания, потому что смотрел вдаль, захваченный восхитительным зрелищем.
В темноте небо слилось с землёй, так что замковая стена, озарённая светом факелов, казалось, парила в чёрной бездне. Единственное, что виделось Владу, это маленькие пляшущие огоньки, густо рассыпанные по чёрному полю и подступавшие к подножию крепости. Сколько их было? Сто? Двести? Тысяча? Казалось, что пространство, занятое ими, тянется до самого горизонта. На самом же деле оно тянулось до ближайшей чащи, в ночи сливавшейся с небом, но Влад понял это уже после, а в ту минуту он совсем не задумывался, откуда в небольшой долине среди гор взялись такие просторы. Тринадцатилетний отрок лишь смотрел вдаль и не мог отвести взгляда.
Влад никогда прежде не видел воинский лагерь с высоты птичьего полёта. Да что уж лукавить! Княжич вообще не видел воинских лагерей, потому что ни разу не участвовал в войне или даже в военном смотре. Как было не поддаться восхищению, когда Ласло показал такое!
"Значит, эти огни я и заметил в поле, когда подъезжал к желтоглазой башне! - догадался отрок. - Каждая точка - походный костёр. У каждого костра могут греться человек по пять-шесть, а это означает, что всего на поле собралось... Нет, лучше взглянуть на лагерь при свете дня и подсчитать точно".
Ласло улыбался, довольный, что наконец-то сумел удивить гостя и заставить его признать верховенство хозяев замка:
- Ну что? Большое войско? - победно произнёс маленький Гуньяди. - Шесть тысяч. И они - не ополченцы какие-нибудь. Это наемники. Это люди, для которых война - ремесло. Они год за годом изучают его всё лучше и лучше, и воюют всё лучше и лучше. У отца самое лучшее войско во всём королевстве, и это войско только отцово и больше ничьё. Даже король не может командовать этими людьми, потому что им платит не король, а мой отец. А ещё у отца есть преданные вассалы, которые тоже ходят с ним в поход, и это ещё пять тысяч.
- А эти пять тысяч тоже здесь? - спросил княжич.
- Нет, они ещё не собрались. Отец сказал, что они понадобятся ему позже, когда будет большая война.
Пять тысяч прибавить к шести это одиннадцать тысяч... Если бы зависть могла убивать наповал, Владу бы сделалось сейчас очень плохо, ведь Ласло объявил, что у Яноша личное войско больше, чем вся румынская рать! Княжич припомнил, как слуги называли старшего Гуньяди "сиятельный господин Янош". Получалось, что по титулу этот венгр был всего лишь графом, а войск у него имелось больше, чем у князя!
Влад вдруг подумал, что его нынешняя поездка к венграм похожа на давнюю отцову поездку в Нюрнберг совсем не случайно. Много лет назад мудрый и дальновидный государь Мирча отправил своего среднего сына на север, за горы, к королю Жигмонду, чтобы сын обрёл могущественного покровителя. А теперь история повторилась - отец отправил Влада за горы с той же целью. Правда, тринадцатилетний отрок понимал, что сейчас никак не смог бы устроиться на службу к Яношу - по возрасту слишком рано. Серьёзной удачей было уже то, что во время вечерней трапезы в большом зале княжич сидел на почётном месте, по правую руку от хозяина замка.
Янош Гуньяди продолжал относиться к своему тринадцатилетнему гостю снисходительно, называя его "мальчик", но в то же время всячески показывал, что считает "мальчика" почти взрослым. Во-первых, Янош то и дело призывал его пить вино "наравне с настоящими мужчинами", то есть с теми людьми, которые казались Владу похожими на отцовых бояр, а во-вторых, поощрял разговоры о политике и не считал, что кому-то здесь рано всё это слушать. Даже десятилетний Ласло мог бы участвовать в беседе, если б захотел, но он увлечённо кормил из своей тарелки двух откуда-то взявшихся борзых собак, заставляя их прыгать, и не интересовался больше ничем.
В Тырговиште Владу внушали, что политика - дело сложное, но в здешних застольных разговорах всё было настолько просто, что даже хозяйка замка спокойно рассуждала о ратных делах:
- Надеюсь, эта война с турками закончится быстро, - сказала она. - Янош, ты сможешь разбить их всех до Пасхи?
- Окончить войну до Пасхи? - усмехнулся супруг, - Чтобы король не отменил дворцовые празднества, назначенные на Пасхальное Воскресенье и последующие дни? Ты слишком строга ко мне, дорогая Эржебет. Ты даёшь мне всего месяц сроку.
- Так это возможно или нет? - капризно спросила хозяйка.
- Война не закончится за месяц, - ответил Гуньяди. - Но даю тебе слово, жёнушка - за этот месяц я прогоню турков достаточно далеко, чтобы никто не отменил празднества, и ты могла бы повеселиться.
Янош говорил таким шутливым тоном, что преспокойно мог взять "слово" назад, если бы понял, что выполнить обязательства никак не получается, да и Эржебет вела себя под стать мужу:
- Тебе нужно не только прогнать нехристей, но и успеть приехать в столицу, ведь я не стану веселиться без тебя, - кокетливо произнесла она, но на её лице ясно читалось: "Или всё-таки повеселюсь...".
Хозяин и хозяйка то и дело обменивались ничего не значащими клятвами, а Влад слушал и удивлялся, ведь для него подобные беседы звучали ново и непривычно. Получалось, что Янош и его жена ценят друг в друге непостоянство, а верность и преданность не ценят.
"Как такое может быть?" - думал княжич, потому что не представлял своих родителей, беседующих в подобном тоне. Да, они часто смеялись и шутили, но делали это по-другому. Они вообще жили по-другому. Из рассказов, памятных с детства, явствовало, что отец, сватаясь к матери Влада, не обещал ей лёгкую жизнь, когда можно ни о чём не думать, кроме дворцовых праздников. Он обещал ей другое, говоря, что может оказаться бедным изгнанником, которого даже слуги покинули. Это было сказано не просто так! А мать согласилась, если нужно, терпеть лишения, и потому училась стирать, шить и стряпать. Окажись она капризной и непостоянной, отец Влада по возвращении из турецкого плена вряд ли застал бы жену в Тырговиште, да и не смог бы уговорить поселиться в Сигишоаре.
Вот почему княжич диву давался, глядя на Яноша и Эржебет, но всё же не осмеливался судить, ведь есть такая пословица: "Сколько домов - столько обычаев". Влад решил, что должен проявлять терпимость, но всё-таки оглянулся в поисках отца Антима, чтобы получить у него молчаливое одобрение как у "совести", назначенной родителем.
Как ни странно, отыскать чёрную рясу среди людей за столом удалось не сразу. "Совесть" сидела вдалеке, на одном из последних мест, так что Влад поначалу насторожился: "Что бы это значило?" Правда, он тут же нашёл для хозяев замка оправдание: "А куда прикажете сажать православного священника, участвующего в трапезе католиков? На почётное место?"
Как-никак в замке жили католики, и даже Сёчке, казалось, забыла, что она больше не католичка. Вместе со всеми читая молитву перед трапезой, невестка произнесла "амэн". А ведь должна была сказать "аминь". Влад сидел достаточно близко, чтобы расслышать. Он удивился, но опять не решился осуждать, ведь "амэн" и "аминь" это одно и то же слово.
Отец Антим не мог слышать, как Сёчке оговорилась, но по его лицу было заметно, что он всё равно не одобрял происходящее. Ему не нравились весёлые разговоры и то, что за столом много пьют, несмотря на Великий пост. Конечно, священник знал, что католики в такие дни ограничивают себя главным образом в мясе, а не в винах, и всё же выражал неодобрение. Наверное, он предпочёл бы провести вечер уединённо, но не считал возможным удалиться.