Один из челядинцев, спавший на тюфяке, увидел, что делается, приподнял голову, но юный господин только отмахнулся - он почему-то не желал видеть рядом с собой те лица, которые ежедневно видел на протяжении последних нескольких лет.
Меж тем в капелле начал звенеть колокол. Его звуки, однообразные и гулкие, приглашали на самую раннюю утреннюю службу. Это означало, что сон окончен для всех, так что люди в коридоре за дверью прекратили осторожничать, затопотали и заговорили без всякого стеснения.
Конечно, приглашение в капеллу не относилось к православным гостям, поэтому отец Антим в начале десятого часа устроил православную обедню, как делал когда-то в Сигишоаре. Сёчке не пришла, брэилянка ехидно сказала об этом кормилице, а нянька, присматривавшая за Раду, вздохнула.
Хоть обедня и служилась в непривычном месте, сам строй богослужения измениться не мог, так что княжичу не требовалось быть внимательным. Он крестился и чуть наклонял голову в поклоне, когда надо, но делал это полуосознанно, так что через некоторое время после начала службы почувствовал, что засыпает стоя. Влад даже испугался, что вправду заснёт, как вдруг услышал за спиной тихое "эй".
Не успел княжич обернуться, как оклик повторился, но теперь уже рядом - в комнату тихо вошёл Ласло.
- Это у вас надолго? - шёпотом спросил хозяйский сын.
- А что? - таким же шёпотом спросил Влад.
- Поехали, воинский лагерь посмотрим. Мы вчера со стены костры видели. Помнишь? Вот этот лагерь. Я там кое-кого знаю. Поехали.
- А почему сейчас?
- Воинам есть раздают. Хочешь попробовать, что они едят? Это почти то же, что в походе побывать.
"Посидеть вместе с наемниками у походного костра, поспрашивать про битвы и вкусить настоящей воинской пищи? Вот это приманка!" - подумал княжич. Сонливость как рукой сняло. Он быстро перекрестился и вышел из комнаты, сознавая, что его по возвращении не похвалят. Влад оправдывал себя тем, что в Тырговиште часто видел, как отец, не достояв службу до конца, выходил из храма, если ожидали неотложные дела. "Раз государю можно, то и государеву сыну не запрещается!" - подумал княжич. А ещё он подумал, что незаметно для себя начал слушаться десятилетнего Ласло, как старшего.
"Тебе тринадцать, а он тобой помыкает", - спохватился Влад, но слишком поздно, когда уже следовал за маленьким Гуньяди во двор, на ходу застёгивая тёплый кафтан. Теперь возвращаться на обедню было глупо. К тому же, княжич по-прежнему боялся на ней уснуть. Казалось, лучше уж не спать, а единственным средством от дремоты являлась встреча с чем-нибудь незнакомым.
Бессонная ночь всегда действовала на Влада одинаково. Внимание делалось очень цепким, отчего казалось, что зрение, слух и чутьё улучшились и стали как у лесных зверей. Весь мир начинал жить особенной жизнью, наполнялся множеством интересных предметов, звуков и запахов. Сейчас княжич чувствовал себя так, как будто приглашён не на осмотр воинской стоянки, а на открытие новых земель. Лишь бы в новых землях не встретилось что-нибудь хорошо известное, а иначе - он знал по опыту - тут же напала бы дремота.
На выходе во двор пришлось сощурить глаза от неожиданно яркого солнца. Пока пересекали этот двор, каждый шаг отдавался чётким, гулким эхом. В конюшне, пропитанной запахом сена, ждали осёдланные кони. Оба животных время от времени шевелили ртом, дожёвывая овёс, навязший на зубах, так что железные детали уздечек тихонько позвякивали. С оглушительным скрипом и скрежетом поднялась решётка в воротах замка. Когда выехали на дорогу, то лошадиные копыта, ритмично ударяющие в мокрый снег, издавали звук "чап-чап, чап-чап". В овраге под стенами замка журчала речка. В свежем весеннем воздухе чувствовались запахи прелой травы и сырой земли.
Ближнее поселение кузнецов давно проснулось. Из труб вились дымы. Со дворов слышался собачий лай. Где-то протяжно замычала корова. В некоторых кузницах светились огни, слышался звонкий стук молотов, и теперь этот стук напоминал Владу о Сёчке, потому что был созвучен с её именем, но, вспомнив о невестке, княжич вспомнил также о старшем брате и в очередной раз подумал: "Сёчке - сокровище, а Мирча не понимает, чем владеет".
Может, Влад и перестал бы зариться на неё, если бы убедил Мирчу, что тот зря брезгует такой замечательной супругой, однако подобная беседа не могла состояться. Если бы деверь заговорил о достоинствах невестки, сразу сделалось бы ясно, почему он обратил на них внимание, а закончилось бы всё непримиримой ссорой между братьями.
Влад стремился избежать этого. Он и так думал, что его великий дед мог бы попенять ему: "Почему ты не живёшь с братом в мире?" Нарушать дедовы заветы не хотелось, но выходило само собой. К тому же, всё началось из-за Мирчи. Ведь именно старший брат первым отдалился от младшего, потому что повзрослел и стал больше времени проводить с отцом. Влад с нетерпением ждал, когда тоже повзрослеет, и, наконец, дождался, но в итоге братья не сблизились, а ещё больше отдалились друг от друга.
Влад хотел бы вернуться во времена детских игр - ведь в ту пору не нужно было ничего таить - и потому даже замок Гуньяд, о существовании которого княжич узнал совсем недавно, заставлял думать о далёком прошлом, о детстве. Очертания зубчатых стен и башен, высившихся слева от дороги, напоминали о шахматах из дворца в Тырговиште, одно время заменявших Владу и Мирче игрушечные армии. Княжичи выстраивали на клетчатой доске крепость из фигур, в середину помещали короля, призванного держать оборону, а другой король вместе с конницей и оставшимися фигурами начинал осаду.
Владу казалось, что зубчатые стены Гуньяда это правильные ряды пешек, а башни с плоскими крышами похожи на шахматные туры, да и сама крепость выглядела широкой, приземистой, словно стояла на просторном клетчатом поле, а не на узком утёсе.
Одна из башен обросла строительными лесами, причём было очевидно, что ей собираются сделать островерхую крышу. Это лишило бы её сходства с шахматной турой, и потому Влад почувствовал досаду, хотя покатая крыша считалась во всех отношениях лучше плоской. Колпак, крытый черепицей или медью, не только защищал каменную кладку от дождей и снегов, но также позволял собирать в бочки дождевую и талую воду, которая могла пригодиться в замковом хозяйстве, но княжич всё-таки предпочёл бы ничего не достраивать.
"Ладно. Судить, что лучше, это дело не моё, а дяди Яноша, ведь он хозяин", - в конце концов, решил Влад, но тут снова почувствовал, что засыпает, потому что знания о крышах башен он получил уже давно, на уроках воинского дела - всё это было хорошо знакомо. Княжич старательно проморгался, прогоняя сон, и тут увидел, что вместе с Ласло выехал на ту самую равнину, которой так завистливо любовался вчера.
Зрение, слух и чутьё опять навострились, улавливая каждую мелочь. До княжича доносился гул разговоров, незлобная ругань, ржание лошадей. Лагерь не имел вала и ограждения. Их заменяли многочисленные крытые повозки, поставленные в ряд, а в бортах некоторых повозок были сделаны окошечки, откуда выглядывали жерла маленьких пушек.
Увидев, куда смотрит гость, Ласло сказал:
- Это называется "город из возов".
Воротами для необычного города служили высокие плетни. Они стояли в два ряда на небольшом расстоянии друг от друга и растаскивались вправо и влево, когда требовалось кого-то пропустить.
Караул, выставленный возле ворот, вопросительно посмотрел на нежданных гостей, а маленький Гуньяди сказал старшему караульному лишь две фразы:
- Ты знаешь, кто я?
- Нет.
- Тогда иди и спроси у командира вашей сотни.
Караульный не стал спорить и ушёл, а через несколько минут вернулся уже бегом и махнул рукой товарищам, чтоб растаскивали плетни.
- Я же говорю, что я тут кое-кого знаю, - усмехнулся Ласло.
Миновав ворота, он повернул в ту же сторону, куда ходил старший караульный, и направил коня прямо вдоль повозок. Теперь хозяйский сын и его гость ехали не рысью, а шагом, потому что вокруг было полно людей, и к тому же путь стал скользким - развезло.
На первый взгляд в воинском лагере совсем не осталось снега - лишь серая грязь, которую месили тысячи ног, и почти одного цвета с грязью были многочисленные палатки из серого небелёного холста. Возле каждой горел костерок, поэтому запах земли перебивался запахом дыма. А ещё в лагере витал тот же запах, который, как помнилось Владу, разносится с паперти митрополичьего собора в Тырговиште, когда на паперти сидели нищие. В лагере, конечно, их не было, и всё же прелый запах давно не стиранных кафтанов, пропитанных человеческим потом, накатывал на Влада то справа, то слева.
Посещая митрополичий собор и проходя мимо нищих, княжич обычно зажимал нос рукой и плотнее закрывал рот, хоть отец и говорил, что не следует так нарочито показывать свою брезгливость, и что к нищим надо проявлять сострадание. Влад кивал, но отношение к нищим было одним из немногих случаев, когда он не мог подражать отцу. Княжич презирал людей, которые воняют, как нищие, и потому сейчас удивился сам себе, ведь он не чувствовал презрения и втягивал густой запах обеими ноздрями.
А впрочем, удивляться было нечему, ведь в лагере витал совсем иной запах! Запах настоящего войска! Запах походных трудностей и лишений, которые переносятся не с нищенскими стенаниями, а с доблестной стойкостью, с песнями и шутками! Запах той жизни, которой Влад никогда не знал, но мечтал узнать с того дня, когда наставники по воинскому делу начали рассказывать ему и Мирче о походах, в которых участвовали. Вот почему Влад завидовал старшему брату, отправившемуся вместе с отцом на войну. А теперь Владу тоже повезло. Правда, он сомневался, одобрил бы родитель посещение лагеря или нет. "Ведь я ради этого ушёл с обедни, - думал княжич. - Конечно, отец тоже так делал, но он делал так потому, что у него были важные дела. А у меня?"
Тем временем количество воинов вокруг росло. Они шли откуда-то из глубины лагеря, держа в руках пустые миски, и направлялись как раз к повозкам, мимо которых пробирались Ласло и Влад. Тут княжич заметил, что у нескольких повозок пологи откинуты. В каждой высилась гора наполненных мешков, и стояли два раздатчика. Раздатчики стаскивали с кучи очередной мешок, быстро развязывали его и, вооружившись деревянными черпаками, насыпали что-то в подаваемую посуду.