сейчас терпеть лишения.
Влад не стал говорить Войке, что пил воду не только для того, чтобы утолить жажду, но и для того, чтобы зримо нарушить правила, требующие ещё с вечера перед причащением воздержаться от пищи и питья. Теперь у государя появился благовидный предлог, чтобы участвовать в церковной службе как сторонний наблюдатель, а не как человек, принадлежащий к здешней общине.
"Конечно, перед Богом все равны, но на деле государь, даже если захочет, не должен уравнивать себя с подданными, - считал Влад. - Когда они приглашают правителя вместе послушать обедню, совершить трапезу или стремятся как-то по-другому сблизиться с властителем, им всё равно нужен государь, а не брат и не сват. Если слишком сблизишься, твои новые "братья" первыми осудят тебя за это. Вот почему правитель может послушать обедню, не достойную его, но причащаться вместе с крестьянами - это уж слишком".
"Да, это слишком", - повторил себе князь, видя, что его воинов и слуг окружило множество женщин, которые по примеру старухи угостили приезжих колодезной водой и "чем Бог послал". Влад даже обрадовался, что всё происходит в пост перед Успением и к тому же в понедельник. В этот день положено вкушать только хлеб, воду и сырые плоды, а вот окажись ограничения более мягкими, гостей наверняка напоили бы вином, и неизвестно, как надолго государю пришлось бы задержаться в Отопень.
О выгодах, которые даёт понедельник, князь размышлял, уже стоя перед храмом. Справа от правителя встал Войко, слева - староста, а позади столпилась княжеская охрана, огорчившая немало сельчан, которые желали оказаться к почётному гостю поближе.
Толпа продолжала разочарованно гудеть, когда в дверях храма появились дьякон и священник. Она умолкла лишь в тот момент, когда дьякон торжественно возгласил по-славянски:
- Благослови-и-и-и-и-и, владыко-о-о-о.
- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, - так же торжественно возгласил священник в ответ.
* * *
- Слуги обязаны следовать примеру господина, - говорил Войко, а Влад мысленно отвечал: "Ты говоришь так потому, что предан мне. Жаль, что не все слуги похожи на тебя. Есть такие, которые заведомо не станут поддерживать господина в любом деле, и не считают себя обязанными. А ведь для господина это опасно! Если хотя бы половина его людей не готова следовать за ним куда угодно, ему следует ждать беды".
Конечно, Влад понимал, что нельзя во всякой беде винить слуг, ведь бывает, что они живут своим умом потому, что господин глуп. "Следовать глупому примеру мало кто захочет, - размышлял правитель. - А бывает, что господин умён, но его люди всё равно поступают по-своему. Что их заставляет?" На этот вопрос он пытался ответить себе не единожды, и всякий раз ответ получался новый.
В возрасте тринадцати лет младший Дракул тоже думал об отношениях слуг и господ, а заставляло думать об этом поведение отцовых бояр-жупанов, многие из которых держали себя так, будто они умнее государя. Княжич думал об их странном поведении с тех пор, как старший брат объяснил - ссора с Яношем Гуньяди случилась как раз по вине бояр, отказавшихся дальше воевать с султаном, а отец не смог укротить это своеволие.
В тринадцать лет Влад ещё толком не начал жить, но был уверен, что может учить жить других, поэтому спросил у отца:
- Почему ты позволяешь жупанам перечить тебе? С ними надо строго! Если казнить одного или двух, то остальные сразу присмиреют. Они перестанут своевольничать, если показать им, что может с ними статься по воле государя. Тогда ты сможешь заключать военные союзы, с кем хочешь. Даже с Гуньяди.
- Не горячись, - усмехнулся отец, а сын, поняв, что родитель не последует его совету, расстроился.
Влад расстроился потому, что от всей души желал возвращения Сёчке, которое могло случиться только после примирения с Яношем, а примирению мешало упрямство бояр, у которых вся жизнь напоминала торг: "Ежели мы сделаем вот так, во что нам это обойдётся? А если поступим эдак, то чем надо будет пожертвовать?"
"Жупаны всё торгуются, торгуются, а решение принимать медлят", - думал тринадцатилетний отрок и ещё больше укрепился в этой мысли, когда стал принимать участие в заседаниях боярского совета.
Старший брат присутствовал на совете уже третий год, сидя в кресле справа от отцова трона, а Влада допустили на заседания только сейчас, усадив княжича в такое же кресло, как брата, но слева.
Новый участник ожидал, что теперь сможет проявить себя, однако родитель сразу охладил пыл своего сына, сказав:
- Ты сиди, слушай молча, а если чего не поймёшь, то спросишь после.
Опять Владу пришлось оставить свои советы при себе, и поэтому участие в заседаниях не стало для него началом новой жизни. Он будто сидел на обычном уроке с учителем и изучал очередную науку. Правда, было одно отличие - Влад точно знал, что отец и Мирча не проверят, насколько внимательно он следил за ходом заседания, и что в итоге усвоил. Это давало возможность лениться, и Влад, как нерадивый ученик, часто отвлекался, предаваясь сторонним размышлениям - в том числе про невестку и про то, почему жупаны не хотят примирения с Гуньяди.
В зале заседаний сама обстановка располагала к размышлениям. Здесь на стенах не имелось росписей или других украшений, которые отвлекали бы от раздумий. Окна были совсем маленькие, поэтому озорное солнце не могло запустить сюда солнечных зайчиков - больших мастеров отвлекать. В зал не долетал шум внезапно начавшегося дождя и щебет птиц, а единственное, что слышал Влад, это ровное гудение приглушённых голосов и один громкий голос - голос отца, или голос кого-то из бояр, или голос старшего брата.
Владу не позволялось говорить, поэтому он просто сидел, и внимание его перескакивало с предмета на предмет. Например, с подсчёта столбов, подпирающих сводчатый потолок в зале, княжич мог перейти к разглядыванию трещин в серых каменных плитах пола, а после начинал считать эти плиты или любовался коваными петлями тяжёлых деревянных дверей, закрывающих главный вход. Двери главного входа неизменно напоминали княжичу об обычае, связанном с заседаниями - именно через этот вход государю полагалось явиться на совет, после чего дойти до другого конца зала и сесть на трон.
Так установили не случайно, потому что путь от главного входа к тронному возвышению символизировал дорогу к власти. Кресла и скамьи бояр-жупанов стояли вдоль обочин этой "дороги", развёрнутые именно в её сторону, а не в сторону престола, так что государь, шедший через зал, оказывался под пристальными взглядами жупанов, будто решавших, достоин ли властвовать. В первый раз, проходя по "дороге" вслед за отцом, Влад даже оробел немного, потому что бояре, стоя возле своих мест, смотрели так пристально, будто видели насквозь.
Княжич предпочёл бы ходить к трону окольным путём - не через главную дверь зала, а через боковую, но воспользоваться ею государь и сыновья могли лишь в крайнем случае, потому что боярам не нравилось, когда кто-то идёт в обход них. Правителю и его наследникам следовало помнить, что власть в государстве даётся не только по праву рождения, но и по выбору жупанов, то есть всех родовитых людей Румынской Страны, которых обязательно созывали на общее собрание и просили "выбрать себе государя" всякий раз, когда происходила смена власти.
Выбирать особо не приходилось. Претендент всегда был один, потому что созыву собрания предшествовали разные интриги или даже войны, но собрание всё равно собиралось и выражало свою волю. Жупанам говорили:
- Вот перед вами стоит достойный муж, чьи предки были румынскими государями. Желаете ли видеть этого мужа своим новым государем?
- Желаем! - отвечали собравшиеся, а новый правитель в благодарность за избрание исполнял просьбы и раздавал хорошие должности.
Отец Влада тоже был избран, но сперва его избрал малый круг жупанов, особо знатных, а самым знатным из них считался Нан. Княжич помнил, как этот человек посещал скромное жилище изгнанников в Сигишоаре. Особенно запомнился меч в серебряных ножнах, висевший у гостя на поясе и выглядевший очень богато. Ножны стукались обо все углы и косяки в доме, привлекая внимание и будто крича: "Посмотрите на нас! И посмотрите на нашего хозяина! Посмотрите на его жёлтый бархатный кафтан! И на его щегольские сапоги из светлой кожи! И на его холёную бороду! А посмотрите, как важно держит голову! Не вам чета!"
В ту давнюю пору в Сигишоаре Владу казалось непонятно, отчего родитель принимает гордого незнакомца с особенной радостью, ведь даже дети могли заметить, что гость говорил строго и свысока, но отец почему-то не обижался, а отвечал спокойно и обстоятельно. Куда приятнее представлялся давний отцов приятель - Тудор. Он носил скромную одежду и не задирал нос. Так вели себя и другие гости, которые приезжали вместе с Тудором. А вот Нан привозил гордецов, не желавших лишний раз поднять кубок за здоровье своего будущего господина и уходивших спать на постоялый двор.
Лишь в тринадцать лет княжич начал понемногу разбираться в политике и тогда по-новому взглянул на свои детские воспоминания. Он догадался: "Отец не выбирал Нана себе в слуги - это Нан выбрал его и сделал государем. А вот Тудор потому держался проще, что не мог выбирать, кому служить. Он мог лишь радоваться, что выбран".
Точно так же радовались и остальные скромные люди вроде Тудора, которые участвовали в шумных застольях, длившихся до самой ночи в сигишоарском доме. Отец выбрал этих жупанов и пообещал им землю и деньги, которые когда-нибудь приобретёт. А вот Нану и его гордым товарищам изгнанник, живущий в Сигишоаре, мог обещать лишь то, что станет разумным правителем.
Влад понял всё это именно в тринадцать лет, сидя на совете возле отцова трона, ведь всех, кто в прежние времена посещал Сигишоару, княжич видел теперь в зале. Тудор отпустил бороду, тоже стал одеваться в дорогие кафтаны и важничать. Нан остался прежним. И всё же разница между этими жупанами была велика. Не даром же их кресла стояли друг напротив друга, а не рядом.