е представиться, и что смотреть надо внимательно.
Янычар было три тысячи, а жили они рядом с дворцом. При их казармах тоже имелись свои мастерские - оружейные - а также своя кухня и прочее. Янычары считались наилучшей частью турецкой пехоты, на них держался султанов трон, но в то же время судьба не баловала этих людей.
В детстве или в юности увезенные из дома, не имеющие права жениться без особого разрешения, не владеющие никаким имуществом, кроме полкового, соблюдающие строгий казарменный режим, они видели смысл своей жизни в войне, ведь только на войне, когда султан отдавал им на разграбление взятый город, янычары получали всё, чего лишались в мирное время. Возможно, этим и объяснялось то, что янычары становились необычайно искусными воинами и постоянно стремились в походы.
Маленький Раду, глядя на этих воинов, наверное, считал их почти игрушечными, потому что все янычары одевались в одинаковую, красно-чёрную, одежду и своим одинаковым видом напоминали ратников в игрушечном войске. Маленький мальчик тыкал в воинов пальцем и повторял:
- Красивый меч! Красивая шапка! Красивый меч!
Глядя, как доволен маленький сын, отец улыбался и попутно рассказывал другому, более взрослому сыну то, чего не понял бы малыш, однако Влад в отличие от Раду, осматривая казармы, так и не смог отвлечься от тревоги, которая не ослабевала уже который день. Глядя на незнакомую обстановку, пробуя незнакомую пищу, разговаривая с незнакомыми людьми, отрок всё меньше хотел верить, что останется в Турции.
Казалось, что всё происходящее это дурной сон, который скоро кончится. "Проснусь, - думал Влад, - и будет ясное утро, и меня перестанут убеждать, что у султана мне понравится, и что сыновьям полезно жить вдали от отца, и что отцу выгодно отдать сыновей в заложники". Княжич почти забыл свои прежние рассуждения об отцовом старшем брате, ослушавшемся султана и поплатившемся за это жизнью. Чем ближе был день, когда Владу предстояло расстаться с родителем, тем меньше хотелось расставаться, и тем менее понятными становились причины расставания.
Раньше отроку казалось, что родитель решил обменять своих сыновей на боярских потому, что обменять посоветовал змей-дракон, но теперь княжич думал, что даже змей не мог такого насоветовать. Ведь змей считался дьяволом, а дьявол совсем не ценит честность и, конечно, посоветовал бы забыть об обещаниях, данных султану. "Неужели, отец решил не слушать дьявола, потому что совесть подсказывала, что надо быть честным? - думал Влад. - Прежде чем принять дьявольский совет, отец всегда сверялся со своей совестью. Он делал так, чтобы не оказаться обманутым, но его обманул не змей, а собственная совесть. Неужели, честность всегда хороша? Получается, отец принёс меня и Раду в жертву честности".
Рассуждая так, отрок совсем забыл печальную судьбу отцова брата, но затем всё-таки вспомнил, снова начал храбриться и думал уже не о том, что случится в Турции, а о том, что случится по возвращении домой.
Влад надеялся, что по возвращении в Тырговиште встретит Иволу, которая приедет вместе с Сёчке. "Когда я вернусь, то сделаюсь героем, - говорил себе княжич. - Меня встретят, как прошлой весной встречали отца. Все станут смотреть на меня с уважением! И даже Сёчке посмотрит на меня другими глазами. А я не буду обращать на неё внимания. Пусть ей будет досадно. Пусть она завидует своей служанке".
Если раньше Влад хотел угодить невестке, то теперь хотел ей досадить. А вот угождать он собирался Иволе. Пусть она побоялась приехать в Тырговиште, когда Влад её ждал, но он не сердился на неё за это, а представлял, как лезет ей под юбку в одном из укромных углов отцовского дворца. Ведь Ивола была бы только рада!
Мечтать об этом казалось приятно, но сладкие мечты в голове Влада снова сменялись мыслями о том, что же может случиться с ним или с его братом Раду, пока они "гостят" при турецком дворе. "Когда ты заложник, на твоей судьбе может отразиться любой пустяк. Чтобы вернуться в Тырговиште, до этого надо дожить!" - тревожился Влад, и эти тревоги усилились, как только отец уехал обратно в Румынию.
Как же было тревогам не усилиться, если весь последний год, готовясь ехать к туркам, княжич слушал рассказы о жестоких турецких нравах, о кровавых казнях, о жестокости самого султана, и теперь, после отцова отъезда, некому стало убеждать отрока, что большинство рассказов - преувеличение.
Влад всё ждал, когда увидит что-нибудь этакое, однако... так и не дождался. Может, нечто страшное случалось, но оставалось в тайне, потому что широкая двустворчатая дверь, отделявшая покои румынских княжичей от остального дворца, не давала увидеть или услышать ничего лишнего. Если Влад дёргал её в неурочное время, она всегда оказывалась заперта.
Влад и Раду не могли разгуливать по султанскому дворцу так, как у себя дома, и это сидение взаперти оказалось самым тяжёлым испытанием - именно оно, а не всякие страшные зрелища. Княжич даже удивился: "А с чего я решил, что меня заставят смотреть на казни и пытки?" Всё оказалось наоборот - от княжича очень многое скрывали, и иногда он даже начинал думать, что лучше б не скрывали, ведь тогда не стали бы так часто запирать.
Пока отец гостил здесь, свободы было больше, но с отъездом родителя положение изменилось. Лишь по воскресеньям Влад вместе с маленьким братом выходил в город, чтобы послушать обедню в православном храме, а сопровождали княжичей во время этих выходов греки-христиане, живущие при дворе султана.
Влад не мог понять, почему его и брата поручили заботам именно греков, а не сербов или болгар. "Может, потому, что заложникам незачем вести праздные разговоры, а говорить с греками мне тяжелее?" - рассуждал отрок, заметив, что греки объяснялись с ним и Раду очень кратко, частью используя знаки:
- Вы не убегайте от нас, потому что если мы не приведём вас обратно, нам будет плохо.
"А может, нас поручили заботам греков, потому что водят в греческий православный храм?" - предположил Влад, и это объяснение показалось более правдоподобным, потому что самое правдоподобное всегда самое простое.
Наверное, румынских княжичей, как почётных гостей, водили в греческий храм потому, что церковные службы на греческом считались лучше, ведь так служили с древних времён, а службы на славянском появились позже. Конечно, Влад предпочёл бы обедню на славянском языке, как более понятную, и всё же, стоя в греческом храме, отрок каждый раз говорил себе, что так служат в Святой Софии в Константинополисе, и что именно такую обедню слушал отец, когда гостил у греков.
Много лет назад родитель рассказывал, что оказался у греков, сбежав от турков, и поэтому Владу, слушавшему обедню в греческом храме, тоже хотелось сбежать. Правда, сбежать означало подвести родителя, поэтому после обедни приходилось возвращаться во дворец, а там с тоской вспоминать, что видел по дороге в храм и обратно: причудливые товары, выложенные лавочниками на всеобщее обозрение, башенки минаретов над изломами крыш, зелёные сады за высокими заборами, незнакомые лица, с которыми иногда случалось пересечься взглядом.
- Всё-таки хорошо иногда ходить пешком! Да, Раду? - вздыхал Влад, вспоминая яркое солнце, многоязыкие разговоры на улицах, топот лошадей и мулов, скрип повозок, уличную пыль, запах горячих лепёшек. Всё это запечатлевалось в сознании так живо, что хотелось сбежать хотя бы в город, а не сидеть в покоях, где совсем тихо.
За время сидения взаперти, отрок успел хорошо изучить эти тихие покои. Они делились на три комнаты. Две комнаты поменьше - для каждого из княжичей, и одна просторная - общая. Во всех трёх имелись окна, смотревшие во внутренний двор, но из внутреннего двора нельзя было выйти. Его со всех сторон окружали стены, а что за ними, оставалось лишь гадать, поэтому Влад как-то раз подошёл к одной из стен, наименее высокой, подпрыгнул, ухватился руками за край, с большим усилием подтянулся, но усилие не окупилось - он не увидел по другую сторону ничего, кроме плоских медных крыш.
Сам же двор, из которого не имелось выхода, был прямоугольный - примерно двадцать шагов в ширину и тридцать пять в длину. Влад подсчитал это почти неосознанно, потому что вдоль всего периметра тянулась вымощённая гладкими каменными плитами дорожка, по которой отрок часто гулял, и такая же дорожка пролегала посередине двора, вдоль.
Во дворе росла трава и пара старых деревьев, поэтому он казался похожим на сад. Наверное, деревья выросли здесь ещё до того, как появились строения, ведь одно дерево росло совсем близко к стене - так близко, что могло помочь перебраться через стену. Его вряд ли посадили бы в подобном месте нарочно, а вот что действительно сделали нарочно, так это навес вокруг дерева, который якобы создавал тень, чтобы в летние месяцы сидеть под ним или спать, а на самом деле мешал влезть по стволу.
"А что, если я прорежу в навесе дыру и выберусь на крыши?" - думал Влад, но не решился осуществить задумку. Вот в Тырговиште он бы осуществил, а здесь опасался, как бы не пришлось слишком дорого заплатить за содеянное. К тому же, княжич начал отчасти догадываться, что находится за стенами двора. Над той стеной, возле которой росло дерево, возвышались широкие приплюснутые купола. Вне всякого сомнения, это были купола бани, куда княжичей время от времени водили.
В этой бане парили до одури, так что по окончании мытья Влад еле держался на ногах. Он даже стал понимать уличных бродяг, которые никогда не моются. "Лучше совсем не мыться, чем ходить в турецкую баню", - думал отрок, однако не только этот турецкий обычай усваивался с трудом.
Трудным для исполнения казался обычай всё делать на полу: спать, сидеть и даже принимать пищу. Яства расставлялись на большом куске кожи, тарелок не давали, предлагая брать с общего блюда, что казалось очень странным. Трудно было привыкать и к турецкой одежде, слишком просторной, а ещё труднее - к малоподвижному образу жизни, ведь в Эдирне Влад лишился не только возможности бегать в город, когда захочется, но и от той разминки, которую давали уроки воинского дела. Во дворце у султана никто не учил отрока сражаться, и даже палку, похожую на меч, здесь раздобыть не получалось. Слуги твердили, что палки запрещены, а тренироваться без палки Влад посчитал глупым.