Прямо из редакции позвонил:
– Сдаюсь. Иду на вы(боры), – натужный каламбур только подчеркнул мою неуверенность. – Но есть несколько вопросов.
На сей раз мы встретились в тесном деловом закутке, где меня заверили, что все будет – штаб, агитация, плакаты, встречи. От меня требуется только согласие.
Сходу выбрали округ, где я буду баллотироваться (ну и словцо!).
Округ был растянут вдоль ветки метро, по которой мои ученики направлялись каждое утро в школу, а их родители – на работу.
– Кандидат не работал в этом округе с электоратом. У него там нет ни узнаваемости никакой, ни рейтинга, – брезгливо вставил юный штабной нахал.
– Я двадцать лет там учительствую, меня там каждая собака знает, – обиженно пискнул я в ответ. И зачем-то уточнил, не без труда осваивая новый язык: – Можно сказать, с электоратом работаю.
Перешли к моим вопросам, коих было два.
– Во-первых, вас не смущает мое отчество? – спросил я в лоб. И зачем-то опять уточнил: – Абрамович.
Штабного социолога в фиолетовой дымке волос вопрос не смутил.
– Мы эту проблему изучали. По причине отчества примерно десять процентов не проголосует за кандидата никогда, ни при каких условиях, что бы он им ни говорил, ни обещал (тут я некстати радостно закивал).
Социолог строго на меня посмотрела и добавила:
– По той же причине отчества кандидата (само отчество она и на этот раз не назвала, как будто избегала материться) примерно семь процентов проголосует за него все равно – что бы он им ни говорил, какую бы чепуху ни нес.
«Почему я должен нести чепуху?» – хотел я спросить, но она веско закончила:
– Итого – минус три процента. Для начала, мы считаем, неплохо.
Видимо, не представляя, как я отреагирую на такую социологию, Явлинский напомнил про второй вопрос.
– Собственно, это и не вопрос даже. Просто в самый разгар кампании я уеду в Париж. – Тут все находившиеся в комнате впервые с интересом на меня посмотрели. – Меня пригласили на фестиваль поэтов. – Интерес спал.
В отличие от первого, про отчество, к вопросу о поэтическом фестивале в Париже в разгар избирательной кампании в Москве штаб оказался не готов.
После уроков зашел к нашему директору. Сказал, что вот – собираюсь баллотироваться (это щучье слово звучало в моих устах все убедительней).
Директор удивился даже меньше, чем я полагал. Похоже, он всегда подозревал, что от меня можно ожидать чего угодно.
Договорились, что моим штабом будет считаться предбанник нашей учительской – там шел ремонт, все было перевернуто, пахло свежей краской, учителя старались понапрасну не заходить.
Зато там был телефон. Правда – спаренный с завучем.
Тут же позвонил: есть у меня штаб! Грузите агитматериалы бочками. И главное – не забудьте прислать обещанного начальника этого моего штаба.
Раз есть штаб, должен быть начальник штаба. Логично? Ну и вообще – все-таки нужен был человек, который хоть что-то во всем этом понимает.
Время шло. Начальника штаба не было. Агитматериалы валялись в углу учительской.
Мрачноватого вида рабочие закрывали ими пол, чтобы не наследить.
«Вот так и бывает в этой жизни – был учитель как учитель, стихотворец как стихотворец, а стал кандидат… была учительская как учительская, а стала штаб…»
Какие только мысли ни приходят в голову, когда проводишь в классе контрольную, встаешь из-за учительского стола и начинаешь грозно вышагивать между рядами – якобы чтобы не болтали, не списывали, а на самом деле – чтоб самому ненароком не задремать, не отключиться. Мозги проветрить, ноги размять, до звонка дотянуть.
И вот он, спасительный звонок. Собрал листочки, вышел в коридор с сознанием выполненного шкрабского долга.
Под дверью кабинета стоял маленький симпатичный восточный человек.
– Шамиль, – застенчиво представился он. – Я ваш теперь начальник штаба.
(«Хорошее имя для моего теперь начальника штаба…» – подумал я.)
– А я – Евгений Абрамович, ваш кандидат, – адекватно ответил я своим отчеством на его имя.
– Я знаю, меня предупредили, – улыбнулся Шамиль.
(О чем, интересно, его предупредили?)
– Ну что ж, будем работать, – бодро отчеканил я фальшивым киношным голосом, и мы пошли обедать в школьную столовую.
За суточными щами познакомились подробней, но, как выяснилось много позже, мы тогда, при первой встрече, не все рассказали друг другу.
Шамиль, планировавший поработать и подзаработать на избирательной кампании, не сказал, что накануне ему позвонили:
– Всех нормальных кандидатов разобрали, один остался, который слишком долго думал. Но он какой-то странный. И опыта никакого. Других нет, попробуйте с этим поработать. Если совсем не подойдет, позвоните, откажитесь, может, еще кто проявится…
А я не сказал, что накануне и мне позвонили из генштаба:
– Всех нормальных пиарщиков разобрали, один остался, который хочет стать начальником штаба. Но он какой-то странный. И опыта никакого. Других нет, попробуйте с этим поработать. Если совсем не подойдет, позвоните, откажитесь, может, еще кто появится…
Вскоре выяснилось, что за просто так в выборах не поучаствуешь. Для начала надо было собрать подписи избирателей – много, нереально много, несколько тысяч.
Так еще до старта моей избирательной кампании замаячил ее неминуемо скорый и неминуемо бесславный финиш.
Однако подписи мы вроде бы в конце концов наскребли. И буквально накануне их сдачи в избирком я дезертировал в Париж – на тот самый обговоренный заранее поэтический фестиваль.
Это походило на бегство с поля боя.
Угрызений не помню.
Сразу по приезде на фестиваль мне выдали ворох инструктивных бумаг, отвечавших на все вопросы – кто? когда? где? как? Ну разве что кроме вопроса «зачем?».
После туманных формулировок наших выборных законов местные инструкции поражали кристальной картезианской ясностью.
Однако сами поэты мало походили на участников предвыборной гонки: полная расслабленность, безалаберность и неуправляемость, а также тяга к жидким градусам в равной степени свойственны стихотворцам всего мира.
В программе моих выступлений с самого начала озадачило одно: «Пенитенциарный центр (женское отделение)».
Под красивым латинизированным названием скрывалась легендарная французская тюрьма. Бутырка тамошняя. Местные Кресты.
– Во Франции выступления писателей в тюрьмах – привычное дело, – назидательно сообщил местный поэт Бертран. – Читаем то же, что и везде, одеваемся скромно… – И, оглядев меня, глубокомысленно добавил: – Но чтоб все-таки было видно, что пришел мужчина, а не мешок с дерьмом…
Предтюремные пространства были стерильны и пусты.
И как отсюда в Москву позвонить? Там как раз должна идти регистрация кандидатов.
Нервничаю. Затягивает (отметил про себя).
Одинокий охранник стоял перед воротами. Рядом заключенный с помощью аналога большого пылесоса сдувал с тротуара осенние листья.
Ни одной телефонной будки. Забытые страдания домобильной Атлантиды.
Выступающих числилось трое. Помимо нас с Бертраном – индийский поэт, фамилию которого я выговорить не мог и называл его запросто, по имени: Сачиданандан.
Наверное, мое имя представляло для него не меньшие муки.
На входе к нам присоединилась экзотического вида дама с ярко-красными волосами в столь же кислотного цвета туфлях и манто.
«Решили поэтессу добавить, все-таки женское отделение. Уж больно авангардная», – подумал я.
И ошибся. Дама оказалась официальным лицом из городской администрации.
Пропускали нас долго и строго. Забрали паспорта, фото– и киноаппараты.
Перед поездкой нам трижды напомнили про единственное необходимое условие выступления: обязательно взять паспорт.
Сачиданандан свой паспорт забыл. Поэт.
После долгих звонков и согласований нас все же запустили в тюрьму.
Издалека Шамиль принял местный избирком за дворец бракосочетаний.
Вокруг были припаркованы шикарные лимузины, у дверей толпились мужики в черных свадебно-похоронных костюмах и модных тогда диагонально-полосатых галстуках. В руках – парадные букеты.
Однако женщины были малочисленны и мало походили на невест.
Подойдя ближе, Шамиль узнал самого солидного мужчину, стоявшего чуть в стороне. Это был строительный магнат – кандидат в депутаты от правящей партии. Весь округ был уже заклеен его физиономией.
Чуть поодаль Шамиль обнаружил еще одного кандидата, заклеившего собой оставшиеся от магната поверхности под видом рекламы собачьего корма.
Двери распахнулись, Строительный Магнат, Собачий Корм и прочие кандидаты вместе с многочисленной свитой быстро заполнили помещение. Последним втиснулся Шамиль, прижимая к груди мою нотариальную доверенность (плюс три копии – на всякий случай).
Избирательная комиссия торжественно зачитывала решение о регистрации очередного кандидата, вручала документы.
Аплодисменты, цветы, крики «Ура!», группы поддержки уводят именинников в фойе, откуда доносятся выстрелы шумно, размашисто, в потолок откупориваемого шампанского.
И так семь раз подряд – по числу зарегистрированных конкурентов.
Церемония подходила к концу, комната практически опустела, когда томившийся в уголке Шамиль подал голос:
– Извините, а где мандат кандидата Бунимовича?
– Извините, а где сам кандидат Бунимович?!
Снаружи женская тюрьма напоминала турецкий отель три звезды.
Внутри все оказалось неожиданно хорошо знакомым по бесчисленным полицейским боевикам.
Дежавю в два этажа с камерами по периметру и сеткой над первым этажом.
Несколько дверей на входе с табличками: «Дантист», «Психолог», «Зал ожидания».
Нас привели в небольшую комнату. Кислотная дама сообщила, что здесь заключенные женщины отдыхают, здесь же проходят тематические встречи, заседает литературный кружок, кружок рисования.