Когда мать Прохорки ждала третью дочь, как раз заканчивалось строительство нового дома, что в соседней деревне. Одним днем из старой хаты забрали горшок с углями и отнесли его в новую хату – так запомнился переезд. Новая хата была куда просторнее: три больших комнаты, не считая кухни. Нижние бревна хаты – дубовые, верхние – сосновые. Стены покрасили ярко-синей краской.
Но что сразу полюбилось Прохорке в новом доме, так это печь: глиняная лежанка (верхняя часть печи на которой отдыхали, сушили), дымовая труба, грубка… Прохорка любил греть косточки на грубке (маленькая четырехугольная печка для отопления), которая была выложена из обожженного кирпича, а сверху – обмазана глиной. Но главное – лаз! Если набедокуришь и дед за тобой погонится – вмиг по лазу переберешься в другую комнату, и ищи тебя свищи!
Как говорил дед: «дом убран на мещанский лад». На самом деле, семья Прохорки считалась самой богатой в деревне. В доме были мягкие кресла, высокие кровати, столы, укрытые кружевными салфетками, лакированный буфет и даже картины. У них у первых появился телевизор, и в доме каждое воскресенье собирались односельчане то на концерт, то на кино. Первая машина – тоже у них: белый «Москвич». Прохорка тогда поехал в город за автомобилем вместе с отцом, а вернувшись – они подъехали к столовой, где работала Надежда, и посигналили. Все сбежались посмотреть – порадоваться, а мама Прохорки смеялась с задирства мужа и качала головой.
Прохорка не ведал тоски в те времена… Не ведал одиночества, не остерегался уныния… в отличие от Сергея Григорьевича.
Летом с ребятами загораживали устье речушки дерном так, чтобы вода за день собиралась аж по самую шею и нагревалась. Купались вдоволь, а к вечеру дерн убирали с пути речного. Теплыми ночами спал Прохорка на сеновале: стелил простынь, чтобы сено не царапало, и смотрел на звездное небо, рассуждая о бесконечности, вечности и прочих, загоняющих в угол, вещах.
…С местными хулиганами рыбу ловить было одно удовольствие: не удочками и сетями, а просто – заостренной палкой. Ходишь, штанины закатав, и прозрачность воды предает наличие рыбешек. Остальное – дело сноровки. А с дедом рыбу ловили кошыками (плетеная корзина): на дно кошыка клали камень, привязывали веревку и дело сделано. Тянули когда чувствовали, что рыбка поймана, а поскольку рыбы тогда было тьма-тьмущая, корзины пустыми не были никогда. Караси!
Детской забавой казалось играть в колхозных ангарах, где насыпными холмами хранилась гречка, фасоль, семена подсолнуха. Наиграешься вдоволь и обязательно мешок чего прихватишь. Только повзрослев и переехав в столицу, где так дорого стоит то, что некогда доставалось даром, да ещё и в каком количестве, Сергей… понял, как весом был его вклад к семейному столу.
Например, Прохорка страсть как любил ходить по грибы. Сам совсем мальчонка – два вершка, так сказать, но самостоятельный не по летам. Обует резиновые сапожищи (на несколько размеров больше), возьмет три-четыре корзины, с собой – сало и ломоть хлеба, и на целый день в лес, в верном сопровождении заступников-псов. Собаки были большие… хоть и не породистые, но красивые, а главное, действительно преданные. Прохорка любил всем рассказывать, как однажды проснулся в лесу от лая собак, стеной заслонивших его от чего-то опасного… Это была гадюка!
Прохорка знал все грибные места. Особенно много грибов было на «узкоколейке» – так называли в деревне насыпь в лесу, где, по рассказам деда, ещё во время Екатерины проложили железнодорожные пути в одну сторону до самой матушки Москвы. Рельсы эти разобрали ещё невесть когда, но местность оставила имя «узкоколейка». Прохорка всегда возвращался с полными корзинами, а уходя из лесу старался смотреть вверх, чтобы не замечать грибы, потому как места их складировать уже не было. Доходило до того, что набрав полные корзины белых грибов, Прохорка садился на какую-нибудь корягу, высыпал всё на землю и перебирал. В итоге брал только самые маленькие и крепенькие, а остальные оставлял (не забывая, конечно, прихватить для мамы её любимые хрустящие сыроежки). Частенько ходил в лес дважды за день… Так что к зиме в доме всегда имелось два, а то и три мешка сушеных грибов.
Зимы были суровыми, снежными. В крыше проделали люк, зачастую служивший единственным выходом из дому, потому как дверь заметало снегом. Выбирались через крышу и расчищали путь к двери. Прохорка любил зиму, не смотря на лютость мороза. Даже когда температура опускалась до минус тридцати пяти, и занятия в школе отменяли, на улице было полно детей: лыжи, санки, горки. Домой приходили в ледяных доспехах, стуча рукавицами, как молоточками.
Однажды Прохорка решил проверить: правда ли в мороз можно примерзнуть к металлу языком – Проверил на клямке – правда. Прилип – не оторвать, но страшно было не поэтому: Прохорка оглядывался по сторонам, боясь, кабы кто не увидел, а то ещё схлопочешь кочергой от деда за такие глупости.
В семье всегда блюли христианские традиции. Молились, ходили в церковь по воскресеньям; на сочельник готовили кутью и ждали первой звезды. Вопрос веры и неверия не маял Прохорку, но традиции всегда радовали детскую душеньку. Особенно Пасха! Прохорка любил Пасху даже не за пироги, а за то, что в этот день всегда был полон дом гостей: приезжали родственники из города, и самое главное – приезжал двоюродный брат – хулиган Игорек!
Сергей Григорьевич до сих пор помнит день знакомства с братом ещё в старой хате: в дом вошел дядя Валера, а из-за его спины робко, но с любопытством выглядывал Игореша. А Прохорка, весь заляпанный чернилами, выполнял домашнее задание по арифметике (клякса в тетрадке, клякса на носу)… С тех пор братья стали не разлей вода. Прохорку всегда удивляло и смешило: куда в маленького Игорешу вмещается столько пирогов и молока – Это могут понять только городские дети, для которых вкус деревенского молока поистине сказочный. Да и пирогов в городе таких не было… Русская печь растит чудеса!
Буквально за две недели Игореша отучил Прохорку горбиться, не жалея колотив палкой по спине при малейшей попытке братца согнуться.
Сергей Григорьевич и Игорь Валерьевич (некогда – Игореша) до сих пор вспоминают детские шалости. Так, когда в семье появилась четвертая, самая младшенькая дочурка Аленка, в доме собралась вся родня. Приехали даже дядюшки из Пятигорска. Стол накрыли, тесно разместились плечо к плечу гости. Прохорка и Игореша залезли на печь, чтобы видеть весь стол сверху, и скоро кто-то из них с охотничьим прищуром шепотом скомандовал:
– На котлеты! Раз-два – марш!
И они резво соскакивали с печи, пробирались сквозь взрослых к намеченной цели, набирали буквально жменю котлет и возвращались обратно на печь. И никакого вам дурного тона! Я вас умоляю, этих детей просто никто не замечал!
Так, набегавшись туда-сюда «на картошку», «на яблоки», «на пирожки», – братья засыпали животами кверху до самого утра.
У Игореши всегда были красивые ботинки и штанишки. Прохорка таких не носил. Приехал Игореша в деревню на целое лето: весь в обновках – горожанин. А когда пришла пора отъезжать, оказалось, что один из пары новых ботинок безнадежно утерян.
– Поедешь домой в лаптях! – быстро решил проблему дядя Валера.
Поплакал тогда Игореша, ой, поплакал… А Прохорке смех да и только: «подумаешь, лапти, – вполне себе удобная обувка!»
Бабушка Прохорки – Лёкса – женщина кроткая и даже немного хмурая… Она всегда была слаба зрением и ещё до рождения старшей внучки ослепла. Баба Лёкса страсть как любила конфеты, и у неё всегда был кулечек карамелек в скрыни (сундук, где хранили бельё и одежду). Игореша и Прохорка мало-помалу тягали из сундука по одной, пока их не поймал с поличным дядя Валера. Ох, и оттянул он уши Игореше! А Прохорке ничего: кто наказывает чужих детей?! Но после того случая из закромов бабушки Лёксы не пропадала ни одна конфета.
И Прохорку забирали в город погостить. А в городе всё другое. В столичной квартирке тетушки Ани всегда была на столе вареная колбаса, которую Прохорка считал деликатесом. Да и масло из магазина как-то сливочнее, как-то вкуснее казалось. Но больше трех дней Прохорка в городе находиться не мог: тянуло домой, где было всё на своих местах, где всем всего доставало, где можно греть сахар на плите и никто не будет ругать за испорченные ложки… Тянуло туда, где царила особенная гармония.
Старая хата, новая хата – время шло, конечно, быстро, но не пугало изменениями. Затем студенческая жизнь, армия, работа. Менялись места, люди, планы, сны, намерения, мировоззрение. Постоянно менялся смысл.
Прохорка – любимый внук, забияка, мечтатель… Сергей Григорьевич – недомуж, недодед…
«Время другое…» – снова крутилось в голове, – «Да оно даже и вспоминается всё как в тумане, будто подсматриваешь сквозь старинную желтую от старости пленку. Счастье сквозь пелену старины…»
Сергей Григорьевич наспех собрал вещи и помчался на вокзал. Электричка привезла его туда, где не был больше семи лет: на родину детства. Присел на камне, что на перекрестке в самом начале деревни. И тут всё не то: на месте яблоневого сада выросли пятиэтажки; маршрутные такси по-хозяйски разворачиваются на месте, где раньше и дорог-то не было. Никого из знакомых…
И горько, ведь он, Прохорка, оставил здесь свои истоки счастья. Он никогда не чувствовал домом столицу, но тешился тем, что есть его места, его земля, его память.
Телефон разрывается от звонков дочери… которая оказалась права: время другое… Время, когда корзиной не наловишь рыбы, не заглянешь в глаза отцу, не будешь наказан за неуважение к Богу… Время, когда для рождения жизни мало любви, здравия, наличия необходимого, всё чаще «ещё не готовы!..» К чему?..
Я всё знаю?
А напоследок… просят не о многом:
Лишь памяти… прощения… молитв…
А напоследок крестятся пред Богом…
… Тепло креста спасение сулит.
И не постыдна слабость перед ближним,