I
Двенадцать всадников гуськом въехали в узкие ворота. Два стражника, напрягая ноги и плечи, свели створки и навесили тяжёлые засовы, вырубленные из бука и окованные железом. Полтора десятка их товарищей стояли у стен, наблюдая внимательно за гостями. Новицкий был уверен, что ещё столько же лежат сию минуту на крышах и сторожат каждое движение пришельцев.
Он сошёл с коня и огляделся.
— Доложи генерал-майору Мадатову, что коллежский асессор[8] Новицкий приехал к нему с поручением из Тифлиса! — крикнул Сергей невысокому пожилому армянину, угадав в нём старшего. Тот, единственный, был без ружья, только рукояти двух пистолетов торчали из-за широкого пояса.
— Его сиятельство нет дома, — ответил старший, приблизившись и поклонившись. — Её сиятельство, княгиня, хочет видеть нас немедленно.
— Мы пойдём вдвоём с офицером. Драгун разместите и покормите.
— Уже приказано, — ещё раз поклонился старший; он был видимо недоволен тем, что приезжий напоминает ему о его собственных обязанностях.
Сергей чуть слышно вздохнул, сокрушаясь об очередной своей ошибке. Выучить чужой язык оказалось куда как проще, чем усвоить правильные манеры иного народа.
— Дон Хуан, пойдёмте! — позвал он Ван-Галена.
Тот легко соскочил с лошади, и Новицкий опять вздохнул, поражаясь и завидуя почти мальчишеской повадке испанца, своего сверстника. Сам Сергей тщательно оберегал правую ногу от толчков и ударов.
По деревянным галереям, по узким каменным переходам их провели на второй этаж главного дома. Проводник, молодой парень, быстро шагал, почти бежал впереди, придерживая свисавшую с плеча шашку. Дон Хуан, заметил Новицкий, с любопытством оглядывался, пробовал заглянуть в окна, мимо которых тянулся открытый проход, засматривался вниз, через балюстраду. Несколько раз он почти останавливался, и тотчас же застывали на месте двое стражников мрачных, широких, усатых, которые сопровождали их со двора. Проводник оборачивался и подавал рукой знаки, понятные без перевода: «За мной!.. Быстрее!..»
У последней двери он показал приезжим так же жестом остаться на месте и, чуть приоткрыв створку, проскользнул внутрь. Два сумрачных великана, почувствовал Сергей, подобрались; ещё двое выскользнули из-за ковров, висевших по стенам, и стали у двери. И сколько ещё, подумал Новицкий, остались невидимы. Ван-Гален вопросительно покосился на спутника, тот лишь улыбнулся в ответ.
Внезапно обе половинки двери повернулись бесшумно, и в проёме Сергей увидел Мадатову. В свободном голубом платье, с тёмно-синей шалью, накинутой на полные плечи, Софья Александровна словно выплыла навстречу. За её спиной Сергей увидел стол чёрного дерева, заставленный блюдами и кувшинами, кресла такого же материала, но блестевшие медными скрепами. Задником, фоном, оказался расшитый золотом гобелен, изображавший фруктовый сад осенью. Сцена была так неожиданна, столь искусно оформлена, что у Новицкого перехватило на миг дыхание. Дон Хуан, заметил он уголком глаза, ещё более вытянулся и чуть слышно звякнул шпорами.
— Сергей Александрович, дорогой мой! — Мадатова протянула обе руки, Сергей наклонился и едва прикоснулся губами к прохладной коже. — Как же я вас ждала! Входите скорее. Здравствуйте! И вы здравствуйте...
Она запнулась, не зная, как же обратиться к незнакомому ей офицеру. Новицкий поспешил представить товарища.
— Ваше сиятельство! — перешёл он сразу на французский язык. — Позвольте представить вам майора Ван-Галена. Дон Хуан — урождённый испанец и прирождённый наездник. Добровольно вступил в ряды Кавказского корпуса, в Нижегородский драгунский полк майором. Что чуть ниже его чина в испанской армии, но он уже успел проявить себя в двух сражениях, и теперь, мы все уверены, его производство не за горами. Во всяком случае, не за Кавказскими.
— Сражения? — вежливо возразил Ван-Гален. — О нет, дон Серхио, вы слишком добры. Я только, как говорят у вас, — переведался...
Мадатова с весёлым изумлением оглядывала обоих кабальеро.
— Входите же, майор, и вы, Новицкий, не вздумайте уклониться. Господи, как давно я не говорила ни с кем по-французски...
Только они зашли, двери затворились плотно и без лишнего шума. Но юноша-проводник остался в комнате и стал у стены.
— Вас охраняют надёжней, чем главнокомандующего, — заметил Новицкий, устраиваясь в кресле.
— Я уже говорила на эту тему с князем, но он ответил, что Алексей Петрович в Тифлисе, а мы здесь вдали от основных сил. Я подумала и решила, что он, как всегда, прав.
— Приятно слышать. — Ван-Гален подался вперёд. — Приятно слышать, что жена так полагается на здравый смысл своего мужа.
— Не только на здравый смысл, дон Хуан. На его знание местных обычаев, его ум, его воинский опыт. Вас это удивляет?
— На родине я бы принял такие чувства как должные. Но здесь, в России, успел заметить, что многие жёны не слишком высоко ставят своих мужей.
— Согласитесь, господа, что — не у многих, но у некоторых, — есть на то основания. Я же могу с полным правом считаться одной из самых удачливых женщин.
— Вы хотели сказать — счастливых? — предположил Новицкий, улыбаясь, словно бы простодушно.
— Ах, Сергей Александрович, я даже опасаюсь узнать однажды — что же у вас острее: ваш язык или же ваш кинжал. Нет, отвечу вам прямо, я не так счастлива, как мне хотелось бы. Я слишком редко вижу своего мужа. Вы, должно быть, слышали, господа, у нас здесь идёт война.
— Да, — беззаботно отозвался Новицкий, пытаясь дотянуться до приглянувшейся ему виноградной кисти. — Помнится, мне рассказывали что-то такое на весеннем приёме у Алексея Петровича.
Ван-Гален недоумённо переводил взгляд с Мадатовой на Новицкого и обратно.
— Не тревожьтесь, дон Хуан, — рассмеялась княгиня. — Мы с господином Новицком в полном уме и здравии. Только пытаемся соревноваться в остроумии. Фехтуем словами с первой же нашей встречи, ещё там, в столице, на севере.
Ван-Гален чуть подровнял завитые усы и учтиво наклонил голову.
— На месте дона Серхио я бы давно уже выпустил из рук саблю.
— Что вы, дон Хуан, — бурно запротестовал Новицкий. — Вы слишком легко сдаётесь. Я уверен, что смогу ещё продержаться... Хотя бы минуты две.
Все трое расхохотались легко и свободно. Мадатова и Новицкий радовались очередной встрече, Ван-Гален был тоже счастлив, попав в дом, где может поразить красивую женщину, блеснув манерами, отточенными в гостиных Мадрида.
Новицкий похвалил дом. Ван-Гален поддержал товарища, добавив, что имение Мадатовых напомнило ему фамильную basienda. И спросил в свою очередь, что за коней прогуливают по лугу, слева, метрах в двухстах от ворот?
— Наши кони. Страсть моего мужа. Князь держит конский завод в три сотни голов. Карабахские жеребцы и так известны соседям. А Валериан всё хочет вывести особенного — совершенно чёрного с белой звездой на лбу... Что с вами, Сергей Александрович?
Новицкий сам не заметил, как вцепился в подлокотники кресла. На фоне стены, на месте яркого гобелена он вдруг увидал совсем иную картину — молодой ротмистр на своём «чёрном дьяволе», как звали мадатовского коня в полку. Проб идёт не спеша, чуть избочась, высоко поднимая копыта, словно бы разминаясь перед затяжной скачкой. А за Мадатовым его эскадрон — и поручик Буткевич, и Фома Чернявский, тогда ещё вахмистр, и остальные, похороненные потом: кто под Шумлой, кто под Рущуком[9], а большинство — под Борисовым...
— Задумался, извините, княгиня. Так говорите — чёрного жеребца. Уверен — это будет замечательный конь. Под стать самому наезднику...
Не желая отставать от товарища, Ван-Гален ещё раз похвалил дом. Мадатова объяснила, что селение Аветараноц — давнее родовое гнездо семьи её мужа. Шахназаровы живут здесь уже более века. Тут дон Хуан постарался укрыть улыбку, вспоминая давность своего рода, который он уверенно выводил от соратников самого Сида Кампеадора[10]. Но дальше разговор пошёл куда живей и интересней.
— Здесь живут не одни армяне. Мусульман становится всё больше и больше. Они пришли сюда в середине прошлого века и не хотят уходить. Муж считает, что дядя его, которому он обязан многим, рад был бы видеть их по ту сторону гор.
— Вы говорите о племени Джеваншир? — Новицкий аккуратно вставил свой вопрос в паузу.
— Да, Сергей Александрович. Их пустил сюда отец медика Джимшида. Шахназар Второй выделил им небольшой клочочек земли, чтобы они могли отгородиться от преследовавших их врагов. А теперь крепость Шуша нависает над всем Карабахом.
— Эти Джеваншир — мусульмане? — спросил Ван-Гален и, когда княгиня кивнула, заговорил оживлённее: — То есть у вас тоже была конкиста, завоевание. Арабы пришли в Гранаду, переплыв Гибралтар, укрепились там, а после оттеснили нас под самые Пиренеи. Два века Испания собирала силы, чтобы потом погнать нечестивцев на юг. Я понимаю, вы тоже устроили свою реконкисту. Я знал, что приехал в нужную мне страну. Я был уверен, что двигаюсь в правильном направлении...
Он оборвался, увидев, как переглянулись Мадатова и Новицкий.
— Я, наверное, говорю слишком много, — Ван-Гален постарался закруглить свою пылкую речь.
— Мы слушаем вас с интересом, майор, — сказала Софья Александровна и вспыхнула замечательною улыбкой. — Вам бы побеседовать с медиком Джимшидом, дядей моего мужа, увы, ныне покойным. Уверена, вы бы поняли друг друга, даже если бы вы говорили по-испански, он по-армянски. Но сейчас события разыгрываются иначе.
— Однако вы, русские, двигаетесь на юг, точно так же, как мои кастильские предки.
— Это большая страна, дон Хуан, — повернулся к нему Новицкий. — Пространство между двумя морями, Каспийским и Чёрным, от Кавказских гор и до Аракса — наверное, больше половины целой Испании. И заселено очень плотно. Куда же двинутся люди, если мы выгоним их с обжитых мест?
— Там, у нас, на запад отсюда, те мусульмане, те евреи, что хотели остаться в Испании, приняли христианскую веру. Остальные же... кого затоптали кони испанских рыцарей, кто успел — перебрался назад в Марокко... Извините, ваше сиятельство.
— Ну что вы, дом Хуан. Я уже говорила вам — здесь идёт война. Потому и охрана в доме, потому и я сижу в своих комнатах пленницей и выезжаю прокатиться только в сопровождении мужа. Это бывает редко, но я успеваю заметить и мёртвые, изуродованные тела, и разрушенные жилища. Слушаю вопли обесчещенных женщин, пытаюсь помочь несчастным сиротам. Думаю, меня мало чем уже можно испугать или ошеломить. Дело в другом. Я не уверена, что император Александр... Напротив, я могу утверждать искренне, что он совершенно не хочет завоёвывать эти земли. Его величество готов принять их вместе с народом, их населяющим.
— Да. И кто спросит народ, когда ему и так предлагают самое лучшее, — не удержался Новицкий.
— Фу, Сергей Александрович! Вы всегда ухитряетесь вывернуть чужие слова и намерения. Разве мелики Джимшид и Фридом не приезжали к императору Павлу? А ещё раньше в Петербург наведывался грузинский царь Ираклий Второй. Да не единожды. И даже Панасхан джеванширский отправлял посольство к императрице Екатерине.
— Но если они все так страстно желали сделаться русскими, — заговорил Ван-Гален, тщательно подбирая слова. — Почему же тогда так сопротивляются их соплеменники?
— У нас большая страна, дон Хуан. Дон Серхио, — Софья Александровна лукаво улыбнулась Новицкому, — уже напоминал нам об этом. Нельзя сказать, что она населена народом, но только — народами! Десятками, а может быть сотнями, если судить по языкам, на которых они общаются. Каждый народ хочет оставаться самим собой. Каждый народ пробует выбрать свой особенный путь.
— Причём пути эти, господа, весьма и весьма извилисты.
Новицкий потянулся к столу, и тут же невесть откуда выскочивший слуга схватил кувшин, спеша наполнить чашу напитком, освежающим рот и горло.
— Пути эти поворачивают к России, когда их заграждают другие страны, скажем, Турция или Персия. Но тут же уходят прочь, как только горизонт очищается.
— Замечу, дон Серхио, что все народы мира стараются избрать для себя путь, который принесёт им одну только выгоду. За исключением, может быть...
Испанец не успел договорить, как во дворе закричали, забегали люди. Юноша, охранявший дверь, выхватил шашку и стал лицом к створкам. У слуги, угощавшего Новицкого, вместо кувшина в руке уже был пистолет. Ещё двое мужчин появились из-за ковров, держа наготове мушкеты. Ван-Гален беспокойно глянул вокруг себя и потянул саблю, стоявшую между колен. Даже Новицкий ощупал кинжал, висевший поверх черкески.
В дверь постучали три раза. Два удара прозвучали один за другим, особенно грозно, с третьим помедлили. Юноша прокричал по-армянски высоким, не устоявшимся ещё голосом. Софья Александровна наблюдала за сценой с мягкой улыбкой. Сергей ухмыльнулся и убрал руку с кинжала.
Наконец створки раскрылись настежь, и в проём быстрым широким шагом вошёл генерал Мадатов. Новицкий и Ван-Гален взлетели из кресел.
Князь кивнул обоим, но прежде прошёл к жене, наклонился и поцеловал в голову.
— Всё ли было спокойно? — спросил он, выпрямившись.
— Почти всю неделю — да. Но вчера ночью стреляли неподалёку.
— Знаю. Петрос уже успел рассказать. Их было немного — десяток, может, чуть больше. Но они успели ограбить два дома, убить мужчину и увезти девочку.
— Тогда это мы их встретили по пути. Увидели, что люди из-за хребта, окликнули, попытались догнать, но они дали залп и поскакали прочь. Майор приказал преследовать, но у них лошади куда лучше.
— Майор? — Мадатов повернулся к Ван-Галену.
Тот ещё более вытянулся и выпалил разом почти все русские слова, которые успел выучить:
— Ваши превосходительство! Майор Ван-Гален, Нижегородский полк драгунский...
Продолжал он уже по-французски.
Мадатов слушал спокойно, только чуть сжав губы и сузив глаза. Новицкий же знал, что князь понимает вряд ли чуть более половины. Притом не беспокоится, а пытается оценить: что же за человек этот свалившийся невесть откуда драгунский офицер, да ещё явно не русский подданный.
— Майор дон Хуан Ван-Гален докладывает, что послан его превосходительством генерал-лейтенантом Ермоловым с целью участия в походе в составе отряда генерал-майора Мадатова, — быстро заговорил Новицкий, не давая образоваться неловкой паузе. — Майор имеет опыт боевых действий в Европе, прежде всего на Пиренейском полуострове, и хочет составить возможно полное представление о методах войны на Кавказе. Он знает, что князь Мадатов владеет ими в совершенстве, и счастлив, что будет служить под командой столь славного генерала.
Последние слова Новицкий добавил уже от себя, рассудив, что лесть лишней никогда не бывает. Лицо Мадатова разгладилось, он протянул Ван-Галену руку:
— Vous deja etc confronts a ces gens de la montagne?[11]
Дон Хуан снова взорвался быстрой картавящей речью, и Новицкий передавал его слова без промедления:
— Майор говорит, что, к сожалению, только в стычках он и участвовал. Последняя была именно день назад. Но опять лишь обменялись выстрелами без ущерба для обеих сторон... Жаль, не знали, что с ними девочка, — добавил Новицкий. — А то бы гнались усерднее. Может быть, и отбили.
— Нет, — отрезал Мадатов. — Если бы вдруг начали догонять, они её кинжалом по горлу и бросили у дороги.
Он так жёстко и коротко показал убийственное движение большим пальцем, что Мадатова, и Новицкий, и Ван-Гален замерли на секунду.
— А так, может, и выживет. В горах или Турции, но будет жива... Софья! Я поручаю тебе дона Хуана. Пока майор ещё не мой подчинённый, я хочу, чтобы он оценил гостеприимство дома Мадатовых. А ты, Новицкий, пройди со мной, хочу тебя кое о чём спросить. A plus tard, monsieur Juan![12]
Он коротко кивнул Ван-Галену, снова поцеловал жену и направился к двери. Сергей в нескольких словах обрисовал майору содержание ближайшего часа и кинулся следом за генералом...
II
За дверью Мадатова ждали солдаты, но он нетерпеливым жестом отослал поручика и мушкетёров прочь. Сам же, ещё более убыстрив шаги, повёл Новицкого по каким-то переходам, лестницам и впустил в узкую комнату, единственным украшением которой было висевшее по стенам оружие. Среди шашек, кинжалов, мушкетонов и пистолетов Сергей углядел памятные ему ещё с гусарских времён золотые шпагу и саблю.
Пожилой солдат, лет пятидесяти, с русским круглым лицом и усами, светлыми, как пшеничное поле, принял от князя шашку и бесшумно исчез.
— Садись, Новицкий.
Мадатов показал Сергею на узкую тахту, аккуратно накрытую расправленной солдатской шинелью, а сам опустился на стул с высокой спинкой. Из мебели в комнате был ещё один грубо сколоченный стол, стоявший у окна. Узкий пучок света падал на столешницу, которая была, впрочем, совершенно пуста; только у правого края лежала невысокая стопка бумаг, исписанных затейливым писарским почерком.
Князь перехватил взгляд Новицкого.
— Не люблю! Принесут, прочитаю и подпишу. Самому же возиться — лучше под ядра. Ты-то, знаю, каждый листок до последней строчки выучиваешь. Я бы тебя к себе перетянул, да Алексей Петрович никогда не отдаст.
— Я же, вы знаете, князь, служу в канцелярии, у Андрея Ивановича Рыхлевского...
Мадатов коротким жестом, ребром широкой ладони отбросил ненужные совершенно слова.
— Давай о деле, Новицкий. Времени мало. Ты же знаешь — на Сурхая иду. Совсем распустился разбойник. Здесь, впрочем, тоже не очень спокойно. Не хочется Софью одну оставлять. Тем более, в её положении. Понимаешь, Новицкий, сына ведь ждём!
Он погладил бакенбарды одну за другой и вдруг улыбнулся и губами, и глазами почти одновременно. Сергей никогда ещё не видел такого Мадатова. Смеющегося — иногда, хмурящегося — весьма часто, но беззащитно-доверчивым князь ему ещё не показывался ни разу. Впрочем, улыбка тотчас исчезла, и генерал сделался серьёзен по-прежнему.
— Думаю, Петрос управится. Я нагнал людей за ограду и в дом, ты видел, и муштрую их постоянно. Открыть, закрыть, пройти, встретить лишь по сигналу, по слову, и те меняются каждый день. Хорошо обучил. Теперь хоть и Ахмед-хан спустится из Шуши — всё равно отобьются.
— Не доверяете Ахмед-хану?
— Нет.
Мадатов ответил коротко и замолчал. Сергей спокойно ждал продолжения разговора, разглядывая тем временем собеседника. Тот уже никак не походил на молодого армянина, которого Новицкий помнил поручиком в Преображенском полку. Полтора десятка лет пролетело, прошло три войны, и четвёртая, начавшись, ещё тянется, тянется, тянется... Князь заметно сделался шире в груди и плечах, но добавленный вес был, очевидно, не лишним. Тонкую талию, подчёркнутую бешметом и черкеской, стягивал узкий наборный ремешок с серебряной пряжкой. Лицо только сделалось много мясистей; густые чёрные бакенбарды ещё его уширяли. Жёсткие волосы на голове не хотели редеть, вились привольно, спускаясь на затылок и лоб; длинный, горбатый нос нависал над закрученными усами. Во всей фигуре генерал-майора, князя Мадатова, военного правителя ханств Карабахского, Шекинского, Ширванского, ощущалась завидная сила, основательность, уверенность, приправленные лихостью и отвагой. «Из нас двоих, — подумал Сергей, пытаясь усмирить ревнивую зависть, — она, безусловно, выбрала лучшего...»
— Что за человек твой майор?
Сергей очнулся.
— Дон Хуан Ван-Гален. Подполковник испанской армии. Сражался с Наполеоном. Потом оказался замешан в большую политику там, в Мадриде.
— Не дело это для военного человека.
— Такого же мнения был и тамошний суд. Из тюрьмы Ван-Гален бежал, пробрался в Россию. Пытался поступить в гвардию, но вмешался испанский посланник. Тогда кто-то посоветовал дону Хуану Кавказ. Алексею Петровичу он понравился. Принят в Нижегородский, месяцев семь назад, капитаном. Уже получил производство и эскадрон. Но фазанов стрелять ему скучно, попросился в настоящее дело. Его направили к вам.
— Видел его под огнём?
— Умён, храбр, напорист. Отлично стреляет, в седле держится ещё лучше. Излишне самоуверен, гор наших не знает, но не хочет в этом признаться даже себе. Под чужим началом офицер будет отменный.
— Посмотрим.
Мадатов переменил позу, показывая, что и тему эту тоже можно оставить.
— Драгуны останутся с ним?
— Нет, полвзвода с вахмистром — мой конвой. Завтра утром я уеду в Пуху. Сделал крюк, проводить Ван-Галена и навестить вас. И Софью Александровну, — добавил он честно.
Но Мадатова занимали совершенно иные мысли.
— Какое у тебя поручение к Измаил-хану? — спросил он резко, вскинув чёрные брови и глядя прямо в глаза Новицкому.
Тот замедлил с ответом.
— Шекинское ханство в моём управлении, — настаивал Валериан. — Я должен знать всё, что там происходит.
Сергей понимал, что спрашивает он и досадует не только потому, что задето самолюбие, но не решался ответить прямо. Тем более что Ермолов, на которого ему придётся ссылаться, не так уже много знал об истинной, конечной цели его поездки.
— Алексей Петрович хочет последний раз предупредить Измаил-хана...
— О чём? — Валериан продолжал упираться взглядом в лицо Новицкого, не давая тому увести глаза в сторону.
— Что подданный Российской империи обязан выполнять её законы неукоснительно.
— Он рассмеётся тебе в лицо. Он привык, что его слово — последнее. Чаще всего — единственное. А Белого царя он не видел и не увидит.
— Тогда ему придётся отвечать за свои бесчинства. Как любому чиновнику. И генерал-губернаторы в тюрьмы шли.
Валериан усмехнулся.
— Ты его арестуешь? С полувзводом драгун? Да вас там на клочки разорвут и собакам скормят.
Новицкий понимал, что Мадатов дразнит его, и старался оставаться спокойным, хотя бы только наружно.
— Прикажут — пойду и возьму хана под стражу. Но пока приказа такого нет.
— И быть не может! — рявкнул Мадатов; грозный его голос пошёл гулять меж каменных стен; князь оборвался, выждал паузу и заговорил тише: — Алексей Петрович пустыми словами бросаться не будет. Мне он может приказать. И я привезу Измаил-хана в Тифлис. Но для этого придётся перебить половину Нухи. Весь город зальётся кровью. Нужно нам это, а?
— Не нужно, — согласился Новицкий. — Потому Алексей Петрович и не отдал такого приказа. Я везу Измаил-хану письмо, в котором командующий Кавказским корпусом генерал от инфантерии Ермолов ещё раз перечисляет преступления, совершенные в Шекинском ханстве, требует наказать виновных и обеспечить в будущем порядок, согласно законам...
— Он выслушает письмо и тотчас о нём забудет, — оборвал его Мадатов на полуслове. — Что дальше?
Сергей поёжился и постарался подбирать слова и фразы как можно круглее и безопаснее:
— Предполагается, что в таком случае нам не следует торопить события, а положиться на время, судьбу, Бога или Аллаха. Измаил-хан ведёт крайне нездоровый образ жизни — пьянствует, распутничает. По имеющимся сведениям он уже тяжело болен, подвержен приступам колик — печёночным, почечным... может быть, геморроидальным, — добавил он и усмехнулся одним уголком рта, зная, что князь не способен оценить его шутку[13].
Мадатов вскочил и зашагал по комнате от стола и до двери. После третьего поворота он снова стал против Новицкого:
— Значит, вот что придумали вы вдвоём, ты и грек этот, как его... Пафнутий...
— Артемий Прокофьевич.
— Ну да, помню его ещё с Виддина. Алексей Петрович знает об этом?
— Возможно, догадывается, — уклончиво ответил Сергей, решив не отрицать очевидное.
Валериан закусил ус, пожевал, отпустил и медленно опустился на стул.
— Скажи, Новицкий, зачем вам это понадобилось?
— Имеются опасения, — заговорил Сергей столь ненавистным ему самому чиновничьим говорком, — что в случае неудачи нашей экспедиции в Дагестан властитель Шекинского ханства может поддаться искушению и выступить заодно с возмутившимся уже Сурхай-ханом. В таком случае наши и без того небольшие силы окажутся зажатыми...
— Я его не боюсь! — гаркнул Валериан.
Он резко наклонился вперёд и схватил Сергея за плечи. В железных пальцах князя Новицкий почувствовал себя то ли кроликом в волчьих лапах, то ли козлёнком в когтях орла. Он постарался расслабиться, оставить лицо невозмутимым, не искажённым ни гримасой испуга, ни безрассудной усмешкой.
— Пусть собирает силы, пусть попробует выступить! Я возьму батальон с двумя батареями, и через полчаса от всей его силы останутся только ошмётки! Но если его не будет, мне трудно понять, Новицкий, куда следует бить. Он негодяй, я это знаю лучше тебя. Я видел людей, которых он запытал до смерти. Армяне, грузины, евреи, татары, русские — все, кто только попался мерзавцу. Но когда... — Валериан растянул губы в улыбке, но глаза его смотрели прямо и жёстко. — Когда его схватит слишком сильная колика, на его месте мы увидим осиный рой. Их окажется слишком много, этих мелких, жужжащих, жалящих. С ними управиться будет куда труднее...
Новицкий собирался ответить, но в дверь постучали знакомым уже образом — три удара. Мадатов отпустил Сергея, выпрямился и крикнул несколько слов по-армянски. Новицкий понял только: «Ты кто?.. Заходи...» На всякий случай он поднялся и поправил кинжал. Но хозяин повелительным взмахом руки приказал ему сесть.
— Что может случиться, если я в доме? Это Софью я так берегу, а о себе и сам позабочусь.
Пожилой армянин, которого Новицкий встретил внизу, по должности вроде комендант замка, уже был в комнате и, склонив голову, ждал, когда же князь прикажет ему говорить. Мадатов кивнул, и комендант быстро выпалил несколько фраз, сопровождая их жестами. Пантомима, сообразил Сергей, обращена была только к нему, к чужаку, не знавшему языка, но всё-таки гостю. Когда Мадатов заговорил, Новицкий уже догадался, о чём шла речь.
— Человек прискакал из-за гор. Привёз письмо и две пули. Одна в бедре, другая около шеи. Много крови потерял, говорить почти и не может. Крепость Чираг в осаде. Пойдём, Новицкий, посмотрим, почитаем письмо.
Во дворе, окружённый стражниками, стоял небольшой конёк, серый как по истинному своему цвету, так и из-за дорожной пыли. Животное, хоть и держалось на ногах, то и дело бессильно роняло голову, натягивая поводья. Всадник выглядел ещё хуже. Сергей только взглянул в его сторону и поднял руку, подзывая вахмистра:
— Поднимайте людей! Седлайте...
Прибывший полулежал в седле, цепляясь за переднюю луку, но, увидев Мадатова, выпрямился, как мог. Одеждой он походил на горцев, но, только заговорил, Сергей узнал в нём человека служилого.
— Ваше сиятельство! Пакет от его благородия капитана Овечкина. Люди Сурхая у крепости. Есть нечего, вода кончается, зарядов почти не осталось.
Он выпалил заученный, видимо, накрепко текст, протянул письмо, которое вынул из-под бешмета. Мадатов приблизился и взял лист, согнутый, обмотанный крест-накрест шпагатом и залитый поверху сургучом. И только гонец понял, что выполнил поручение, глаза у него закатились, и он повалился набок с коня на руки подбежавших людей.
Управляющий крикнул, и четверо побежали, понесли раненого по двору куда-то вглубь имения, к дальним его постройкам. Ван-Гален, тоже спустившийся вниз, уступил дорогу и проводил раненого взглядом. На лице его, впрочем, Новицкий не обнаружил ничего, кроме простейшего любопытства.
А голос Мадатова уже гремел над двором. Есаул, командир конвоя, как понял Сергей, с тремя казаками уже направлялся к воротам.
— ...Скажешь полковнику, пусть накормят людей и строят. Лагерь сворачивать. Буду там через час. Отставить, вахмистр! — крикнул Мадатов, увидев собирающихся драгун. — Остаётесь до завтра! — Он повернулся к Новицкому: — Спешить тебе некуда. Измаил-хан от своего гарема никуда не уедет. Побеседуешь вечером с Софьей, вспомните Петербург, знакомых, театры, гостиные. Ей со мной не очень-то весело, знаю. Редко видимся, а в её положении... — Он оборвал себя сам и, глядя на ставшего рядом Ван-Галена, отдал короткое приказание коменданту; затем повернулся опять к Новицкому: — Наш разговор не забудь! Я в ваши дела мешаться не буду, но... Впрочем, оставим... Vous, Major, pour moi, tout de suite[14].
Французский выговор Мадатова был страшно дурен, но жест очень красноречив. Толстый указательный палец, поросший чёрным и жёстким волосом, качнулся к груди Ван-Галена и далее указал за ограду. Испанец вытянулся, звякнул негромко шпорами и обернулся, отыскивая взглядом коня, но к нему уже подбежал слуга, держа в поводу каракового жеребца с узкой, маленькой головой и неожиданной мохнатой щёточкой у каждого копыта.
— Votre dragon... — Мадатов не стал искать слова, только покачал головой. — C’est mieux. Beaucoup mieux pour la montagne.[15]
Ван-Гален проверил, хорошо ли затянута подпруга, легко, едва коснувшись стремени, взлетел в седло и разобрал поводья. Новицкий протянул ему руку:
— Прощайте, дон Хуан! Я был рад нашей совместной прогулке.
— В Пиренеях я бы назвал это путешествием. Но, возможно, вы правы. Прощайте, дон Серхио! Спасибо вам и... — Он огляделся и чуть свесился вниз. — Хороший дом. Здесь можно уютно жить. Можно и надёжно обороняться. Хозяйка красива, мила и очень, очень умна. Но он...
Испанец умолк, боясь, что его услышат, но сделал гримасу, вполне красноречивую. Новицкий засмеялся и хлопнул Ван-Галена но колену:
— Не торопитесь делать выводы, друг мой. У вас ещё будет время присмотреться к генералу. Уверен, что вы измените своё мнение. Но в любом случае предупреждаю: по службе князь видит, знает и понимает решительно всё.
Майор сделался совершенно серьёзен.
— Это я уже понял. Adios!..[16]
Он повернул коня и поспешил вслед казакам, уже выезжавшим поодиночке в приоткрытую створку ворот....
III
Когда утром Валериан выбрался из палатки, на плато ещё было темно. Солнце поднималось за левым гребнем, и остроконечные пики справа уже розовели в первых лучах. Но в лагере, который отряд разбил вчера в темноте, воздух был словно бы выморожен дыханием ледников. Стояли понуро лошади, укутанные попонами, жались друг к другу люди, едва находившие толику тепла в окоченевших за ночь телах своих и товарищей. На ружья, составленные пирамидами по капральствам, на стволы орудий обеих батарей, чернеющих в отдалении как раз против белого склона, было и вовсе больно смотреть. Взгляд словно примерзал к заледеневшему за ночь металлу. Солдаты ещё добирали последние крохи беспокойного сна, но Мадатов знал, что пора им уже подниматься.
Батальоны полков Апшеронского, Куринского, сорок первого егерского, всего полторы тысячи человек, последние полтора дня карабкались вверх по скалам, перебирались через ледяные быстрые ручьи с таким сильным течением, что оно валило одинокого человека, если он неосторожно зайдёт в воду выше колена. Переходили встретившиеся потоки только группами, выстроившись рядами, взяв друг друга под руки, сопротивляясь струе что есть силы.
Вчера к полудню они вывернули на едва заметную тропку, что тянулась вдоль крутого высокого склона, усыпанного камнями. Так, забирая влево и вверх, проводники повели отряд к перевалу. Солдаты шли, опираясь прикладами, лошадей вели в поводу, пушки волокли и толкали, облепив по-муравьиному упряжь, дополнительные верёвки, упираясь плечами в колёса, хоботы. Старший проводник, кряжистый пожилой лезгин с вытекшей правой глазницей, предложил ему остановиться на первом же уширении и продолжить подъём наутро. Валериан и сам знал, что под вечер выходить на склоны опасно: снег, расплавленный за день, плохо уже держит камни, и те могут посыпаться вниз, сметая на своём пути живое, чугунное, медное. Он оглядел сверху морщинистое лицо, проследил рубец, начинавшийся из-под папахи и терявшийся в бороде чуть ниже скулы, подумал и покачал головой:
— Нет! Две ночёвки так высоко солдаты не выдержат. Если мы пройдём перевал сегодня, завтра сможем спуститься к лесу. Так?
Проводник только пожал плечами.
— Как будут идти твои люди, князь!
— Они будут идти, как я им скажу. Вперёд...
Валериан не приказывал уширить шаг, видя, что люди с трудом поддерживают и этот темп. Он только послал вестовых вдоль колонны с приказом ещё более вытянуться в длину: сузить строй и разорвать интервалы между взводами и ротами. Тем не менее несколько валунов, скатившиеся незамеченными, выбили из строя человек десять. Поручика и трёх рядовых положили по одному в расщелину, забросали камнями и воткнули сверху связанные из обломков жердей кресты; пятеро ещё могли кое-как двигаться, если у них забрать ружьё, мешок, скатку; одного пришлось нести.
Но часов в пять, ещё по солнцу отряд перевалил гребень и быстро начал спускаться, уходя от ветра, свистевшего над хребтом особенно разгульно и нагло.
Уже в темноте они выбрались на относительно ровное место, составили ружья, растёрли лошадей, поставили палатки — генералу и штаб-офицерам. Остальные, пососав сухари и глотнув порцию водки, строго отмеренную каптенармусами, скучковались по трое, но четверо и так повалились в откопанные в снегу логовища. Валериан ещё порывался проверить самолично посты, но подполковник Коцебу, сухопарый апшеронец с длинным, костистым лицом, упросил его не беспокоиться, идти отдыхать, готовиться к завтрашнему трудному маршу. Часовых же берёт на себя он сам, его товарищи и все офицеры, что были приданы отряду сверх комплекта.
Утро у генерала началось, как всегда, с умывания. Денщик Василий вдвоём с молодым щекастым солдатом поднесли на раскатанной и сложенной вдвое шинели несколько кирпичей, вырезанных штыками из снега. За ними они, очевидно, уходили достаточно далеко, потому что тот, что был в лагере, сделался к утру совершенно нечист. Валериан скинул мундир, стащил через голову рубашку, захватил сразу в обе ладони колючие белые комья и, нарочито громко ухая, растёр грудь, шею, бока, предплечья. Василий зашёл сзади и так же крепко, царапая кожу, довёл докрасна спину князя. Надев мундир, Валериан спустил панталоны и, не стесняясь ничьим присутствием, освежил нижнюю половину.
Застёгиваясь, он поймал взгляд Ван-Галена. Испанец смотрел с тем же спокойным, внимательным выражением, с которым оглядывался все дни их марша. Мадатов махнул ему, показывая на лежащую у ног шинель, где оставалось ещё примерно полтора кирпича. Дон Хуан с готовностью подошёл, двумя горстями обтёр лицо, а остаток уронил за воротник и замер, ожидая, когда потекут по телу холодные струйки.
Валериан расхохотался. Ван-Гален пока ему нравился. Он очевидно знал горы, не терял темп на подъёме, не шарахался на крутых спусках, не показывал страха и не щеголял напрасно бессмысленным удальством. Осталось посмотреть, каков он будет под пулями.
— Дежурного офицера! — гаркнул Мадатов.
Лагерь уже шевелился, и над обычной утренней суетой, над рокотом голосов, шлёпаньем подошв, ржанием, глухими ударами металла в металл, наперегонки понеслись вдоль склона два сказанных слова:
— Офицера... дежурного... дежурного... офицера...
Через несколько минут к Мадатову быстрым шагом приблизился высокий, полный драгун, утопая по щиколотку в растоптанном, почерневшем снегу.
— Штабс-капитан Якубович! Последний раз ходил с рундом[17] часа полтора назад. Всё спокойно, ваше превосходительство. За всю ночь никто даже не показался.
— Снимайте посты! — распорядился Валериан.
Про себя подумал: из того, что часовые никого не видели, не следует, что за ними никто не следил. Пошёл к орудиям, где уже запрягали коней, подводили зарядные ящики, где в морозном воздухе раздавалась чёткая, хорошо артикулированная речь начальника штаба.
— Мориц Августович! Вышли в авангард офицеров с одним из проводников. Скоро начнём спускаться в ущелье, так пусть оторвутся хотя бы на полверсты. Всё же, если вдруг случится засада, у нас будет шанс приготовиться. Драгун наших пошлите, засиделись кавалеристы без дела. Как вам, кстати, испанец?
Коцебу ответил без промедления:
— Кажется, толковый офицер. Но пока по-русски не знает, ничего ему не поручишь. Командовать авангардом назначу Якубовича. Надёжен, расторопен.
— Говорят, что и храбр.
— Говорят — через меру, — подполковник недовольно шмыгнул хрящеватым носом. — Но я ему инструкции дам самые строгие. Чтоб и не думал своевольничать. Успеет саблей помахать на равнине.
Мадатов кивнул, соглашаясь.
— У нас ведь командированных этих десятков шесть? — спросил он, оглядывая отряд, выхватывая тут и там фигуры офицеров, седлавших своих коней.
— Семьдесят три человека, ваше сиятельство.
— Отлично. Половину, на лучших конях, отправьте вперёд. Остальных оставьте при мне. И поторопите людей. Лучше побыстрей спустимся вниз, а там, только доберёмся до топлива, сразу устроим привал, выпьем горячего. С Богом!..
Через час батальоны снова вытянулись в длинную колонну, нацелившуюся в чёрную горловину ущелья.
Ван-Гален ехал в передовой части отряда, с удовольствием слушая весёлую болтовню Якубовича. Ему нравился громогласный штабс-капитан, всегда готовый схватиться то ли за стакан вина, то ли за рукоять горской шашки. Кривую и тяжёлую драгунскую саблю он возил в обозе, прицепляя только перед полковым смотром. Обычно же носил, перекинув через плечо ремённую портупею, лёгкую, острую «гурду»[18], страшное оружие в руках умелого человека.
— Верите ли, дон Хуан?! — кричал он на прекрасном французском языке, не столь витиеватом, как у испанца, но летящем быстро и вольно, подобно карабахскому жеребцу. — Я и не заметил удар. Я только опустил руку. И вдруг половина разбойника — голова, плечо, туловище до пояса... вдруг ушло в сторону и упало на камни. Страшное, скажу вам, зрелище. Лучше бы, подумалось мне, круговым движением да по шее. Знаете, головы мячиками так и прыгают. Иной раз даже забавно...
Ван-Гален вполне верил тому, что рассказывал Якубович, поскольку раза три оказывался рядом с ним в стычках и видел, с каким отчаянным весельем лезет под пули штабс-капитан. Видел он страшные последствия знаменитого удара драгунского офицера.
— Счёт я закрыл, дон Хуан, теперь уже ничего мне не страшно. Добился я, дострелялся с одним фендриком. Давняя история, тянулась ещё с Петербурга. Приятель мой, Шереметев, жил с одной балериной. Ну, поссорились они как-то, бывает. А этот... схватил её после спектакля, посадил в карету и увёз на квартиру, которую делил со своим дружком, Завадовским. Тот давно за Авдотьей ухаживал. Прожила она там три дня, после одумалась. Уверяла Василия, что ничего, мол, такого не было.
Ван-Гален взглянул на рассказчика, усмехнулся и покачал головой.
— Я то же самое и сказал, — подхватил Якубович обрадованно. — Такое, говорю Шереметеву, спустить невозможно. Если сам не возьмёшься, я этого хлыща непременно поставлю к барьеру. На следующий день отправился секундантом к сопернику, Завадовскому, да пока об условиях договаривался, вызвал и этого, Грибоедова. Того, кто Истомину увёз. Что же, говорю, друзья наши решетить друг друга будут, а мы в стороне прохлаждаться?.. Он даже глазом не моргнул и согласился. Человек, скажу вам, дон Хуан, в высшей степени компанейский. Шампанского — так шампанского, к девкам — так к девкам, к барьеру — и это без промедления. Даже обидно, что такой молодец — и не в полку...
Он сделал паузу, а Ван-Гален вдруг вспомнил противника Якубовича, которому его представили как-то в шатре генерала Ермолова. Среднего роста, среднего, скорее даже пухлого телосложения, в круглых очках, сползающих к кончику носа; он вежливо поклонился испанцу, сказал два-три слова и замолчал; командующий его спросил о чём-то, он снова ответил коротко и хладнокровно, словно беседовал по крайней мере с равным по положению. Ермолов, впрочем, слушал его внимательно и с видимым удовольствием. Выходя из шатра, Ван-Гален ещё раз переспросил имя штатского; адъютант произнёс почти по слогам: Гри-бо-е-дов. Ещё дон Хуан обратил внимание на изуродованную кисть господина, по виду человека отнюдь не воинственного. Мизинец на правой руке торчал в сторону и совершенно не гнулся. Ван-Гален сказал об этом штабс-капитану, проверяя — того ли человека он имеет в виду.
— Да я же ему руку и прострелил! — загремел Якубович. — Шереметева моего Завадовский ранил тогда в живот. Помучился Васька и к вечеру умер. Противник его выкрутился из дела, родные помогли, а нас, секундантов, помурыжили в крепости и сюда, на Кавказ. Я его тут отыскал. А не изволите, говорю, господин Грибоедов, доиграть нашу партию. Отчего же, отвечает, изволю. Нашли нам какую-то лощину. Он выстрелил — промахнулся. Стал, повернулся боком, пистолетом прикрылся. Лукавить не буду: стрелял, чтобы убить. Посчитаться хотел за Ваську. Но попал, видите, как раз в рукоять и руку ему повредил. Дальше секунданты подбежали, уговорили, наконец, примириться. Я согласился и не жалею. Человек он славный: храбр, умён... Излишне, правда, ловок со старшими, ну да и это не вредно. Пусть, думаю, ещё землю потопчет. Я же ему, дон Хуан, даже обязан своим переводом из гвардии. Другому, может быть, наказание, а мне эти горы против улочек петербургских!..
Он бросил поводья и развёл в стороны свои бугристые руки, словно надеясь заключить в объятия разом и снеговые вершины, встающие за гребнем слева, и красное солнце, повисшее, наконец, над ущельем, и узкий ручеёк, что быстро и отважно петлял, звенел почти под копытами, и даже врагов, джигитов Сурхая, что, возможно, выцеливали его именно сей момент и за что он любил их, ещё не видя. Ван-Гален похлопал ему, но едва сам услышал, как сошлись ладони, стеснённые перчатками. Ему всё больше нравился этот жизнелюб, переполненный всеми эмоциями, всеми чувствами, кроме скуки. Рядом с огромным драгуном дон Хуан забывал, что сам он майор, а тот всего лишь пока штабс-капитан, и спокойно принимал его старшинство, искренне не ощущая разницу в два офицерских чина.
Ущелье они проехали, держа карабины поперёк седла и расстегнув ольстры[19], однако нигде не видели и тени случайного соглядатая. Якубович болтал беспрестанно, но глаза его, заметил Ван-Гален, без остановки кружили, обшаривая попеременно склоны от гребня до гребня. Дон Хуан решил, что капитан потому и говорит без умолку, что старается освободить взгляд, дать ему возможность свободно схватывать пейзаж, полагаясь больше на впечатление, чем на разум.
За следующим поворотом, Ван-Гален уже потерял им счёт, сделался виден выход. Якубович поднял руку, давая знак приготовиться, и сам поехал вперёд, обгоняя проводника и сопровождавших его офицеров. Испанец двинулся следом. На этот раз он недоволен был действиями штабс-капитана, считая, что тот должен был выслать разъезд, чтобы не потерять команду. Но Якубовичу, очевидно, хотелось лишний раз щегольнуть своим удальством. Медленно, глядя каждый в свою сторону, они выехали на плоскость, поросшую короткой жёсткой травой. Лошадь Ван-Галена потянула голову вниз, и он повернул кисть к себе, укорачивая поводья. Указательный палец правой он держал на собачке. Но ничего не случилось.
— Пусто! — крикнул Якубович, оборачиваясь в седле, и Ван-Галену почудилось в его голосе разочарование. Дальше он добавил несколько слов по-русски, в которых испанец разобрал только фамилию офицера.
— Дементьев! Вернитесь, поручик, к князю, доложите, что всё спокойно, и можно спускаться в долину...
Они пересекли плоскость и поехали по узкой тропе, прорезанной вдоль склона, уходящего вверх так круто и высоко, что Ван-Гален, как ни задирал голову, не смог рассмотреть гребень да ещё против палящего солнца. Тропа была узка и поката, лошади шли по двое и осторожно приседали на задние ноги. Несколько удальцов, завалив дорогу камнями, вполне могли бы удерживать проход против всего отряда Мадатова. Якубович будто подслушал его размышления.
— Быстрее бы нам отсюда убраться, дон Хуан. А как здесь разгонишься? Только вниз.
Он небрежно махнул рукой в сторону обрыва, падающего на несколько сот саженей. Даже лошадь его избочилась и подалась влево, прижимаясь к стене.
— С другой стороны: ну поставят они завал. Так мы тоже коней положим. Популяем друг в дружку. А там пушку подтащим и только брызги... Нет, не ждёт нас никто. Носом чую. Внизу будут встречать...
Часа через два отряд спустился в долину, поросшую лесом. Невысокий колючий кустарник сменился кряжистыми деревьями, перекидывавшими через дорогу мощные сучья. Земля сделалась мягче, воздух прохладнее, лошади подняли головы и зашагали быстрее. Но версты через две всадникам пришлось спешиться.
Разлом разделил долину на две почти равные части. Расщелина саженей четыре-пять шириной пересекала просеку, теряясь в лесу и слева, и справа. Через трещину переброшены были три голых ствола, окорённых временем и почерневших. Комли их, заметил Ван-Гален, уже тронула гниль.
Якубович пнул носком среднее бревно и пробормотал русскую фразу, которую и не подумал переводить. Медленно обвёл глазами дальний берег, прищурился, отдал карабин Ван-Галену:
— Прикройте меня, дон Хуан.
Испанец послушно укрепил оба приклада под мышками, но понимал, что, случись на той стороне засада, ни капитану, ни ему не дадут сделать лишнего вздоха.
Между тем Якубович, расставив в стороны руки, довольно ловко пошёл, ставя развёрнутые ступни на два соседних ствола. Спрыгнул на землю, выхватил кинжал, шашку и всмотрелся сквозь плотный подлесок. Пошёл к ближним кустам, отогнул пару веток и обернулся:
— Никого! Можно!
Оба слова он произнёс сначала по-русски, потом повторил по-французски. Ван-Гален, чувствуя, что на этой стороне он остался за старшего, начал распоряжаться.
— Вы... вы... вы... вы... и вы тоже... — показал он по очереди пальцем. — На ту сторону.
Он знал, что армейские офицеры французского языка не понимают практически вовсе, и постарался, чтобы жесты его были понятны без слов.
Пятеро отобранных с оружием наготове осторожно перешли мост и скрылись в лесу. Якубович же переметнулся обратно.
— Пешие перейдут, это без разговора, — стал размышлять он вслух, всё оглядываясь через плечо на узкую подгнившую переправу. — Но лошади! А повозки, орудия... Подождём генерала, пусть решит и прикажет...
Валериан спокойно ехал в середине колонны, почти отпустив поводья, стараясь не мешать жеребцу. Умное животное лучше его знало, куда ставить ногу, где собраться, где присесть или, напротив, прыгнуть. Также он не теребил офицеров, вполне доверяя полковнику Ромашину, что командовал передовым батальоном, и Коцебу, следившему за порядком движения. Время от времени он замечал, как мимо строя протискивается молодой, быстроногий поручик или же прапорщик, но не окликал его, зная, что это начальник штаба посылает адъютанта проверить, как шагает пехота, достаточно ли людей у орудий.
О доме он запретил думать с позавчерашнего дня, с того самого часа, как прискакал посланец сообщить о возмущении в Казикумухском ханстве, об осаде Пиратской крепости. Он уверил себя, что Софья здорова, что охрана надёжна, и теперь пытался увидеть лишь то, что ожидало его впереди, по ту сторону гор.
С комендантом крепости Овечкиным он не был знаком, но никогда и не слышал о нём худого отзыва. А потому был уверен, что капитан храбрый, распорядительный офицер, такой же, как и многие другие в Кавказском корпусе, от поручика до майора: в потрёпанном, латаном-перелатаном пехотном мундире, а скорее даже в купленной или выменянной черкеске, в мягкой, опять же неформенной обуви. Он прочёл за свою жизнь, может быть, полторы книжки, знает по-французски не более полудесятка слов, да и те произносит неверно, запинается, докладывая начальству, распинает солдат в выражениях, не прописанных в уставах, но он же будет спокойно раскуривать короткую гнутую трубочку, когда в полуаршине от него мягко шлёпаются в земляной бруствер чужие пули.
Валериан был уверен, что неизвестный ему Овечкин сам крепость не сдаст, хотя бы на каждого солдата в его гарнизоне и приходилась сотня воинов Сурхай-хана. По крайней мере такое число сообщил раненый гонец. По опыту Валериан разделил его смело на десять, и всё равно выходило, что сын казикумухского хана привёл к Чирагу несколько тысяч воинов. Они вполне могли обложить крепость и, не теряя людей на приступах, переморить защитников крепости голодом и особенно жаждой. Потому Валериан и повёл пехоту с несколькими орудиями кратчайшим путём, через отроги Кавказских гор, через снежные перевалы, надеясь, что один слух о его скором марше заставит Рашид-бека оставить крепость, очистить аул и подняться вверх, прикрывая Хозрек.
Он помнил, как сумел ошеломить Абдул-бека и всю Табасарань, но на этот раз решил не отбирать лучших, зная, что за него эту задачу выполнили годы войны в горах. Один батальон с казаками, батареями ракет и тяжёлых орудий отправил через Ширванское ханство, через Шемаху, увлекая за собой милиционеров из местных. Основные же силы пехоты и присланный ему Ермоловым сборный эскадрон офицеров Мадатов потащил напрямую. Но, как бы ни были подготовлены его люди предыдущими переходами, Кавказский хребет оказался препятствием страшным. Накануне вечером Коцебу, присев на корточки в низкой палатке, прочитал ему, щурясь при неверном свете свечи, список раздавленных камнями, сорвавшихся в пропасть, потерявшихся вовсе, стёрших до крови ноги, изнемогших от холода. Боевые потери ещё не начались, а санитарные подошли уже к полусотне.
Валериан приказал подполковнику тяжелобольных уложить в санитарные фуры и приставить к каждой полувзвод, чтобы помогали лошадям по необходимости; тех, кто мог ещё двигаться сам, — разгрузить, забрать мешки, ружья, но держать их в строю. За весь день он не видел ни одного горца, но всем своим существом чувствовал, что не одна пара глаз следит за русскими из-за скал, выросших на ближайших склонах. И знал доподлинно, что отставших, брошенных без охраны вырежут в течение получаса. Причём те, кому удастся умереть сразу, будут куда счастливей своих товарищей.
Колонна остановилась, и молодой подпоручик — курносый, лобастый и разрумянившийся на чистом холодном воздухе, — вдруг вынырнул перед мордой коня.
— Ваше сиятельство! Провал впереди. Мост....
Валериан знаком приказал ему замолчать. Сам он хорошо понимал, какое препятствие могло остановить авангард, но не желал, чтобы весть эта пролетела по рядам и смутила уставших солдат.
Он толкнул коня, стоящие впереди расступились поспешно, и проехал шагом до самой расщелины. Якубович, уже взмокший и несколько потерявшийся, кинулся было рапортовать, но Мадатов не стал его слушать. Перед самым мостом конь заартачился, попытался было податься в сторону; Валериан стиснул его коленями, и умный зверь тут же перестал своевольничать, покорно и осторожно тронул копытом крайнее справа бревно. Тут же Валериан совсем отпустил поводья и выпрямился в седле, пытаясь точно отыскать центр тяжести, чтобы не помешать животному.
Три ствола, каждое сажени полторы, наверно, в обхвате, лежали так плотно, как только позволяли обрубленные наскоро сучья. Набросанные поперёк ветки составляли настил, непрочный, подгнивший и, в общем, казавшийся больше помехой, чем поддержкой. Конь, вытянув шею и словно бы затаив дыхание, медленно и бесшумно опускал ноги, слегка раздвигая копытом мусор, нащупывая безусловно верную опору. Склоны, на которые опирался мост, поросли густым кустарником, уходили далеко вниз, постепенно сближаясь, и там, почти невидимый сверху, грозно рычал поток, прыгал без устали с камня на камень, жадно поджидая очередную жертву.
Ван-Гален остановился, сжимая обеими руками срубленный только что стволик, и неотрывно смотрел на прямую спину князя, не едущего, а точно плывущего над провалом. Генерал сидел ровно, не напрягая ни единый мускул, словно бы это и не его нёс над пропастью косматый вороной жеребец. Все в отряде молчали, и даже птицы, казалось, притихли в кронах, нахохлились и, раскрыв клювы, следили за смельчаком.
Где-то на последней трети моста конь вдруг оступился, вздрогнул и замер, удерживая равновесие на трёх ногах и нащупывая опору четвёртой. Валериан остался сидеть неподвижно, не позволяя себе не то что сблизить колени, но и на миг опустить веки. Он только прищурился, и берег перед ним, только что бывший таким близким, вдруг расплылся и отступил много дальше. Он хорошо понимал, что конь либо выправится сам, либо увлечёт его за собой туда, вниз, в страшную тьму провала. Жеребец медленно перенёс тяжесть, нагружая передние ноги, чуть качнулся, переступая, и всадник также, не торопясь, небольшими порциями выдохнул запасённый лёгкими воздух.
Вороной не спеша, аккуратно пробуя почву, одну за другой переставил ноги с моста на берег, и тут, почувствовав себя в безопасности, прыгнул прочь от обрыва. Валериан дал шенкеля, потянул повод, конь сделал резкий вольт[20] и заржал. В ответ ему сотни глоток грянули согласным хором «Ура!». Дон Хуан тоже самозабвенно кричал вместе со всеми, влюблёнными глазами пожирая статную фигуру генерала. Только тут Валериан позволил себе расслабиться, чуть нагнулся и опёрся на луку локтем, другой рукой охлопывая шею конька.
Первым вспомнил о своих обязанностях Коцебу:
— Егеря! На ту сторону быстро! Развернуть охранение...
— Первый взвод! — подхватил полковник Ромашин. — Побежали, родные!.. Второй взвод следом!..
После того как командир отряда проехал мост верхом, пехотинцам жаться было бы совсем стыдно. Цепочкой, один за другим, егеря пробежали по стволам и так же, «верёвкой» скрылись в кустарнике. За ними двинулся второй взвод, взяв правее, саженей на двадцать, так, чтобы проверить и перекрыть ущелье по всей его ширине. Следом двинулся офицеры сводного эскадрона. Якубович хотел так же, как и Мадатов, послать коня на мост, оставаясь в седле, но генерал приказал спешиться так повелительно, что драгун и не подумал ослушаться. Ван-Гален этому приказу втайне обрадовался. Лошадь под ним была не своя и чересчур своевольная; иногда чересчур бойко скакала по осыпи и скользила, а то терялась в простой ситуации, и приходилось посылать её силой. Испанец взял её двумя руками за повод и осторожно, развернувшись вполоборота, пошёл медленно по свежему настилу, который они успели набросать частью до появления генерала, частью после того, как Мадатов форсировал мост. Лошадь всхрапывала, косила огромным лиловым глазом, но всё-таки шла. Когда дон Хуан вывел животное на твёрдую землю, он украдкой, так, чтобы не видели другие офицеры, перекрестился.
Весь отряд перебирался через расщелину более двух часов. Начальник штаба оставался на другом берегу до последнего солдата, сидел верхом и громогласно распоряжался. Валериан, так же не оставляя седла, следил, как двигаются его люди, изредка в полный голос подбадривая солдат и кидая распоряжения офицерам.
Обошлось без потерь. Несколько раз особенно неуклюжие или неудачливые рядовые проваливались сквозь ветки настила, но товарищи выдёргивали их, ухватив за локти и плечи. Тяжелей всего пришлось артиллерийской прислуге. Лошадей выпрягли и провели поодиночке, передки тоже перевезли не особенно напрягаясь, но сами орудия пришлось снимать со станков и тащить волоком по каткам, подготовленным наспех из сваленных тут же стволов. Пушкари и отряжённые в помощь им мушкетёры обвязали стволы верёвками, растянули концы и осторожно перетягивали чугунные чудища через скрипящий и стонущий от непомерной нагрузки мост.
Пока собирали орудия, ставили стволы на лафеты, подгоняли зарядные ящики, подводили к дышлу упиравшихся лошадей, Якубович, изнывавший давно от безделья, вынул кинжал и принялся счищать кору с огромного бука, вымахнувшего к небу на опушке прогалины.
— Господа! — крикнул он, — Оставим свои имена потомству в память и в поучение. Когда-то ещё кто-нибудь придёт в это ущелье по нашим следам. Пусть читает и удивляется тому, что проходили здесь русские и раньше.
Офицеры с охотой доставали ножи, вставленные по горскому обычаю в ножны кинжалов, и, вытянувшись цепочкой, по очереди вырезали инициалы, с трудом продвигая лезвие в необычайно твёрдой древесине чинары. Ван-Гален подумал, что сама природа не хочет признавать своё поражение. Он спрятал нож и подошёл к генералу. После общего напряжения сил ему казалось вполне доступным делом заговорить с командиром отряда первым.
Ваше превосходительство! Господин генерал-майор! Как вы посоветуете назвать этот мост?
Валериан оглядел испанца, уже не столь щеголеватого, утомлённого, испачкавшего мундир клейким древесным соком и кусочками мелкой щепы, и усмехнулся. Он подумал, что Новицкий, кажется, был прав, и он приобрёл храброго, расторопного офицера.
— Чёртов! — сказал он громко, чтобы его услышали все стоящие рядом, и тут же повторил по-французски: — Чёртов! Не думаю, что нам стоит подыскивать для него другое название.
Дон Хуан поблагодарил, откозырял и отодвинулся в сторону.
— Чёртов? — обратился он к Якубовичу. — Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.
Штабс-капитан только махнул рукой.
— У нас, у русских, все мосты чёртовы. Так ещё с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошёл.
Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой...