ГЛАВА ПЯТАЯ
I
Артемий Прокофьевич Георгиадис спокойно допивал вторую чашу вина, отщипывал большие чёрные ягоды от тяжёлой кисти, разлёгшейся на коричневом блюде, и безмятежно слушал доклад хозяина комнаты. Когда тот умолк, действительный статский советник ловко нагнулся, умудрившись не пролить ни капли прозрачной жидкости, и вытащил из лежавшего на тахте бювара лист бумаги, исписанной витиеватым, но ровным, отчётливым писарским почерком.
— Прочтите, Сергей Александрович.
Новицкий быстро проглядел текст до последней строки, до подписи, и ещё раз перечитал, на этот раз крайне внимательно, едва ли не проговаривая каждое слово. Император Александр своим указом производил его в подполковники и награждал орденом Владимира третьей степени.
Георгиадис дал Новицкому время насладиться чтением, потом забрал бумагу и спрятал.
— Видите, в Петербурге вами довольны. Хотя и награды, и чины остаются по прежней договорённости обществу неизвестны. Здешний ваш начальник, Рыхлевский, напишет представление о надворном советнике[36], которое, разумеется, удовлетворят. То же высокоблагородие, только для публики. Наши дела сугубо тайные, эполеты нам ни к чему. Да ведь и орденами, Сергей Александрович, вам, увы, не похвастать. Вернётесь в столицу, я всё выложу по порядку.
— Если вернусь, — грустно усмехнулся Новицкий.
— Не если, дорогой мой, а — когда. Я, знаете, человек суеверный, в нашей профессии без этого невозможно. Говорить о беде, значит, её накликать. Стало быть, когда вернётесь, я вам все ордена ваши выложу. Думаю, к тому времени наберётся их предостаточно. В одной ладони не унести.
— То есть скоро я не вернусь, — подхватил Новицкий невысказанную мысль собеседника.
— Сергей Александрович! — Георгиадис укоризненно покачал головой и в притворном недоумении развёл руки; последний жест опять-таки вышел у него столь ловко, что ни одна капля вина не пролилась из широкой чаши. — Мы с вами здесь не играем, а служим. Предметов же нашей службы не перечислить. Давайте-ка глянем на карту.
Новицкий быстро убрал со стола кувшин, чаши, блюда с чуреком и фруктами, а поверх голой столешницы раскатал тонкий рулон карты Закавказского края. Края и углы придавил книгами. Георгиадис, изогнув шею, читал названия, тиснённые на корешках.
— Bayron! George Gordon![37] Отличное чтение, должно быть. Слышал многое о поэте, да вот самому взять в руки всё недосуг. Но почему вы перешли на английский, Сергей Александрович? В деревенском кабинете вашем, помнится, были больше немцы с французами... А это что?! Ну-ка, ну-ка...
Артемий Прокофьевич поднял увесистый том, и освободившийся от тяжести угол сразу завернулся едва ли не к середине листа.
— Travels in Belochistan and Sinde[38], — прочитал Артемий Прокофьевич вслух с завидным для Новицкого произношением.
— Интересно. Весьма и вельми интересно. Pottinger Henry... Who’s that?[39]
Сергей посетовал про себя, что невзначай приоткрыл Георгиадису своё новое увлечение. Проблема была даже не в том, что он не хотел говорить об этой книге, но в том, что читать ему было непросто. Английский язык он разбирал ещё с некоторым трудом. Но отвечать следовало, и он принялся объяснять:
— Лейтенант британской армии. Извините, Артемий Прокофьевич, язык для меня новый, так что говорить всё-таки будем, как привычно для нас обоих — на русском или французском. Что же касается автора — молодой офицер, но отважный и дерзкий. В одиночку, точнее, с полудесятком местных жителей, путешествовал в Белуджистане и Синде. Это — северо-запад Индии. Ему едва исполнилось двадцать, а он прошёл почти две тысячи миль по горам, пустыням. Снимал карты местности, изучал племена, их языки, нравы. Выглядывал — где разводят лошадей, а где сеют просо. Прикидывал — кого можно приманить, а кого надобно устрашить. Искал места, где лучше поставить форты, чтобы защитить британские владения от набегов...
Георгиадис слушал объяснения Новицкого и одновременно перелистывал страницы. На некоторых он задерживался, и Сергей видел, что руководитель его тайной службы даже не читает, а схватывает одним взглядом огромные куски текста. Зная Артемия Прокофьевича уже десять лет, он не сомневался, что тот успевает запомнить выловленные отрывки, заложить в память, чтобы потом разобраться в них на досуге.
— Недавняя книга, — вдруг перебил Георгиадис. — 1816 год! Шесть лет назад издано. Откуда она у вас?
— Княгиня Мадатова, жена начальника Карабахского княжества, выписывает книги европейских издательств. Я просил прислать мне что-нибудь на английском. Видите — она предложила мне Байрона, а потом резонно решила, что и эта может чем-нибудь пригодиться.
Георгиадис продолжал листать книгу, бормоча еле слышно под нос:
— Умно... умно... и ведь как вовремя... Умная женщина — княгиня Мадатова. Только ведь каково ей здесь после Санкт-Петербурга, в такой глуши, рядом с неистовым мужем? Да я слышал, он нечасто бывает дома.
Новицкий нахмурился. В голосе Георгиадиса ему послышалась некоторая небрежная ирония.
— Генерал-майор князь Мадатов офицер исполнительный. Загрузил себя работой много больше, чем было ему поручено.
Георгиадис поднял к потолку руки.
— Знаю, знаю. Гусар гусара в обиду не даст... Я слышал, что и командующий очень доволен Мадатовым. Говорил при мне Вельяминову, что одним походом в Казикумых князь сделал больше, чем сам Ермолов двухлетней борьбой на севере.
— Князь умеет говорить с людьми. Он знает... вернее чувствует, чего ждут от него, и потому принимает правильные решения.
Георгиадис резко взглянул в упор.
— Аслан вместо Сурхая?.. Снова объединить два серединных ханства?.. Не знаю, пока не уверен. Но остаётся в самом деле положиться на его знания и чутьё. А что он говорил об... Измаил-хане?
Новицкий напрягся. Тему Артемий Прокофьевич затронул трудную, и отвечать следовало весьма осторожно.
— Он был не согласен. Я остановился у него в поместье на пути в Нуху, и князь... говорил достаточно резко. Он утверждал, что, устранив одного большого мерзавца, мы столкнёмся с сотнями негодяев калибра поменьше. Впрочем, после... — Новицкий замялся, подыскивая слова — ...после решения нашей проблемы мы с князем ещё не встречались.
Георгиадис заложил пальцем книгу и несколько секунд смотрел в угол, морща лоб и поджимая губы.
— Будет обидно, если он окажется прав... Впрочем, об этом после. — Он поднёс томик к глазам и ещё раз оглядел корешок. — Хм, Синд и Белуджистан... Вроде бы далеко от Тифлиса... А ведь княгиня наша умна!
Сергей улыбнулся, вспомнив Софью Александровну, какой он видел её в последнюю встречу — в свободном платье, с повязанной шёлковым платком головой, почти утонувшую в глубоком кресле с длинными подлокотниками, изукрашенными затейливой восточной резьбой.
— Она не считает, что похоронила себя на границе империи. И делает всё, чтобы быть полезной своему мужу и его сослуживцам. Практически её собственные слова.
— Да с этой книгой она, кажется, подгадала. Но — повторяю вопрос — почему вы решили вдруг заняться английским?
Новицкий пожал плечами:
— Соображения довольно простые. Французов мы отогнали на запад, а немцы здесь только те, которых вывез и поселил Алексей Петрович[40]. Но британцы уже почти что под боком. Видны по прямой, даже невооружённым глазом. Персия, Афганистан и вот она, Индия. Они дорожат своими сокровищами, боятся нас и непременно предпримут встречные действия. Поттинджер путешествовал в 1810 году. А соратник его, капитан Кристи, такой же разведчик, потом служил инструктором в армии персов и погиб в одном из сражений с нами. Кажется, при Асландузе[41], когда полки Котляревского разгромили Аббас-мирзу.
Георгиадис медленно и тщательно раскатал загнувшийся угол карты и аккуратно придавил его мемуарами британского лейтенанта.
— Завидуете ему? — спросил он вдруг, резко и прямо вонзившись глазами в лицо Новицкого.
Новицкий спокойно выдержал его взгляд, но задержался с ответом. Он вспоминал разобранные страницы, точные и сильные описания песков пустыни и снегов холодных вершин, и будто наяву слышал, как страшно вопят нападающие бандиты, как хрипло кричат раненые верблюды; чувствовал, как обжигающие ветра сдирают кожу с незащищённого тела, как твердеет горло, которое не смачивали вонючей водой со вчерашнего вечера; вникал в споры мудрейших жителей кишлаков и заставлял себя смотреть, как побивают вора камнями...
— Завидую, — наконец ответил он коротко.
Георгиадис ещё долгие две секунды стоял, изучая лоб, щёки, подбородок Новицкого, а потом неожиданно рассмеялся:
— Это замечательно, Сергей Александрович! Потому что именно о чём-то подобном я и собирался вас попросить. Давайте-ка взглянем на карту. Сейчас мы с вами, здесь, в Тифлисе, почти в середине листа. Вот Кура, вот Арагви, вот Алазань... На восток Каспийское море, Дербент. На севере Кубань, Терек... А что же посередине?
— Ничего, — сразу же ответил Новицкий, уже поняв, к чему клонит Артемий Прокофьевич. — Дагестан и Чечня — одни белые пятна. Лишь главные реки да чуть меньше десятка основных перевалов.
Георгиадис очертил район, который упомянул Сергей, и прихлопнул его сверху двумя ладонями, растопырив длинные, холёные, но сильные пальцы.
— Я бы сказал — одно большое пятно. Пока белое, но может сделаться чёрным, точнее зелёным. И это меня пугает...
II
Весна уже подходила к горам с равнин, однако же ночью даже лёгкий ветерок резал кожу будто бы заточенной сталью. Всадники ехали, запахнув бурки и обмотав лица лопастями башлыков. Все, кроме одного. Абдул-бек не замечал холода, не чувствовал сырости; даже темнота не мешала ему: без луны, без звёзд он находил путь так же легко, как и в солнечный полдень. И теперь он не увидел чужих, не услышал, он их — почувствовал. Бек поднял руку, и нукеры придержали коней.
Дауд, не дожидаясь команды, двинулся вперёд, положив ружьё поперёк седла. Он и ещё двое разведчиков растворились в ночи, словно бы нырнули в мутную воду. Абдул-бек начал отсчитывать удары сердца. Когда счёт пошёл на вторую сотню, Дауд вынырнул из глухой черноты.
— Это они! Селим и с ним сотни две. Может быть, меньше. Почти все пешие.
— Хорошо, — осклабился бек. — Они и пойдут на стены.
Селим был сотником в охране властителя Шекинского ханства. После его внезапной смерти он покинул Нуху, не желая слушаться русских. И — задумал отомстить князю Мадатову, которого молва обвинила в смерти Измаил-хана. Мысль о мести была столь сильна, что Абдул-бек отыскал Селима по одному её запаху. Белады узнали, что Мадат-паша отправился с орудиями и пехотой за Шемаху, к самому Каспию, и решили не упустить случай. Но целью выбрали не сильный отряд, а замок, имение князя, где остался лишь небольшой гарнизон...
Гарнизон замка держался сторожко. Комендант его, Петрос не раздевался уже четверо суток. С того дня, как хозяин Чинахчи, князь Мадатов повёл батальоны вниз и далее на восток, он и дремал-то одним глазом по очереди. В полдень приваливался на два часа у открытого окна, так, чтобы слышать всё, что творится в замке. Ночью, обойдя после захода солнца все посты на стенах, у ворот, во дворе, на лестницах, на галереях, тоже разрешал себе прикорнуть, только чуть распустив пояс. Сегодня мальчик три раза перевернул песочные часы, но, когда подошёл в четвёртый, увидел, что управляющего уже нет на тахте.
Новый обход Петрос начал с покоев княгини. Роды ожидались уже в конце месяца, Софья Александровна сделалась беспокойна, а неожиданный отъезд князя расстроил её и вовсе. Петрос подозревал, что хозяйка спит немногим больше, чем он, и пользовался любой возможностью, чтобы её успокоить.
Он поднимался по ступеням, стараясь ступать легко и неслышно, но с удовольствием увидел, что оба стражника, дежурящие у двери, уже нацелили ружья в проём, там, где и показалась его голова. Он подал сигнал особенным присвистом, сообщая, что двигается свободно, что никто не упирает кинжал ему в спину, и вымахнул на площадку. Обошёл стены по периметру, похлопал ковры, убедился, что в потайных нишах тоже стоят люди и бодрствуют. Затем постучал к княгине.
Софья Александровна полулежала, полусидела, прислоняясь к высоким подушкам, и читала. Во всяком случае, книгу в её руках Петрос увидел.
— Приказания? — спросил, поклонившись.
Вопрос был ещё короче поклона, поскольку управляющий знал, что княгиня понимает едва ли не десятое слово из тех, что он произносит. Мадатова улыбнулась и покачала головой. Огромный живот её поднимался под цветным покрывалом и, казалось, жил своей, независимой жизнью. Юный слуга возился с жаровней. Петрос посмотрел на Патимат, женщину, которую он сам приставил к княгине. Она, как обычно, стояла у изголовья хозяйки. Та поймала взгляд управляющего и наклонила голову.
На площадке Петрос задержался у часовых.
— Если... — начал было он, но умолк на полуслове: обстоятельства могли быть разными, но приказ оставался тем же. — Вы должны умереть первыми.
Дальше не продолжал, зная, что, прежде чем враг ступит на эту лестницу, умрёт и он, Петрос.
На стене посвистывал ветер, потрескивали факелы, воткнутые через каждые двадцать саженей. Часовые стояли реже. Немного людей оставил Мадатов в замке, надеясь, наверное, что само его имя отпугнёт наглых разбойников. Полсотни дружинников, ещё почти столько же челяди, которая при случае тоже может управиться и с ружьём, и с кинжалом. Да ещё полурота егерей, стоявшая в самой деревне. Всего человек сто тридцать. Вроде бы и достаточно, чтобы отбиться от шайки охотников до лёгкой добычи. Но отчего-то с самого утра особенное беспокойство одолевало Петроса, не позволяло расслабиться даже на половину времени, которое оставляла ему колба песочных часов.
Когда он услышал лёгкий удар впереди себя, словно бы камешек свалился с башни, понял, что самые страшные его опасения начинают сбываться. Кинулся к месту, где только что зацепился брошенный снизу крюк, и тут же почувствовал, что опасность крадётся сзади. Выхватил пистолет, разрядил на ходу в тень, скользившую вдоль парапета, и почти одновременно выкинул вперёд руку с кинжалом, целясь в того, кто ещё карабкался по верёвке, собираясь подняться на стену.
— Опасность! — заревел Петрос. — К оружию!
Воем и ружейными залпами ответила ему ночь за стенами замка.
Впереди, у парапета уже рубились. Дружинник свалился под ноги Петросу. Он перепрыгнул тело, не оглядываясь, и обрушился на убийцу. Тот упал так же безмолвно, забрызгав управляющего кровью и ошмётками мозга. Петрос обтёр, не останавливаясь, лицо и побежал дальше, искать заброшенные на стены канаты. Первый крюк он уже скинул, обрубил ещё петлю, упавшую на зубец сверху, отразил удар, сам сделал выпад, и тут же из-за спины полыхнуло пламя ружейного выстрела. Ударила пуля в мягкое, охнул человек, замолчал, и всё вдруг затихло. Только десятки подошв шлёпали по камням: разбуженные шумом дружинники торопились на стены.
— Что у ворот?! — крикнул Петрос, перегибаясь вниз.
— Спрыгнули двое, — ответил ему дружинник, освещая факелом скорченные тела. — Да так и лежат. Не хотят подниматься.
— Может быть, притворяются? — спросил управляющий более для порядка.
— Уже и огнём пробовали, и сталью. Молчат.
— Хорошо. Смотрите внимательней: вдруг начнут огонь перебрасывать.
И побежал распоряжаться на стенах.
Потери были невелики: трое раненых, двое легко, и только один убитый. Четверых нападавших искрошили на стенах, и кто его знает — сколько ещё улетело вниз вместе с обрубленными верёвками. Петрос расставил людей вдоль парапета и ещё раз напомнил, чтобы не стреляли без толку.
— Пока у тебя пуля в ружьё, ты опасен. Он тебя будет остерегаться. Выстрелил, промахнулся, пока новый заряд загонишь, тебя десять раз успеют убить. Ждать, ждать, ждать. У кого терпения, выдержки больше, тот победитель.
Он поднял запасной факел, запалил его от горящего, размахнулся и швырнул вниз, подальше от замка. Тёмные тени порскнули врассыпную, прижимаясь к земле, словно голодные, озлобленные собаки. Несколько пуль ударилось о стены, о парапет, прожужжали мимо и ушли дальше. Из своих никто не ответил, и Петрос довольно хмыкнул. Он был уверен, что нападавшие, кто бы они ни были, больше не осмелятся штурмовать крепость, изготовившуюся к защите.
Опасность угрожала самой деревне, но здесь он был совершенно бессилен. Оставалась надежда на егерей, но, когда вновь затрещали выстрелы уже у селения, Петрос понял по звуку, что солдат оттесняют к реке, и они способны позаботиться лишь о себе самих.
А потом завыла деревня. Так страшно закричали там люди, что даже Петрос втянул голову в плечи, словно бы каждый вопль обладал силой и твёрдостью летящего камня. Банда, понимал он, получив отпор, решила отыграться на беззащитных и будет измываться над жителями, вымещая злобу и страх, насыщая жадность и похоть.
— Петрос! — окликнул его дружинник, судя по голосу, совсем ещё молодой. — Там эти звери режут наших отцов и насилуют наших сестёр. А мы так и будем отсиживаться за высокими стенами?!
Вместо ответа Петрос ударил мальчишку, припечатав огромным кулаком в солнечное сплетение. Парень задохнулся и упал на колени.
— Ты что, овечий сын, думаешь — у одного тебя имеются уши?! — прорычал управляющий. — Но у других они приставлены к голове, а не к заднице!
Он отошёл и вдруг, по наитию, решил повторить трюк с брошенным факелом. И в неверном свете трепещущего огня увидел внизу тёмные шеренги безмолвно стоящих конных. Эти, понял он, будут ждать самой малой его ошибки. Пробежал по стене, ещё раз предупреждая дружинников, и поспешил вниз, проверить княгиню.
Петрос ещё лишь подбегал к лестнице, как в уши ему вонзился пронзительный вопль. С пистолетом и кинжалом в руках он взлетел по ступеням, едва успев подать условный сигнал, и опомнился, лишь когда увидел напряжённые лица стражников.
— Что?! — выдохнул управляющий.
— Лекарь уже пришёл, — ответил старший, стоящий справа.
Петрос осторожно приоткрыл створку и столкнулся с рассерженной Патимат. Женщина стояла у входа, держа наготове узкий, длинный, хорошо наточенный нож. За ней, опирая на табурет длинное дуло мушкета, стоял на коленях служка. Что происходило в комнате, Петрос не видел, но слышал встревоженную трескотню служанок, суетившихся у постели княгини. Он кивнул, но только потянул на себя дверь, как из постели снова вылетел тот же отчаянный, почти нечеловеческий крик.
Петрос сморщился и отскочил, прихлопнув за собой дверь. Стражники с каменными лицами смотрели мимо него, стискивая зубы. И когда наверху снова защёлкали выстрелы, управляющий вроде бы даже обрадовался тому, что обязанности увлекают его наверх, подальше от вместилища страха и боли...
III
Новицкий нашёл способ сообщить Ермолову о решении, принятом ими с Георгиадисом, только спустя полтора месяца. Он не хотел объявлять свою связь с людьми из Петербурга, а потому искал способ действовать через Рыхлевского. Правитель канцелярии командующего Кавказским корпусом и сам иногда сообщался со столицей напрямую, минуя непосредственного начальника, однако у него были связи в Министерстве внутренних дел, но не при дворе, не при Главном штабе. Оттого-то Сергею приходилось представлять планы, выработанные с Георгиадисом, по иерархии видимой своей службы, убеждать, согласовывать и, только заручившись одобрением Андрея Ивановича, представлять доклад самому «проконсулу»[42] Кавказа и Закавказья.
Они выслушали Новицкого, собравшись втроём: Ермолов, Вельяминов и тот же Рыхлевский. Управляющий делами повернул и эту историю так, что это у него появилась идея исследовать неизвестные районы севернее Кавказского хребта, и тут вдруг подвернулся надёжный и сообразительный исполнитель. Если у генералов и мелькнуло сомнение в совершенной правдивости услышанного, они его не сочли нужным высказать.
— Повернув на восток от Алазани, мы поднимемся, перевалим хребет и дальше направимся западнее, оставив справа и Казикумух, и Хунзах. Пересечём оба Койсу — реки, которые сливаются ниже в Сулак, и разведаем перевал в Андийском хребте. Дальше по обстоятельствам. Но основное направление — спуститься к Сунже, захватив восточную часть Чечни.
Пока Сергей говорил, Ермолов, развернувшись в кресле, следил за движением указки, бесстрашно проникавшей вглубь огромных пространств, которые оставались пока белыми пятнами на листах двухверстовой карты. Когда Новицкий закончил, командующий зарокотал:
— Предприятие достойное, но и крайне опасное. Вам придётся заходить в аулы. Вы уверены, что вас не узнают?
— Я надеюсь, — спокойно ответил Новицкий. — Отращу бороду, обрею голову наголо. Семён нашёл трёх проводников, на которых он вполне полагается. Меня выдадут за гостя с Западного Кавказа, из Кабарды, из Черкесии. Некий ворк[43], согрешивший в своём крае и решивший переждать гнев князя здесь, в Дагестане. Потому местного языка пока что не знает.
— А черкесский? — спросил Вельяминов.
— Сотни две слов в запасе у меня есть. Думаю — хватит, чтобы сойти за черкеса у дагестанцев. У них самих соседние селения объясняются на третьем наречии.
— Но черкесы искуснейшие наездники, — продолжал настаивать Алексей Александрович.
Сергей позволил себе улыбнуться.
— Да ведь я тоже, смею думать, не из последних. Четыре года гусарской службы чему-то да научили.
Ермолов отвёл его слова пренебрежительным взмахом.
— Как кавалерия наша скачет, это я знаю. И как черкесы летают, это я тоже видел. С ними даже донцы состязаться никак не могут, а ты говоришь — гусары. Другое дело, что Атарщиков этот тебя в седле видел. И если готов с тобой идти, стало быть, в самом деле — наездник. Но в проводниках он точно уверен?
Новицкий пожал плечами. Его уже начинала утомлять дотошность командующего. В конце концов, это было его предприятие, только свою голову он ставил на карту в буквальном смысле этого слова.
— Точно смогу сказать, только когда окажусь уже в Грозной. Пока, кажется, да. Их три брата. Старший, если помните, вёл нас на хребет, когда прорывались в Парас-аул. Два других ходят полностью в его воле. Но они хотят денег.
— Сколько? — спросил Вельяминов.
Сергей ответил. Ермолов махнул рукой.
— Если люди надёжные, они этого стоят. Андрей Иванович распорядится.
Рыхлевский согласно наклонил голову.
— Граф Бранский занимается коммерческими делами в Грозной и, разумеется, может выделить такую сумму...
Новицкий слушал спокойно, ничем не выдавая своей неприязни к упомянутой здесь особе. Он знал, что от графа ему никуда не деться. Даже Георгиадис уведомил его, что с той стороны Кавказа ему придётся слушаться Брянского. Когда же Сергей выказал недоумение, Артемий Прокофьевич прервал его достаточно резко:
— Служба есть служба, дорогой мой, и она не должна зависеть от наших личных симпатий и антипатий... — Он пожевал губами и продолжил, решив окончательно объясниться: — Вы даже не представляете, Сергей Александрович, какие связи у графа в Санкт-Петербурге. Могу только намекнуть вам, что только благодаря своим... знакомым и покровителям граф торгует баранами у Сунжи, а не толкает тачку в Сибири. С этим придётся вам смириться, как со всякой неприятной ситуацией, изменить кою не в наших силах...
Рыхлевский между тем продолжал:
— Я дам господину Новицкому отношение...
— Нет, — прервал его вдруг поднявшийся Вельяминов. — С собой господину Новицкому лучше ничего не давать. Не дай бог, конечно, но перетрясут его сумки и, если найдут странные письмена, заподозрят. Я сам собираюсь приехать на Терскую линию и распоряжусь там на месте. Разрешите, Алексей Петрович...
Он обошёл стол Ермолова и стал перед картой. Новицкий слегка отодвинулся. Вельяминов огладил свои светлые, с заметной рыжинкой волосы и медленно повёл вдоль листа обломок трости чёрного дерева, остро заточенный и служивший генералу указкой.
— Этот путь через Кавказский хребет нами в общих чертах изучен. Мадатов провёл здесь отряд летом прошлого года. Попробуйте подняться чуть западней. Где-то в этом районе есть перевалы, через которые и спускаются в Кахетию небольшие партии лезгин. Нам надобно знать, где лучше всего поставить укрепление против набегов. Так, чтобы и не отрывать совершенно от прочих сил и чтобы заткнуть самое узкое место. Так, чтобы обойти его возможности хищникам не было. Сможете это сделать, считайте, Новицкий, что задача ваша отчасти выполнена.
Он повернулся к Сергею, и тот почувствовал, как лёгкий холодок, почти озноб, коснулся его кожи где-то у позвоночника. Генерал-майор Вельяминов, всегда вежливый и спокойный, страшил офицеров Кавказского корпуса, да и чиновников местной администрации едва ли не больше шумного и гневливого, но отходчивого Ермолова. Новицкий не считал себя человеком пугливым, но каждый раз, встречая взгляд прозрачно голубых, почти водянистых глаз начальника штаба, напрягался, словно перед конной атакой.
— Признаюсь, — продолжал Алексей Александрович, — я долго не понимал, что вы, господин Новицкий, делаете здесь, в Закавказье. Если бы не командующий, я бы ещё полтора года назад отправил вас назад, в Санкт-Петербург. Не люблю вольных стрелков. Однако сейчас вижу, что и вы, с вашим бородатым оруженосцем, можете принести немалую пользу.
Он снова вернулся к карте.
— От хребта пойдёте, как уж вам будет удобнее. Но дальше вы собираетесь повернуть на запад, к Чечне. Здесь. — Вельяминов обвёл небрежно большой район левее Казикумухского ханства. — Как нам известно, стоят одно-два селения совершенных разбойников. Надобно знать — что за люди, какого племени, как ходят в набеги и на юг, к Алазани, и на север, за Сунжу и Терек. В Грозной я буду по крайней мере до осени. Надеюсь встретить вас там в добром здравии. Задача вам в общих чертах понятна?
Новицкий кивнул, коротко, сильно и едва удержался, чтобы не сдвинуть каблуки коротких сапог. Рыхлевский подмигнул ему, усмехнувшись едва заметно. Правитель канцелярии знал, что отставной гусар подчиняется ему довольно условно, но нисколько этим обстоятельством не стеснялся и общался с Новицким почти как с равным.
— Говорят, — зарокотал Ермолов, — что мерзавцев этих водит в набеги Абдул-бек. Тот самый белад, что натворил дел у Грозной и за Тереком два года назад.
— Но Мадатов, — осмелился вставить Новицкий, заметил, как поморщился Вельяминов, и тут же поправился:— Генерал-майор Мадатов выгнал его из аула.
— Да, выгнал! — рявкнул командующий. — А теперь этот разбойник чуть не выжил самого Мадатова из его дома.
Новицкий растерянно обвёл глазами двух генералов.
— Ваше превосходительство, Алексей Петрович, я ничего об этом не слышал. Вы же знаете, я уезжал на Черноморское побережье.
— Знаю. Да ведь и Мадатов в этот месяц тоже отъехал. В Шемаху и дальше на Каспий. Мерзавцы же улучили момент и подступили к имению. Охрана там осталась большая, так что разбойники убрались, разве что чуть пограбив. Да княгиня от такого безобразия родила преждевременно. Была, говорят, уже на девятом месяце. Ребёнок умер, и сама она едва не погибла.
— Вы же служили с Мадатовым? — спросил из угла Рыхлевский.
— Так точно! Служил, — серым, потерянным голосом ответил Новицкий. — В Преображенском гвардейском, потом в Александрийском гусарском.
О родстве с Софьей Александровной, тем более о своих чувствах к ней он добавлять не стал.
— Хорошо. Проведаете заодно сослуживца, — заключил твёрдо Вельяминов, упорно и быстро возвращая собеседников к делу. — Вам же нужно бороду отрастить да остаться притом незамеченным. Думаю, что лучшего места, чем в Карабахе у князя, вам не найти. А мы пока слушок пустим, что командированы вы срочно во Владикавказ. Местные жители любопытны. Всё-то им надобно знать.
Новицкий кивнул. Он стоял поникший, ошеломлённый страшным известием. Спрашивать больше не стал, понимая, что самое большее через неделю он узнает о происшедшем доподлинно.
— Скажем, что ты испанца поехал сопровождать, — забасил снова Ермолов.
— Разве дон Хуан уезжает? — Новицкий нашёл в себе силы ещё удивиться неожиданному известию. — Он говорил, что очень доволен службой.
Ермолов вскочил и заполнил своей грузной фигурой полкабинета.
— Он доволен, я доволен, Шабельский доволен...
Генерал-майор Шабельский командовал Нижегородским драгунским полком, вспомнил Сергей.
— Мадатов ему лучшую характеристику дал после похода. Все довольны. Здесь все довольны. Один Петербург против. Я же реляцию подписал на Ван-Галена — на производство, на орден. Майор первым на стенах Хозрека был! Шутка ли?! Я же хотел как лучше! А мне штабные фитюльки отписывают: отчислить и с фельдъегерем немедленно доставить в столицу. Вот им, а не фельдъегерь...
Командующий показал невидимому отсюда Санкт-Петербургу дерзкий простонародный жест, но никто из собеседников даже не улыбнулся. Кто знал майора, теперь уже бывшего, кто о нём только слышал, но все были расстроены таким поворотом судьбы храброго и умного человека.
— Боевого офицера! Под охраной! Словно уголовного преступника! Не дождётесь!
В гневе Ермолов занёс кулак над столом, но в последнюю секунду удержался и только пристукнул столешницу. Письменные приборы подскочили от неожиданности и снова замерли в положении «смирно».
— Поедет сам, на почтовых[44] Андрей Иванович ему подорожную выпишет, а ты, гусар, передашь. Да и посидите с ним в духане или трактире. Сними у человека камень с души. Да и нашей совести полегчает...
Ван-Галена Новицкий отыскал в номере трактира, который содержал Яков, большой, толстый еврей, выкатывавший навстречу собеседнику красивые глаза угольно-чёрного цвета. Трактир знаменит был во всём Тифлисе, так что хозяина его завсегдатаи называли по первому имени. Жить «у Якова», встречаться «у Якова» считалось хорошим тоном среди русской колонии грузинской столицы и той части местного дворянства, что старательно подражала приезжим.
Испанец был рад визиту знакомого, но спускаться вниз отказался. Объяснил, что третьего дня давал прощальный обед офицерам полка и с тех пор способен пить одну чуть подслащённую воду. Сергей не видел нужды настаивать и объявил, что сам пьёт вино лишь в случае исключительной надобности. Приятели заказали в номер фруктов, кофе, кальяны. Мигом примчавшийся служитель поставил на стол поднос, разместил на полу стеклянные сосуды для курения через воду и удалился, хлопая на сквозняке широченными шароварами.
Новицкий сразу приступил к делу. Он передал сожаления командующего, но дон Хуан коротким взмахом оборвал его тщательно продуманную тираду.
— Никаких извинений, дон Серхио! Ни вы, ни генерал Ермолов, ни даже ваш император в этой истории вовсе не главные. Длинная рука инквизиции дотянулась через всю Европу и до России. Как я понял, испанский посланник сделал российскому двору представление, которое ваше правительство не могло оставить без естественного ответа.
Новицкий смотрел на ладного майора, затянутого ещё в драгунский мундир, и складывал в уме все известные ему ругательства, проклиная мягкотелых и твердоголовых столичных чиновников.
— Вам не опасно возвращаться в Испанию?
Ван-Гален потянул дым из чубука, взбурлив воду в сосуде.
— Перееду Кавказ, доберусь до вашей столицы, — ответил он, выпустив на воздух несколько аккуратных колечек. — Это будет самая тяжёлая часть моего путешествия. Встречусь с нашим посланником. Если мне не понравится его тон, затеряюсь в Европе. Я бы остался здесь, но в вашей стране жизнь частного лица, увы, почти невозможна.
Сергей склонил голову, безмолвно соглашаясь с услышанным.
— Извините за нескромный вопрос, дон Хуан, но — остались ли у вас сбережения? Жизнь частного лица обходится нам недёшево.
Ван-Гален весело рассмеялся.
— Какие сбережения, милый мой друг?! Я приехал сюда с десятком эскудо, я уезжаю с этими же монетами. Всё, что мне заплатили в полку, я прокутил с друзьями и сослуживцами. Грешно уезжать, оставляя по себе неприятную память заезжего скупердяя.
— Но как вы доберётесь до Санкт-Петербурга? И дальше — в крайнем случае Вены? Я не говорю уже о Мадриде.
Испанец вдруг сделался совершенно серьёзным, ловко вскочил со стула и энергичными шагами пересёк комнату.
— Только между нами, дон Серхио, — предостерёг он и, наклонившись, достал из дорожной сумки небольшой, но очевидно тяжёлый мешочек и довольно пухлый пук ассигнаций.
— Генерал Ермолов задал мне тот же вопрос, что и вы. Получив тот же самый ответ, взял из ящика стола эти деньги. Возможно, все свои сбережения.
— Командующий — человек небогатый, — подтвердил негромко Новицкий.
— Дьявол! Я пытался отказываться, но на мне ещё был мундир. Генерал объявил, что это приказ. Приказ! Взять в долг у своего генерала! Я солдат и потому подчинился, но обещал выслать деньги, как только доберусь до Испании... Три тысячи чертей! Я не могу этого так оставить — мы должны выпить за нашего генерала! За Алексея Петровича!
Последние слова он выкрикнул по-русски уже почти без акцента. Сделал было шаг к двери, но Сергей решительно преградил путь испанцу.
— Теперь моя очередь, дон Хуан. Не беспокойтесь — у меня открытый счёт здесь, у Якова. Лишние две бутылки не слишком его увеличат.
— Но ведь когда-то придётся платить, — разумно заметил Ван-Гален.
— Да, разумеется. — Новицкий улыбнулся и подмигнул дону Хуану. — Но — возможно, его раньше закроют за меня либо лезгинская пуля, либо чеченская шашка.
И приятели, нижегородский драгун и александрийский гусар, весело расхохотались, запрокидывая головы и хлопая друг друга по плечам.
Первый стакан они выпили за генерала Ермолова. Второй — не чокаясь — за всех, кто навсегда остался в снеговых Кавказских горах и пыльных, неудобных предгорьях. Покурили, протягивая пахучий дым из медных мундштуков кальяна, и Сергей снова наполнил стаканы. Ван-Гален поднялся. Выпрямляясь, он пошатнулся, сказалось недавнее буйное пиршество, но тут же выправился и поднёс к подбородку, словно по команде «подвысь», стакан с рубиновой жидкостью.
— Дон Серхио! — начал испанец торжественно. — Я должен принести вам свои извинения.
Новицкий тоже вскочил и поклонился весьма церемонно, хотя не мог вспомнить, за что просит прощение дон Хуан.
— Я не поверил вашим словам о генерале Мадатове. Но теперь, вспоминая те недели, что я служил под его командованием, могу поручиться честью кабальеро и испанского офицера — это один из храбрейших людей, которых мне приходилось встречать в своей жизни.
А мне, поверьте, дон Серхио, доводилось видеть решительных храбрецов. Мне случалось оказаться в ситуациях, где главным достоинством человека оказывалась его храбрость. И здесь генерала Мадатова, пожалуй, могу назвать даже первым. Он не просто храбр, он ещё умеет заразить других своей храбростью. Я сам почувствовал это, когда штурмовали Хозрек. За генерала!
Сергей выпрямился, попытался щёлкнуть каблуками и с трудом удержал равновесие.
— За генерала!
Они выпили стаканы до дна, не отрываясь, и поспешили опуститься на стулья.
— Я говорил вам, дон Хуан, что князь не только храбр, но ещё и умён.
— Безусловно, — мотнул головой Ван-Гален. — Он знает людей, он умеет говорить с ними.
— Удивительно, — поддакнул ему Новицкий. — Притом что, между нами, его сиятельство не может похвастать образованием.
Ван-Гален надул щёки, пыхнул и — улыбнулся.
— Образование! Что такое образование... Это здесь... — Он постучал себе по лбу. — А ум, ум, нужный для жизни, он прежде всего здесь...
Испанец прикоснулся к груди в области сердца.
— Он не чертит стрелы на штабных картах, но он ведёт за собой батальоны. Он не составляет законы, но убеждает людей примириться с теми, что уже существуют. Он храбр, он умён, он — хитёр, и он умеет говорить с людьми на языках их сердец. А это очень редкое качество, дон Серхио, очень редкое. Как жаль, что я не могу более служить под его началом. И как я вам, поверьте, завидую. За генерала!
И Ван-Гален снова потянулся к кувшину...[45]
IV
Новицкий задержался в Тифлисе и добрался до Чинахчи уже в середине мая. Из столицы Грузии он уехал вместе с оказией, полуротой егерей, выдвигавшейся к реке Иори вместе с сотней казаков, и надеялся, что ему удалось спрятаться от любопытных глаз среди прочего конного люда. А когда воинская часть повернула к Кавказским горам, он закутал лицо в башлык и поскакал один к условленному заранее месту. Там, где сходились дороги, ведущие из Шуши и Елизаветполя, его уже ждал конвой, высланный навстречу Мадатовым. Полтора десятка воинов в одинаковых чёрных чохах, простых, но сшитых из добротной и плотной ткани, окружили Сергея и повезли на юго-восток, поднимаясь постепенно на Карабахское плоскогорье. Командовал отрядом Петрос, знакомый уже Новицкому управляющий поместьем князя. Невысокий, но очень сильный с виду, не квадратный, а даже кубический, он не любил тратить слова и вполне обходился жестами. Одним поворотом кисти или кивком посылал разъезды вперёд, в стороны, предлагал задержаться и посмотреть — не тащится ли кто по следу. Пары и тройки стражников уходили на рыси, исчезали в коричневом мареве жаркого воздуха, а потом вдруг возникали неожиданно для Сергея, но не для самого Петроса. Старший подъезжал к командиру и, словно заразившись отвращением к речи, знаками показывал, что пока за спиной чисто, а впереди безопасно.
Новицкий так и ехал в башлыке, и никто не пытался с ним заговаривать, полюбопытствовать, что, мол, за человек, кто его отец, силён ли и богат его род, обычные вопросы для здешнего люда. Очевидно, Петрос или даже сам князь велел оставить гонца в покое, а распоряжения Мадатова, как помнил Новицкий, дважды повторять не приходилось. Даже Петрос, обменявшись с встреченным всадником условными фразами, когда удостоверился, что перед ним нужный ему человек, умолк на все два дня пути.
В первый день их никто не тревожил, и Сергею предосторожности Петроса показались даже излишними. Впрочем, когда тот объехал далеко стороной показавшееся селение, Новицкий его вполне понял. Если он собирался остаться незамеченным и неузнанным, незачем собирать вокруг ещё и крестьян, тем более что многие из них, конечно, связаны с теми, кто обитает в горах. Хотя дальнейшие действия командира Сергея несколько огорошили. Они поужинали на опушке небольшого лесочка, а потом, потушив костёр, отправились дальше и, только проехав около полутора вёрст, уже в темноте остановились ночлегом. Петрос почти на ощупь нашёл место на плоскости, хорошо ему, как понял Новицкий, известное. Небольшое возвышение, холмик, окружала гряда валунов, пригнанных друг к другу не без помощи человеческих рук. Двое передовых спешились и осторожно прокрались внутрь. Через несколько минут с холма глухо протявкал шакал. Петрос тронул коня плёткой, остальные последовали за ним и так, вереницей, въехали в неширокий разрыв, шириной в полторы сажени. Поднявшись к вершине, они стреножили заморённых длинной дорогой животных и привязали поблизости. Треть отряда спустилась вниз и стала на стражу, а остальные кинулись на бурки и тут же заснули.
Новицкому показалось, что спал он не дольше пяти минут, когда проснулся от удушья и забарахтался, пытаясь освободиться. Петрос одной широкой, твёрдой, словно вырубленной из чинары ладонью зажал ему одновременно рот и ноздри. Поняв, что Новицкий проснулся, армянин убрал руку, приложил палец к губам и показал на башлык. Сергей накинул капюшон и мигом вскочил, поднимая одновременно ружьё, лежавшее ночью под боком. Он был уверен, что настала его очередь вставать в охранение, но в неверном, сумеречном свете увидел, как его спутники уже седлают коней. Новицкий быстро управился со своим рыжим мерином и поднялся в седло, не слишком отстав от других. Когда выехали за камни, он догнал Петроса.
— Почему не разбудили меня? Я тоже мог караулить, — спросил он, мешая слова русские и татарские.
— Ты гость. Мне приказано привести тебя невредимым. И ты не умеешь видеть сквозь темноту.
Отвечая, Петрос даже не повернул голову. Новицкий ещё раньше заметил, что он никогда не смотрел прямо на собеседника, но всегда слышал и замечал всё, что случалось рядом.
Невидимое ещё солнце уже подкрашивало розовым верхушки пихт, забежавших на хребет справа. Отдохнувшие за ночь лошади весело шли по утреннему холодку, а всадники поёживались в сёдлах, когда их кололи порывы ветра, прилетевшего от снежных вершин. Сергей был рад, что башлык и бурка надёжно защищают его от не успевшей растаять ночной прохлады, и знал, что так же надёжно они спрячут его и от острых палящих лучей дневного светила.
Через пять часов они приехали в Чинахчи.
Первыми их встретили два чёрных остова домов, сгоревших совсем недавно. Петрос протянул руку с плёткой, которую он никогда не выпускал из ладони, и мрачно процедил несколько армянских слов, которые Новицкий понял без перевода. И дальше, пока они пробирались к замку, Сергей видел среди цветущих садов и прогалы вырубленных деревьев, и обуглившиеся стены, и проломанные заборы, которые, очевидно, уже некому было восстановить. Людей успели похоронить, мёртвых животных тоже увезли, опасаясь заразы, но следы набега ещё видны были в мирном селении, как след после удара шашки, кинжала или же топора.
Очередной разъезд ускакал вперёд, и Новицкий ожидал, что ворота будут уже открыты, но он ошибся. Петрос приказал отряду остановиться, сам выехал вперёд, стал перед стеной, так чтобы его хорошо видела стража, и выкрикнул слово. И только тогда тяжёлые створки начали расходиться, но распахнулись ровно на ширину, чуть большую лошадиного крупа. Именно настолько, чтобы ни конь, ни всадник не ободрали бока и колени. Сергей подумал, что Мадатов хорошо вымуштровал людей. Не так, как это принято на Востоке.
Об этом он первым делом и сказал князю, когда его провели в кабинет военного правителя ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского. Петрос остался во дворе, сразу начав принимать доклады своих подчинённых, и Новицкого сопровождали двое суровых юношей. Один с обнажённой шашкой и факелом шёл впереди, другой с заряженным ружьём замыкал небольшую процессию.
— Я не допускаю случайностей, — объявил Мадатов Сергею. — Я сам человек восточный, но воспитывался на Западе. Да и здесь, Новицкий, неосторожные не живут долго. Что у тебя за дело ко мне?
Сергей объяснил, твёрдо и коротко, докладывая как по команде. Мадатов слушал, сидя и постукивая пальцами по низкому столику, придвинутому к узкой тахте. Новицкий смотрел прямо на грозного генерала и, как ни старался, никак не мог узнать в нём молодого, застенчивого до мрачности подпоручика, которого встретил почти два десятка лет назад в Преображенском полку.
— Я читал депешу Рыхлевского. Зачем нужно было писать её по-французски?
— На случай, ваше превосходительство, если письмо вдруг было бы перехвачено.
— Давай без чинов, Новицкий, — буркнул Мадатов, подражая Ермолову, но Сергей видел, что генералу льстит подобное обращение, и вовсе не собирался вперёд фамильярничать. — Вздор говоришь. Думаешь, здесь некому иностранные языки разбирать? Ошибаешься. Всё поймут: французский, немецкий. Слышал я, что и англичане уже появились... Но по сути всё правильно. Поживёшь ты здесь месяц и выскользнешь незаметно. А человек, закутанный в башлык, твоего роста и такой же сухой, уедет завтра. Как рассветёт, так и отправится. Тот же Петрос проводит его к Араксу. Мол, проезжий, посланный из Тифлиса, направляется к Каспию и дальше, через море, к туркменскому берегу. Тебя же придётся здесь держать взаперти. Будешь читать, а по вечерам разговаривать с Софьей.
— Как она? — вырвалось у Новицкого.
Карандаш, который вертели железные пальцы Мадатова, хрупнул и разлетелся обломками. Генерал поднялся и отошёл к дальней стене, заслоняя и без того скудный свет, падавший из маленького оконца. Впрочем, Сергей был рад, что не видит его лица.
— А ты как думаешь сам, Новицкий? — ледяным, совершенно замерзшим голосом спросил его князь. — Слава богу, что сама живая осталась. Но доктор говорит, что детей у нас больше уже не будет...
Он замолчал, и Сергей тоже не осмелился проронить даже звука. Мадатов взмахнул рукой.
— А это мог быть мой сын, Новицкий! Ты понимаешь? Но теперь у меня уже больше не будет сына... Я не помню отца. Мне было два года, когда его схватили лезгины. Схватили или убили сразу, даже этого я не знаю. Дядя Джимшид был мне вместо отца, так и он сейчас лежит под тяжёлым камнем, здесь на кладбище у маленькой церкви. Кому я теперь передам всё?
Он развёл руки, словно бы пытаясь охватить и комнату, и замок, и селение, и всё Карабахское плоскогорье.
— Я заставил Ахмед-хана вернуть всё, что принадлежало нам, Шахназаровым. Алексей Петрович обещал, что государь подтвердит моё право владеть фамильным имением. Но мне некому будет его отдать! Бог даёт мужчине сына, чтобы он мог продолжить свой род. За что же он так наказал меня?
— Но вы говорили, ваше сиятельство, — осторожно начал Сергей. — Вы говорили, что и у вашего дяди тоже не было сыновей.
Мадатов усмехнулся, словно в комнате всхрапнула лошадь.
— И потому Бог послал ему мальчишку Ростома. Что же, и мне теперь пойти по селу, спросить: кто остался сиротой после набега?! Их слишком много, Новицкий. И я не посмею отобрать одного...
Сергей выждал паузу и спросил:
— Кто они, и сколько их было?
— Говорят, около четырёх сотен. Человек сто двадцать лезгин пришли с той стороны хребта. Вёл их А6дул-бек. Тот самый, табасаранский. Я выгнал его из аула, сжёг дом, вырубил сад. Теперь он поклялся, что будет мстить мне до самой смерти.
— Его или вашей? — осмелился подать голос Новицкий.
— Надеюсь, разумеется, что его. Но у мерзавца, очевидно, другое мнение. Он же дрался против нас в Казикумыхе, и это он застрелил Гассана перед Хозреком. Аслан-хану сказали вполне надёжные люди. Но своих сил у него нынче немного. На такой приступ он бы никогда не осмелился, если бы не прибрал к руками шайки шекинских мерзавцев. Да и здешние, карабахские, тоже пошли под его руку.
Новицкий напрягся. Сейчас разговор сворачивал в самую неудобную для него сторону.
— Я же говорил тебе год назад — оставьте Измаил-хана в покое. Нам не переделать эту страну! Мы не сможем перестроить её по-своему. Здешним народом должны управлять свои люди, и так, как пристало здесь править своими. Кто будет лучше, кто хуже, одни мягче, другие жёстче, но они хотя бы понимают друг друга.
— Тогда зачем мы сюда пришли?
Мадатов снова всхрапнул.
— Хороший вопрос, Новицкий. Это ведь я мальчишкой, двадцать два года назад приехал в Петербург с дядей Джимшидом просить русских защитить нас, армян, да и весь народ этого несчастного края. Но нельзя выворачивать здесь всё наизнанку. Я говорил тебе: с одним Измаилом я справлюсь, а он будет держать свой народ в кулаке. Теперь его нет. Кто-то подал ему не проверенный ужин. И на его место пришло множество таких же мерзавцев, только помельче и поувёртливее. Но я здесь наведу порядок, Новицкий.
Мадатов шагнул вперёд и наклонился к Сергею. Тот напрягся, но не позволил себе ни шагнуть назад, ни отстраниться. Но у князя на уме было совсем другое.
— Я тебе, Новицкий, клянусь. Клянусь отцом, матерью, дядей, всеми замученными клянусь: через год любая женщина сможет пройти по Карабаху с золотым блюдом на голове без всякой охраны. Не веришь? А зря. Впрочем, мы с тобой успеем поговорить. А пока сходи к Софье. Она уже знает, что ты приехал.
Он было отвернулся, собираясь присесть на тахту, но вдруг, словно вспомнив неожиданно нечто важное, снова приблизил лицо к Сергею:
— Скучно ей со мною, Новицкий, скучно. Одна она здесь была, а теперь и будет совершенно одна. Я хороший муж, но женщине нужен ребёнок...
В комнате у княгини было полутемно, и Новицкий мог видеть только силуэт хозяйки. Софья Александровна полулежала, опираясь на высокие подушки. Служанка, высокая, крепкая девушка стояла у изголовья, готовая ежесекундно повиноваться движению пальца своей госпожи. Сергей подумал, что князь и домашнюю прислугу вышколил не хуже, чем егерей своей роты, гусар Александрийского полка, мушкетёров и гренадер, что сопровождали его в Башлы и Хозрек.
Войдя, Новицкий поклонился почтительно, подошёл, взял руку, чуть поднявшуюся навстречу, поцеловал. Узкая ладонь с длинными белыми пальцами была холодна и расслаблена. Сергею почудилось, что, если он её выпустит резко, она так и упадёт безжизненно на красное стёганое одеяло, укрывшее княгиню выше пояса. Новицкий осторожно опустил руку Софьи Александровны, ещё раз поклонился, отошёл и сел в приготовленное ему кресло.
— Я так рада видеть вас, дорогой мой, — прошелестел голос княгини. — Извините, что встречаю вас в таком разобранном состоянии.
Не находя, что ответить, Новицкий в очередной раз молча наклонил голову.
— Вы к нам надолго? Погостить, проведать старых друзей? Или же, как обычно, проездом, торопясь по своим потайным делам?
Сергей замялся, не зная, как ответить, одновременно и уклончиво, и правдиво.
— Не бойтесь говорить прямо. Патимат не понимает ни слова по-русски, да к тому же верна нам до последней капли её крови, до последнего вздоха. Вы знаете, Сергей Александрович, в ту страшную ночь, когда я и кричать уже не могла, только мычала от боли, девушка и лекарь возились со мной, а за окнами Петрос и его люди рубились на стенах... Так Патимат стояла у двери с кинжалом и пистолетом. Я уверена, — Софья Александровна вдруг хихикнула, — что у неё и сейчас спрятан нож в рукаве халата. А может быть, и в шальварах. Будете ко мне непочтительны, она вас зарежет.
— Я надеюсь, что не дам ей ни малейшего повода. Как ваше здоровье?
— Видите, вы тут же нарушили своё обещание. Какое у меня сейчас может быть здоровье? Лежу, молчу, пью отвары, которые готовит мне высокоучёный хаким. Кстати, Патимат всегда делает первые три глотка. Не могу придумать — чем мне заняться. Читать запретили, подниматься, ходить — запрещено просто категорически. Патимат не даст мне и ногу спустить с постели. Иногда приходит девушка поиграть на таре. Инструмент вроде гитары, только четырёхструнный. Много сплю. А когда просыпаюсь, опять не нахожу себе дела. Благодарить Господа, что осталась живой? Но это, извините, кощунство, если вспомнить о десятках погибших. Не говоря уже...
Она всхлипнула и отвернулась. Верная Патимат скользнула вперёд и тонким большим платком вытерла лицо госпожи.
Новицкий потупился. Здесь он особенно сильно чувствовал, что виноват в случившемся, хотя понимал при этом, что и живой Измаил-хан мог также пропустить партию лезгин через свои владения, просто приказав нукерам глядеть в сторону. Рассуждая отвлечённо, он мог винить себя только в неудачном выборе решения определённой проблемы. Находясь в этой комнате, он ощущал себя виноватым в каждой пролившейся капле крови.
Софья Александровна первая прервала затянувшееся молчание:
— Вы не ответили — сколько же собираетесь у нас погостить?
— Пока не надоем вам, княгиня, — чуть улыбнувшись, ответил Новицкий.
— О! Столько времени вам не отпустит ваше начальство. Но ещё на два вечера я могу хотя бы рассчитывать?
— Даже на пять.
— Как вы щедры, Сергей Александрович. Но, боюсь, не по своей воле. Скрываетесь?
«От самого себя», — хотел было скаламбурить Новицкий, но только кивнул.
— Но кто же за вами гонится? Где вы умудрились напроказить на этот раз? Лезгины, аварцы, черкесы, грузины, турки? А может быть, Ермолов с этим скользким Рыхлевским?
— Вы преувеличиваете мои возможности. У живого человека не может быть столько врагов.
— А у мёртвого и тем более. На похоронах все примиряются. Покойников любят все, живых — разве самые близкие. Но если без лишних шуток — как вы намереваетесь провести у нас время?
На этот раз Сергей позволил себе рассмеяться.
— О, с огромнейшей пользой. Я собираюсь меняться.
— Надеюсь, что только внешне... — начала было княгиня и осеклась.
Однако Новицкий заметил её оплошность.
— Вы знаете о депеше?
Софья Александровна отвела было взгляд в сторону, но, поразмыслив, решила тоже играть открыто.
— А кто же, вы думаете, переводил её князю? Генерал-майор Мадатов управляет Карабахом и Шемахой, а не Шампанью. Но я рада вашей промашке. Теперь я знаю доподлинно, что вы опять задумали какую-то авантюру. Кем собираетесь обернуться на этот раз?
— Хотелось бы волком, — как можно беззаботнее отозвался Новицкий. — Или же барсом. Зубром, орлом, ловчим соколом. Но боюсь, что мне уготована роль шакала. Чакалки, говоря языком здешних жителей. Мелкий хищник, что сопровождает караваны, стада, надеясь урвать в темноте свою долю.
— Наговариваете на себя, шутите. Я чувствую, что вы опять затеяли что-то не совсем доброе и смертельно опасное. Как в последний раз, когда приезжали сюда. Кстати, как поживает тот испанец, Ван-Гален? Князь говорил мне, что он показал себя решительным офицером.
Сергей помрачнел и коротко обрисовал княгине очередной поворот в судьбе храброго, весёлого, умного дона Хуана.
— Узнаю Петербург, — также вдруг посерьёзнев, горько проронила Мадатова. — Холодный, бездушный город. И я, наверное, была не права — эти люди способны мстить даже мёртвым. Aut bene, aut nihil[46] — это для благородного, великодушного человека. А в особняках между Невой и Мойкой не отыщешь в наши времена ни чести, ни совести. Разве что ум да слепое желание власти. Нет, я не жалею, что покинула Северную столицу, что уехала в Карабах. Вот если бы только...
Она вдруг подняла руку ко рту, закусила сжатый судорогой кулачок, и плечи её задрожали. Зоркая Патимат кинулась на колени, обнимая и поддерживая хозяйку, и одновременно гневным кивком показала Сергею на дверь. Тот вскочил, коротко поклонился и, повернувшись через левое плечо, пошёл, не оглядываясь...