I
Генерал-майор князь Валериан Мадатов, военный правитель ханств Карабахского, Шекинского и Ширванского сидел, скорчившись, за острым обломком скалы. Жаркое солнце, переползшее уже высшую точку в небе, поджаривало ему голову. Мысли текли вяловато-лениво, порой подпрыгивая, отдаваясь гулом крови в висках:
— Появятся... Не появятся... Сказали, что пойдут этой дорогой... А если вдруг решат задержаться ещё на сутки... В селении атаковать их нельзя... Своих потеряем много и жителей покалечим... Надо дождаться...
Большая разбойничья шайка прошла со стороны Алазани, проскочила плоскость, поднялась выше в горы и напала на селение, что стояло почти на границе гаваров[51] Хачен и Варанда. Князю сообщили об этом только под утро, когда к замку прискакал гонец от несчастных крестьян. Мальчишка лет четырнадцати несколько часов погонял неосёдланную лошадь и загнал её почти насмерть. Теперь он сидел на деревянной колоде и, пока один из слуг перевязывал задетое пулей предплечье, рассказывал, отрывисто бросая слова, о грабежах, убийствах, насилиях, которые устроили пришедшие с заходом солнца бандиты.
Валериан собрал всех, кто был у него под рукой, и кинулся отбивать село. Но по пути он остыл и не решился подниматься по узкой лесной дороге, где разбойники вполне могли устроить ему засаду.
— Они уже насытились, — мрачно подтвердил его опасения Петрос, скакавший у правого стремени. — Кого нужно было — убили. Кого хотели — уже изнасиловали. Всё, что могли, — забрали. Теперь думают, как уйти им живыми. Из села нам их не выбить. Надо ждать здесь.
Валериан знал, что управляющий прав, а потому приказал остановиться и выслал вперёд разведчиков. Сам же остался перед опушкой леса. Силы у него были невелики: казаки, дружинники Петроса и милиционеры, набранные из соседних селений. Всего чуть больше двух сотен.
Посланные вперёд сумели подобраться к несчастному селению и доложили, вернувшись, что разбойников много, раза в полтора больше, чем тех, кто ждал их на равнине. Такая большая сила не боялась двигаться и при дневном свете, так что они отдохнули ночью и собрались уже уходить. Валериан с горечью вспомнил, что Ермолов обещал прислать ему хотя бы батальона два егерей, чтобы те стали вблизи Шуши, но пока ещё солдаты всё шли и шли. Те же войска, с которыми он штурмовал Хозрек, пришлось разбросать почти по всему Закавказью вплоть до самого Каспия. Крохотные оазисы государственного порядка в пустыне беззакония, где с давних времён управляли сила и наглость.
Свой и без того небольшой отряд Валериану пришлось поделить. Шесть десятков дружинников отправились с Петросом, засели с заряженными ружьями в лесу, у самой опушки. Полусотня донских казаков стала в ложбине, готовясь преградить дорогу бандитам. Около сотни чапаров — милиционеров из соседних селений, армян, татар, немцев, евреев, — Мадатов обещал повести сам. Люди ободрились, их не так уже пугала будущая схватка с жестоким, злобным, сильным врагом.
Валериан оглянулся. Чапары стояли неравными группами, держа лошадей в поводу. Он мог представить, как нервничали неопытные люди, как тревожили их собственные фантазии, мучили желудок и мочевой пузырь. Он хотел бы сейчас оказаться среди них, поговорить, подбодрить, развеселить грубой шуткой, но ему даже некому было передоверить наблюдательный пункт. Разве что Петросу, но суровый управляющий отправился в засаду, и только ему можно было поверить, что ни одно ружьё не выпалит раньше времени.
Где-то в лесу, выше по склону, затявкал шакал. Ему ответил другой, всхлипнул и оборвался. Валериан посмотрел направо, где среди травы и камней маячила высокая шапка сторожевого казака, и подал знак: «Внимание!» Поднялась пика, дважды склонилась и тут же исчезла. Мадатов сплюнул, сам подивившись, что ещё не вовсе пересох рот от напряжения и жары, сцепил пальцы обеих ладоней, пару раз хрустнул суставами. Он слышал, что его люди, кого он водил через перевалы, в бешеные атаки, посылал штурмовать крепостные стены, удивлялись спокойствию генерала перед опасностью, но сам он знал, что волнуется перед каждым сражением. Однако за столько лет тяжёлой военной службы приучился скрывать свои чувства от постороннего глаза. Командир не должен бояться только потому, что он командир, — этому учили его Бутков, Ланской, Ланжерон, Кульнев. Не поучали напрасно, но своим примером показывали младшему офицеру, как нужно вести за собой что егерский батальон, что гусарский полк, дивизию, корпус. Сейчас Валериан мог бы им доказать, что был хорошим учеником.
Группа конных выскочила из леса и порысила по дороге. Ружья они держали поперёк седел. Валериан был доволен, что милиционеры не видят передовых бандитов: кому-то не хватило бы выдержки, а случайный крик, выстрел, движение могли испортить всё дело. Слишком неравны были силы, и количеству разбойников он мог противопоставить только неожиданность и дисциплину. Всадники проехали полверсты, остановились. Один встал на седло ногами, огляделся, поднял ружьё, махнул в обе стороны и опустил. Видимо, та сила, которой следовало опасаться бандитам, должна быть заметна на плоскости. Те же, кто мог спрятаться в ближайших оврагах, думали скорей о спасении, чем о бое.
Через несколько минут из леса вывалила вся банда. Длинная колонна, походившая издали на гигантского змея, что заглотил пойманную добычу и переваривает её, пока уползает в убежище. Шли в беспорядке. Пешие держались вперемешку с конными, повозки тянулись от первых рядов к последним. Некоторые несли ружья, словно дубинки, положив на плечи прикладами вверх. Наверное, многие здесь умели сражаться, но драться им приходилось прежде всего каждому за себя, а, собравшись вместе, они выглядели неумелой толпой, многочисленной, но страшной лишь непривычному человеку.
Когда из леса выполз арьергард банды, Валериан медленно взвёл курок пистолета, который держал под буркой, выждал ещё несколько минут, потом навёл оружие на колонну, наскоро прицелился и выстрелил. Он и не надеялся попасть на таком расстоянии, но и не хотел, чтобы выстрел пропадал совсем уж напрасно. По оговорённому сигналу есаул Варенцов повёл свою полусотню в дерзкую лихую атаку. Казаки выскочили из ложбины, рассыпались цепью и, уставив пики, с гиканьем, визгом, улюлюканьем помчались к разбойникам. Те же, как и рассчитывал Валериан, смешались от неожиданности и тесной толпой подались в сторону, к лесу, рассчитывая укрыться за стволами деревьев и встретить противника. Но только пробежали половину пути, как от опушки по ним хлестнули свинцовыми прутьями дружинники Петроса. Целясь в такую массу, легче было попасть, нежели промахнуться. Страшно кричали люди, животные; лошади вскидывались и падали, увлекая за собой всадников, калеча тех, кто оказался поблизости.
Валериан скользнул по скале вниз и взметнулся в седло. Василий, державший ему коня, отпустил повод и тут же запрыгал по земле, вставляя ногу в стремя. Милиционеры уже стояли верхами и, обнажив оружие, ждали только сигнала.
— Вперёд! — заревел Мадатов, вращая над головой шашку. — Вперёд, храбрые мои молодцы! Не давать им пощады!
Он выскочил из-за укрытия и, не оборачиваясь, не высматривая, следуют ли за ним, поскакал в сторону схватки. Банда, сокрушённая страхом, уже превратилась в скопище отчаявшихся людей, которых кололи пиками, крошили шашками донцы и подоспевшие люди Петроса. Только главарь сумел всё-таки собрать вокруг себя человек пятьдесят, но и они думали лишь о спасении. Валериан повёл чапаров по широкой дуге, стремясь перерезать дорогу, по которой бандиты надеялись уйти назад. Если бы разбойникам хватило воли и силы повернуться и встретить милиционеров, они могли бы ещё надеяться на успех. Но эти люди думали только лишь о спасении. Мадатов догнал бандита, скакавшего с краю, тот оглянулся и съёжился в ужасе, пригнулся к гриве коня, забыв про оружие. Валериан приподнялся в стременах и опустился с ударом. Человек умер молча, лошадь тонко заржала, задетая острым клинком, и бросилась в сторону, волоча сползающий с седла обрубок тела. Другой бандит попробовал отмахнуться, но тут же завопил от боли, сжимая левой рукой предплечье правой, обрубленное почти что по локоть. А тут уже подоспели милиционеры и принялись полосовать клинками жаркий воздух, ослепших от страха людей, животных, виноватых только в том, что несли на себе грабителей и убийц.
Валериан выехал из схватки и огляделся. Кое-где разбойники ещё пытались сопротивляться, но всё равно бой превратился уже в избиение. Мадатов опустил оружие, давая стечь крови с лезвия, поехал шагом. Василий догнал генерала и поехал, держась, как всегда, чуть позади и слева...
На всём пространстве, где полчаса назад рубили и кололи друг друга остервеневшие люди, разбросаны были человеческие тела и лошадиные трупы. Милиционеры, дружинники, казаки бродили, спешившись, обшаривали чужих мёртвых, приканчивали чужих раненых, относили в сторону и перевязывали своих. Освобождённые пленные — мальчишки и девушки — сидели рядом с повозками, кажется, ещё не веря в своё спасение. В стороне стояло несколько десятков разбойников, кому удалось каким-то чудом уцелеть в страшной резне. По сигналу Мадатова люди Петроса выстроили их шеренгой, и Валериан медленно поехал вдоль строя, вглядываясь в опустошённые лица, пытаясь угадать, как и почему человек бросил своё занятие и начал питаться чужими бедами и страданиями.
— Ты кто? — спросил он, остановившись напротив мрачного молодца с перебитым в давнишней драке носом; следующие схватки оставили на лице шрамы, отняли половину уха и два пальца левой руки; сегодня его ранили в бедро, но, наверное, только пробили мясо, потому что человек мог стоять без поддержки соседей.
— Человек, — коротко ответил разбойник, бесстрашно взглянув в лицо генералу.
— Как зовут? Как мать называла?
— Забыл, — ответил бандит, усмехнувшись. — Давно было, не помню.
Стоявший рядом дружинник хлестнул пленного плетью наотмашь. Удар был силён, раненый пошатнулся, свалился на камни, но тут же опомнился и сел.
— Так память лучше не станет.
— Тебе знать лучше, — бросил ему сверху Валериан и двинулся дальше.
Следующий в шеренге поймал взгляд князя и скривил лицо в гримасе, пытаясь показать, что презирает своих противников. Мадатов даже не стал останавливаться.
Все они походили один на другого. Грубые и сильные люди, которым легче казалось отнять, чем попросить. Они никому не давали пощады, они теперь не ждали её и сами. Угрюмо смотрели под ноги, поводили плечами, морщились, превозмогая боль в стянутых за спиною локтях. Только последний в шеренге, совсем молодой, почти мальчик, встряхнул шапкой непослушных чёрных волос, глядел на Мадат-пашу широко распахнутыми глазами, молящими о снисхождении.
— Этот, кажется, армянин, — тихо сказал Петрос, появляясь у стремени.
— Мне всё равно, — ответил Валериан, не поворачивая головы. — У бандитов нет своего народа.
— Молод ещё, даже выстрелить не сумел. Я взял его с заряженною винтовкой.
Валериан поднял руку, и управляющий смолк.
Мадатов разглядывал юношу и вдруг увидел в нём себя самого, такого, каким был почти четверть века назад, каким мог стать, если бы дядя Джимшид не оставил его в снежном Санкт-Петербурге. Пророчил же ему мелик Багларян судьбу разбойника, лихого удальца, живущего в горах и питающегося кровавой добычей. Где бы он был сейчас, если бы Минас Лазарев не помог ему вступить в гвардию русского императора? «Человек сам хозяин своей судьбы, — подумал он, — но только если у него есть помощники».
Он понимал, что от него ждут приказаний, и хорошо знал, какое распоряжение должен сейчас отдать.
— Петрос!
— Да, господин.
— Повесить! Всех и не медля.
Петрос ощерился, пошёл к коню и вытащил из седельной сумы пук тонких верёвок, на которых уже завязана была петля смерти. Разбойники поняли; кто-то выругался, длинно и хрипло, кто-то завыл протяжно, кто-то опустился на землю, потому что ослабли вдруг ноги.
Мадатов повернул коня и поехал прочь. Животное аккуратно переступило два-три обезглавленных тела. Милиционеры тяжёлыми кинжалами рубили шеи и кисти мёртвым, складывали две отдельные пирамиды в знак славной победы. «Жизнь жестока, — подумал Валериан, — кто может её изменить всего за пять лет?..» Он натянул повод.
— Петрос!
— Да, господин.
— Через одного.
— Слушаю, господин...
Поехал дальше, досадуя на себя самого, но надеясь, что вдруг судьба окажется благосклонной к несмышлёному ещё мальчику.
«Отправим в Тифлис, к Алексею Петровичу. Наденут цепи, будет вместе с другими дороги рубить в скале. От живых пользы больше...»
II
На следующий день Валериан поднялся в Шушу. В замке остался распоряжаться Петрос, на которого князь мог рассчитывать, как на самого себя, а в некоторых отношениях даже больше. Управляющий, сообразно имени, был человек «каменных» добродетелей. Он не пил вина, не смотрел в сторону женщин; никто не мог застать его спящим или праздным наблюдателем жизни; никому и в голову не могло прийти, что он может, тронутый подкупом или мольбами, освободить от работы или же наказания. Единственной его слабостью была верность своему господину. Мадатову он служил яростно, с какой-то слепой убеждённостью, что любое указание князя должно быть исполнено немедленно и как можно точнее. Софья Александровна сказала как-то полушутя, полусерьёзно, что и её Петрос лишь до норы до времени терпит; но, стоит хозяину мотнуть головой в её сторону, управляющий тут же ринется и загрызёт её как зверь, спущенный на секунду с цепи. Валериан тогда отшутился, сказав, что и сам иной раз опасается своего же слуги, что не знает, кому из них двоих более верен Петрос, что, может быть, и на него прыгнет, подчиняясь одному мановению пальчика милой княгини. Но про себя он знал, что Софья совершенно права. Как обычно, она оказывалась права, когда дело касалось отношений между людьми.
Но сейчас он знал, что может не опасаться ни случайного побега пленных разбойников, ни ночной атаки их оставшихся на свободе собратьев. Валериан был уверен, что и часовых на стенах окажется больше, и сменяться они станут раза в полтора чаще, да сам Петрос будет дремать лишь одним глазом, пока захваченные бандиты не окажутся в тифлисской тюрьме.
Так что с утра Валериан отправил к Софье Василия, сообщить, что предприятие закончилось благополучно, а под вечер, когда спала изнуряющая жара, и сам, с десятком казаков, поехал наверх, рассчитав время так, чтобы быть в городе до темноты.
Узкая дорога, пробитая в скалах, извивалась подобно серой змее, утомлённой зноем. Облака лениво поднимались из темнеющего ущелья, словно прорубленного в скалах шашкой, плыли лохматыми комками хлопковой ваты, закрывая попеременно вершины ближайших гор. Почему-то Валериан вспомнил рассказ покойного дяди Джимшида, как везли его по этой дороге сарбазы страшного Ага-Мухаммеда. Холодок просквозил вниз по позвоночнику, когда он только представил, какой смерти должен был ожидать храбрый мелик Шахназаров. Отвратительный евнух мстил владетелю гавара Варанда за то, что тот удерживал против него крепость, вознесённую над Карабахом по приказу Панаха, хана племени Джеваншир. «А может быть, и прав был Шахназар Шахназаров, — подумал Валериан. — Правильно поступил мой дед, когда позволил татарам-кочевникам войти в горы и поселиться на его землях. Не сумели бы армяне только своими силами сопротивляться персам и туркам. Только бы жители Чёрного Сада не разодрались друг с другом. Впрочем, сейчас об этом можно не беспокоиться. Белый царь, император Александр не хочет, чтобы его подданные спорили и воевали друг с другом...»
Когда генерал-майор Мадатов въехал во двор своего дома, жена его, княгиня Софья Александровна, встретила мужа у самых ворот и пошла рядом, держась за стремя. Валериан усмехнулся, уверенный, что усы скроют улыбку. То, что жена его, петербурженка, бывшая фрейлина императрицы, встречала мужа не в гостиной, по обычаю столичных домов, а у ворот, согласно традициям местной жизни, было ему приятно. Он был доволен своей женой: красивая женщина, умевшая держаться с достоинством в любом обществе. Она была умна, настолько умна, что не считала необходимым выказывать свой ум. Она приучилась управлять домом; иногда Валериану казалось, что она управляет и своим мужем. Но он отгонял от себя эту мысль — пока конь не чувствует путы на ногах, а пёс — ошейника с цепью, до тех пор они оба свободны. И к тому же Софья была образованна — столько книг стояло у неё в комнате, что Валериан осведомлялся порой шутливо — выдержат ли стены и балки, перекрывавшие первый этаж? Даже у Алексея Петровича он не видел такого количества томиков, даже на квартире Новицкого. Он гордился своей женой, он был ей благодарен, он любил её так, что, возвращаясь после однодневной отлучки, едва мог дождаться секунды, когда они окажутся одни в её комнате...
Софья осталась лежать, только натянула до шеи тонкое покрывало. Валериан, накинув халат, прошёл к столу, налил себе холодного напитка с горьким лимонным привкусом, выпил одним длинным глотком половину чаши. Присел на кресло, очистил мандарин, спросил у жены глазами: хочешь? Та, улыбнувшись, так же безмолвно ответила: нет. Она была и так всем довольна, и Валериану приятно было видеть телесную слабость женщины, которую он только что ласкал, претворяя свою любовь в страсть и умение.
— Я была обескуражена, друг мой, — неожиданно сказала Софья, приподнявшись на локте. — Мне показалось, что ты совсем не хочешь ко мне возвращаться.
Валериан допил лимонад, но не спешил ставить чашу, скрывая за её ободком улыбку. Он слишком хорошо знал, что последует дальше.
— Ты опять в одиночку напал на несколько сотен головорезов. Я слышала, что милиционеры не могли успеть за тобой.
— Если им не нравится глотать пыль из-под копыт моего жеребца, они должны учиться держаться в седле. Но я, дорогая, был там не один. Казаки уже кололи, и дружинники Петроса уже вывалили из леса. Да и прочие подоспели в общем-то вовремя: я успел лишь раза три махнуть шашкой и тут же отъехал от схватки.
— Может быть, тебе и вовсе не надобно самому скакать и рубиться. Генерал должен направлять чужие усилия.
— Мы не в Европе, — резко бросил Валериан. — Здесь люди следуют за вождём, а не слушают его речи. Один выстрел, одно движение шашки говорят больше тысячи слов.
— Алексей Петрович...
— Алексей Петрович командует русскими батальонами. Я веду за собой туземную конницу. Это не солдаты, а воины. Они не знают приёмов конного строя, их никто не учил чувствовать колено соседа, и они доверяют только тому, кто делает то же самое, что требует и от них. Делает то же самое, только намного лучше.
— А если попробовать их обучить?
— Научи зайца питаться кровью, а волка — травой! Здесь каждый привык отвечать лишь за себя и за свой род. Да и как двигаться эскадронному строю в этих горах. Даже гренадеры воюют как егеря — рассыпным строем. Среди леса каре выстроить трудно.
Софья посмотрела на него очень внимательно.
— Наверное, так рассуждал и Арминий. А Вар сделал ошибку.
— Кто это? — спросил Валериан с интересом; ему нравилось, когда Софья рассказывала о людях, что жили и сражались задолго до его собственного рождения.
— Арминий был вождём германских племён...
— Я воевал с немцами. Они хорошо дерутся. И в конном строю, и в пешем.
— Но это сражение случилось две тысячи лет назад. Вар, полководец императора Августа, повёл своё войско через лес. Два легиона — страшная сила в те времена. Но лишь когда они выходили на открытое место и могли держать строй. А германцы застигли их на узкой дороге, выбежали из-за деревьев и заставили сражаться, в сущности, один на один. И вырезали всё войско, около двадцати тысяч, до последнего человека.
Валериан задумчиво теребил кисти пояса, которым был перевязан халат.
— Мы тоже одним батальоном можем здесь держаться против тысяч и тысяч. Дисциплина и пушки, как говорит Алексей Петрович. Но иногда человеку приходится выйти из строя, чтобы показать другим, куда двигаться и стрелять.
Теперь уже княгиня пыталась прикрыть ладонью улыбку. Она хорошо знала неукротимый характер мужа и могла только надеяться, что, может быть, иногда, вдруг вспомнив её слова, он придержит на секунду своего вороного, и тогда нацеленная чужой рукой пуля просвистит мимо.
— Что за письмо прислал Алексей Петрович?
Валериан с подозрением посмотрел на жену. Софья спокойно встретила его взгляд. Они лишь недавно переехали в Шушу, в дом, купленный ещё дядей Джимшидом и теперь почтительно переданный законному наследнику Мехти-кули-ханом, властителем Карабаха. Но княгиня по-прежнему неведомыми Валериану путями узнавала немедленно всё, что происходило внизу, в их имении.
— Алексей Петрович, как обычно, благодарит за службу. Призывает не щадить разбойников, а расправляться с ними как можно жёстче.
— Но ты и так иногда делаешься чрезмерно жесток.
— Женщина!
Валериан вскочил, полой халата сбил на пол кувшин с напитком. Керамический сосуд разлетелся на десяток осколков, и вода потекла по некрашеным, но выскобленным до белизны доскам пола. Князь хлопнул в ладоши. Вбежал слуга и, не поднимая головы, наскоро собрал черепки, вытер лужу и, пятясь с поклонами, снова убрался из спальни. Мадатов, хмурясь, ждал, пока притворится дверь, потом быстрыми шагами пересёк комнату и присел на тахту:
— Пойми, Софья, здесь совершенно иной мир, другая жизнь. Здесь даже природа не знает жалости. Не умеешь врастать корнями в скалу, тебя сбросит в пропасть одним лёгким порывом ветра. Здесь люди веками учились быть сильными, приучались уважать только силу. Если я прощу этих разбойников, они подумают — он чего-то боится. А другие решат, что они тоже могут попробовать прийти в гости с ружьём и шашкой. Получится — заберут большую добычу; не получится — хотя бы сохранят свою мерзкую жизнь. А я говорю им, что они не унесут добычу и не сохранят жизнь. И объясняю на единственном языке, который они понимают. Словами пули, клинка, плети, огня, цепей и верёвок.
— Мне говорили, что ты вешал людей десятками.
— Не людей, а разбойников. — Он запнулся, вспомнив глаза перепуганного насмерть мальчишки, за которого исподволь попросил даже Петрос. — А ты посчитала, сколько людей убили эти бандиты? Даже те, кого они оставили жить, но ограбили, тоже ведь, наверное, не доживут до весны. Им нечего будет есть. Здесь всегда воевали, Софья, но я поклялся, что мой народ, наконец, сможет жить мирно.
Княгиня поднялась на подушках повыше, так что Валериан увидел большую часть её грудей почти до самых сосков. Он понял, что жена сделала это нарочно, но сам ещё не мог решить, чего ему хочется больше: признаваться в чувствах или объясняться в поступках.
— Алексей Петрович...
— Что же Ермолов? — немедленно откликнулась Софья, пытаясь попасть мужу в тон.
Мадатов даже не размышлял — стоит ли рассказывать жене об указании командующего Кавказским корпусом. Валериан знал, что она единственный человек в трёх подвластных ему областях, у кого военный правитель трёх провинций может искать сочувствия и совета.
— Он не хочет больше видеть Мехти-кули-хана в Шуше. Измаил-хан шекинский — мёртв. Мустафа-хан ширванский — бежал. Алексей Петрович считает, что и Карабах должен стать российской провинцией.
— Но разве тебе не проще будет управлять, когда не будут мешать своевольные ханы?
— Народ привык слушаться и опасаться именно ханов. Я же приучил ханов бояться меня, военного правителя трёх закавказских ханств. Алексей Петрович приказывал мне, я приказывал ханам, ханы посылали людей. Если народ роптал, он возмущался ханами, а не мной, не Ермоловым и не Белым царём. Теперь за все неудобства, все поборы, притеснения и убийства буду отвечать я — князь Мадатов.
— А ты не пытался объяснить это Алексею Петровичу?
— Я писал, говорил, но он стоит на своём. Сейчас он пишет, что Мехти-кули-хан — вор! Что он, Ермолов, приказал списать недоимку с крестьян Карабаха, а хан собрал все налоги, но — присвоил себе.
— Это преступление против законов.
— Местный люд не увидит в этом поступке ничего страшного. Сильный всегда забирает у слабого. Каждый хочет сделаться сильным, чтобы забирать себе, что принадлежит многим слабым. Они вовсе не хотят, чтобы сильные стали слабыми. И ещё одно — они привыкли подчиняться только своим.
— Но ты же родился в этих горах.
Валериан поморщился и отгородился ладонями.
— Меня они слушают, пока я начальник над ханами. Но уже в Нухе, в Шемахе мне приходится ставить русских начальников: чиновников, офицеров. А пришлые люди не понимают земли, в которой живут. Теперь то же самое станет и с Карабахом.
— Ты заставишь хана уйти?
— Я сделаю то, что приказано.
— Он подарил нам имение в Чинахчи.
— Он отдал то, что и так мне принадлежало по праву. Я сейчас первый в роде Шахназаровых, и селение с замком принадлежит мне.
— Ты пошлёшь к нему солдат и казаков?
Валериан потупился.
— Мне придётся идти самому. Я послежу, чтобы ни ему, не его жёнам не причинили вреда.
— Наверное, есть много способов объяснить человеку, что ему следует делать.
Валериан встретился глазами с Софьей и медленно растянул губы в улыбку.
— Я понял тебя. Я подумаю. Я, кажется, даже нашёл уже способ...
Он замолчал и вдруг с силой впечатал кулак правой руки в раскрытую ладонь левой. Хлёсткий отзвук шлепка заметался меж стен и взлетел к потолку.
— Но ни одного разбойника я здесь больше не потерплю. Моя земля действительно станет садом.
Софья отбросила покрывало, сложилась изящно и улеглась щекой на твёрдое бедро мужа.
— Ты — Тесей, — пробормотала она, ощупывая пальцами пояс шёлкового халата Мадатова.
— Что такое? — спросил Валериан вполголоса, снисходительно наблюдая, как жена теребит тугой узел, ловко управляясь с кистями.
— Был такой герой в древности. Не слишком далеко отсюда — у греков. Разбойники поставили свои укрепления у проезжей дороги, грабили путников, мучили, убивали. Тесей прошёл по всему Коринфскому перешейку с мечом и палицей в руках и сделал путь безопасным.
— И он отпускал бандитов под честное слово? — спросил Валериан, наклоняясь к жене.
— Нет, — ответила она коротко, потому что уже управилась с поясом, и руки её скользнули под полы халата...
III
По средам Мадатовы принимали. Когда они месяца три назад поднялись из Чинахчи в город, Валериан предложил жене устраивать званые вечер, как, он это знал, делали знатные семьи в столице. Софья ещё была слаба, но с радостью схватилась за предложение: ей и самой хотелось чем-нибудь занять себя и отчасти стать помощницей мужу. Общество в Шуше было самое примитивное, но всё-таки собирались в доме люди, заполняли большую залу, пили вино и пунш, танцевали, играли в карты, беседовали, рассказывали хозяйке о простой человеческой жизни, что клубилась в соседних улицах, отдалённых селениях. Больше всего Софья Александровна хотела бы видеть в своём доме Новицкого, выловить в толпе тонкую, сутуловатую фигуру, услышать глуховатый, чуть пришепетывающий голос; обменяться суждениями о недавно прочитанных книгах, пофлиртовать, пофехтовать колкостями. Но тот, увы, пропал с того самого утра, когда тайно выехал из потайной калитки старого замка. Поднялся в горы со своим казаком, да затерялся, не спустился назад в Кахетию, не прорвался вперёд к Сулаку, как собирался. Беспокоилась не только она одна, но и князь, как случайно удалось ей узнать, осведомлялся в Тифлисе, но ответ был обескураживающий: не появлялся ни в одной из крепостей Терской линии.
— Не пропадёт, — твёрдо уверил Софью Мадатов, когда она посетовала на молчание Новицкого. — Ты неправильно думаешь, что он слабый. В рукопашной, один на один, Новицкий, может быть, и немного стоит. Но если надо держаться, я лучше его поставлю. Зубами вопьётся, но ни на шаг не отступит...
Где-то, стало быть, Сергей Александрович держался, пробивался в снегах, облаках, цеплялся за скалы, коротал морозные ночи, дожидаясь не слишком тёплого утра, а в доме Мадатовых собирались другие люди. Приходил пристав Непейцын, ражий, дюжий, штабс-капитан в отставке; от его голоса едва ли не прыгала на полках посуда, и ни одну служанку он не мог пропустить, чтобы не облапить, не шлёпнуть. Софья Александровна делала ему замечания, но пристав только похохатывал снисходительно, и видно было, что человек искренне не может взять в толк, как кому-то может быть неприятно то, что ему доставляет хотя бы толику удовольствия.
Появлялся купец Курганов, Иван Христофорович; маленький, кругленький человек, у которого постоянно потели ладони, и, перед тем как подойти к ручке княгини, он вытирал их, как ему казалось, совсем незаметно, проводя руками по бокам длинного архалука, и всё равно позволял себе дотронуться одними лишь пальцами, и красные жирные губы останавливал на волосок от кожи.
Приходил советник хана Мирза Адигезаль-бек. Властитель одного из татарских племён, он служил достаточно долго русским. Начинал переводчиком у статского советника Ковалевского, посланного в Тифлис ещё императором Павлом. Затем выполнял секретные поручения генерала Лисаневича[52], после несколько лет помогал разбираться с делами Ермолову, а недавно направлен был из Тифлиса в Шушу. К пятидесяти годам он, как восточный человек, чрезмерно отяжелел, но ещё мог подняться в седло без посторонней помощи и удерживаться в нём часов по восемь, по десять кряду. Он хорошо говорил по-русски, путая лишь иногда окончания мужского и женского рода. Его чёрные выпуклые глаза были постоянно полуприкрыты, но когда он поднимал веки, лицо принимало вид откровенной, будто бы детской хитрости, к которой подмешивалась далеко запрятанная жестокость.
Эти люди и уселись за ломберный стол в доме Мадатовых в среду, через пять дней после того, как князь встретил и уничтожил банду грабителей, прорвавшихся в Карабах. Четвёртым в компании оказался Джафар-ага, родственник хана. Он считался официальным наследником Мехти-кули, но уже заждался своей очереди править. Недавно Джафару минуло сорок, а между тем дядя его выглядел бодро и вовсе не собирался уступать свою власть. Наследник нервничал и торопился, о чём, безусловно, было известно хану. Да ещё между ними, как говорили, была давняя кровь, пролитая хотя и русскими, но не без участия совсем юного тогда ещё Джафара-аги.
Почти два десятка лет назад Ибрагим-хан, тот самый, что отстоял Шушу во время первого нашествия Ага-Мухаммеда, задумал переметнуться к персам. Россия воевала с Ираном, те наступали, и хан был уверен, что пришельцы с севера вот-вот отступят из Карабаха. Чтобы они не захватили его с собой, хан задумал покинуть Шушу, а потом вернуться в город с войсками Аббаса-мирзы. Об этом плане и уведомил Лисаневича юный Джафар. Ибрагим-хан погиб в стычке, но ханом сделался его старший сын, а вовсе не внучатый племянник. Мехти-кули знал о доносе Джафара, но терпел предателя рядом, опасаясь гнева русских и тяжести непонятного их закона. А те ещё вдобавок приставили к нему Адигезаль-бека, служившего Лисаневичу как раз в год гибели Ибрагима. Хан понял, что ему готовят ловушку.
Валериан бродил по зале. Он так и не приучился к картам. Для азартной игры ему недоставало слепой веры в удачу, для коммерческой — привычки скрупулёзно рассчитывать сложные комбинации. Иногда он садился за стол, если нужно было составить компанию, играл, проигрывал, расплачивался с лёгким сердцем, искренне недоумевая, как способен тот же Карганов помнить наизусть всю колоду — и те карты, что вышли, и те, что оставались ещё в игре; купец, кажется, доподлинно знал даже комбинации на руках у каждого игрока, хотя никто не подозревал его в нечестных приёмах. Ну, усмехался Валериан про себя, наверное, так же он вёл свои купеческие дела, не доверяя приказчикам, твёрдо зная, сколько штук китайского шёлка хранится на его складе.
А Софья играла с удовольствием и успехом. Сейчас она, на глазах у Валериана, освободилась от скучной собеседницы, жены одного из чиновников, дамы, высохшей под карабахским солнцем почти до костей; подошла к столу, поговорила с играющими, и тут же юркий Иван Христофорович вскочил, освобождая ей место. Валериан подозвал слугу, объяснил, какого вина ещё принести гостям, тем, кому Аллах ещё не успел запретить невинное удовольствие, а после, обернувшись, увидел Карганова, что смиренно дожидался, пока князь разрешит к нему обратиться.
— Проигрались, Карганов?
— Что вы, ваше сиятельство, разве бы я посмел княгиню приглашать на такое место? Пока всё хорошо, и Софья Александровна тоже игрок не из худших. Ну а если фортуна повернётся вдруг к нам, как говорится, спиной, то уж как-нибудь расплатимся за удовольствие.
Валериан как бы нехотя, с ленцой направился к окну, выходившему в сад и распахнутому настежь. Кивком показал Карганову двигаться следом.
— Вы недавно из Шемахи. Какие новости привезли?
— Всё спокойно, ваше сиятельство. Мустафа по-прежнему в Персии. Камбай-бек сторожит его у Аракса.
Камбай-бек, отважный и умный воин, вёл ширванские сотни, когда отряд Мадатова шёл на Казикумух.
— А здесь, в Шуше, кажется не спокойно.
— Что такое?
— Люди недовольны нынешним ханом. Говорят — он только кутит да распутничает. Тратит силы на охоту да женщин. Злые языки утверждают, что он проводит больше времени на тахте, чем в диване[53].
— Кто говорит?
— Я слышал подобное сам от Джафара-аги.
Валериан, до сих пор глядевший на ночной сад, обернулся к Карганову. Лицо купца изображало совершеннейшую почтительность и внимание.
— Кто ещё это слышал?
— Адигезаль-бек, господин пристав... Да многие слышали. Джафар-бек неосторожен и пылок.
— Плохо, когда наследник произносит такие слова прилюдно.
— Он ещё слишком молод для своего возраста. Но многие в городе хотели бы втайне видеть Джафара в ханском дворце.
— Дворец разрушен.
— И это ставят в вину Мехти-кули-хану. Люди надеются, что новый энергичный правитель сумеет восстановить его былое величие.
— Лишние речи, опасные речи. Слышал ли их сам Мехти-хан?
— Меня не зовут на совет. Что думает хан, надобно спросить Адигезаль-бека.
— Позови.
Карганов, кланяясь, отступил и заторопился к столу. Какое-то время он наблюдал за игрой, а потом Мирза пригласил его на своё место. Сам же прогулялся по зале, делая вид, что слушает музыку — двух скрипачей и одного умельца извлекать звуки из натянутой кожи, поглядел на танцующих — их было не меньше десятка, взял тяжёлую кисть винограда с ближайшего блюда и, с удовольствием кидая в рот чёрные сладкие ягоды, подошёл, как бы невзначай, к князю.
— Какая ночь, ваше сиятельство! Какие звёзды! А листья — словно бы вырезаны в бархате.
— Скажите об этом княгине. Она любит поэзию.
— А что ценит генерал-майор князь Мадатов?
— Точность и послушание... Что знает Мехти-кули-хан о наследнике?
— Что его надобно опасаться.
— Насколько он боится Джафара?
— Настолько, что хотел бы более не видеть его и вовсе.
— Уверены?
— Я слышал сам, как его величество произносил такое желание вслух.
Валериан подумал, что под правлением русских даже карабахские политики забыли об осторожности. Но, разумеется, сохранил эту мысль при себе.
— Кто ещё слышал?
— Те, кто хотели бы угодить карабахскому хану.
— То есть жизнь Джафара-аги в опасности?
Адигезаль-бек выдержал паузу, а потом всё же признал неизбежное:
— Боюсь, что именно так, ваше сиятельство.
— Надо предупредить наследника.
— С ним уже говорили, но он отважен и беззаботен.
— Тогда я поговорю с приставом.
Адигезаль-бек поклонился:
— Все, кто ценит спокойствие, будут весьма признательны распорядительности вашего сиятельства...
В конце вечера, когда последние гости уже покидали дом правителя, Валериан ухватил пристава под локоть и отвёл в сторону. Непейцын был раздражён проигрышем, но послушно пошёл за князем.
— Никифор Максимович, у меня есть точные сведения, что Джафару-аге угрожает опасность.
— Джафарке-то? А как же! Либо медведь заломает, либо муж какой подстережёт в закоулке.
Валериан сузил глаза и, не повышая голос, заговорил резким, почти ледяным тоном:
— Господин пристав! Довожу до вашего сведения, что на наследника карабахского хана готовится покушение. Приказываю вам принять все необходимые меры, чтобы сохранить жизнь и здоровье Джафара-аги.
Непейцын, будто бы его перетянули через лицо плетью, качнулся назад, но тут же выправился и стал смирно.
— Будет исполнено, ваше сиятельство! Сей же час отряжу людей для охраны.
— Только так, чтобы сам Джафар ничего не заметил.
— Есть у меня такие умельцы. В воздухе растворяются, словно тени. Сам иногда отыскать не могу. Знаю, что за спиной, а вот ухватить невозможно.
— Вот и распорядитесь. Немедленно! И обо всех происшествиях докладывать лично мне без отсрочки!..
Слуга разбудил его ещё затемно. Валериан накинул халат и вышел в приёмную, где стоял, не решаясь присесть, Непейцын. Шандалы, стоявшие на столе в приёмной, освещали его только до середины широкой груди; лицо оставалось в тени.
— Ваше сиятельство! — вытянулся он, завидев Мадатова. — Виноват, каюсь! Не уследили.
— Убит?
— Слава Господу, нет! Только ранен. Он ведь как вышел от вас, не к себе домой повернул, а налево, вниз. И начал кружить да накручивать. Мои его вели осторожно, а Джафарка прокрался в один дом, где хозяином...
— Эти подробности лишние, — остановил Валериан пристава; он, как и все в городе, знал, к какой женщине ходит сейчас Джафар, и не видел причины повторять её имя вслух.
— Часа через три вышел и поехал уже домой. Нукер был при нём, один. Тоже ждал господина у коновязи. В общем, у мостика они попали в засаду. Четыре выстрела было — два вовсе мимо, одним нукера убило, а четвёртая пуля самому Джафару в плечо. Он ткнулся в гриву, те побежали — тенями вдоль дувалов, вдогонку им по пуле успели послать. Одного зацепили насмерть. Народ сбежался, Джафарку перевязали и унесли, а убитого опознали. Говорят, — он понизил голос наполовину, — что человек из ханской, мол, стражи.
— Человек Мехти-хана? — Голос Валериана дрогнул. — Как он решился? Немедленно скачите к нему. Разбудите начальника стражи — пусть опознает и объяснит.
— Слушаюсь...
Непейцын повернул было к выходу, но у самой двери столкнулся с вошедшим, почти вбежавшим Адигезаль-беком. Тот обошёл пристава, приблизился к Валериану почти вплотную и тихим, надтреснутым от напряжения голосом сообщил, что чуть более часа назад Мехти-кули-хан с небольшой группой нукеров покинул город.
— А! — крикнул Непейцын злорадно. — Вот она вина-то и открылась! Не выдержали нервишки у старика! Побежал!
И он басисто захохотал, довольный тем, что дело раскрылось само собой, и уже не нужно будет более наряжать неудобное и тяжёлое следствие.
— Да, не выдержали нервы, — повторил за ним Валериан, оглядывая Адигезаль-бека. — Побежал и тем самым признался. Присаживайтесь, Мирза. И вы, Никифор Максимович, не уходите. Будем составлять донесение командующему. Его превосходительству генерал-лейтенанту Ермолову...
Он опустился в кресло, запахнул полы халата и вдруг с тайным удовольствием подумал, что и Новицкий не смог провести дело лучше. «Но лучше бы, — заключил он, — лучше бы это дело вёл тот же Новицкий...»