– Возможно… – неуверенно кивнула мама.
– А я похожа на него? – спросила я. – Из четверых сыновей я – тот, кто не умеет задавать вопросы?
Мама расхохоталась, обидно расхохоталась.
– Да что ты, Мишка! – возразила она. – Это ты-то не умеешь задавать вопросы?
– А кто я?
– Ты? Ну, в тебе разное намешано, как во всех нас, но если выбирать… я бы сказала, скорее нечестивый сын.
– Что-о-о? Я – злодей?
Мне казалось, ничто уже не проймет меня, но к глазам неожиданно подступили слезы: получить такую характеристику от мамы? От здоровой и вполне вменяемой мамы, после того как я героически пережила полтора года ее депрессии?
– Даже не вздумай обижаться! – Мама опять засмеялась. Она успела выпить только один бокал, но пьянела очень быстро. – Нечестивый сын никакой не злодей, это мой самый любимый сын, если хочешь знать. Ну конечно, хорошо всем быть праведными, но таких людей в чистом виде не существует, их единицы. А ты обрати внимание: за праведным сыном сразу идет нечестивый. В этом ранге он второй. Он лучше наивного дурачка, который сам ни в чем не может разобраться. А с твоим любимчиком, последним сыном, и вовсе беда: он даже не знает, что нужно спрашивать, даже не знает, в каком направлении искать. Ты купилась на красивые слова, Мишка, но последний сын просто безнадежен, поэтому с ним ничего и не сделаешь. Не в этой земной жизни. Такие люди бывают насильниками, убийцами, они даже не задают себе такого вопроса – о морали, о нравственных ориентирах. А вот нечестивый сын – он все прекрасно понимает, все знает, но сомневается. Именно поэтому – в отличие от последнего сына и от первого – он задает вопросы. Он не принимает ничего как должное. Он должен докопаться до сути, до истины, все проверить самому. Поэтому он и выступает иногда как «адвокат дьявола», задает каверзные вопросы, бунтует. Он нечестивый, потому что строптивый, потому что бросает вызов. Нечестивый сын – двигатель прогресса. Конечно, если бы все были такими, человечество не выжило бы, но «нечестивые сыновья» необходимы, Мишка. Поняла?
Я кивнула. Слезы отступили. Мамин анализ потряс меня. Он мне понравился, и мне надо было еще немного об этом подумать. Я опять выпала из общей беседы и попыталась применить новую формулу к Рони. Рони была «праведным сыном» – это точно, без всяких сомнений. Мама сказала: таких единицы. И правда: таких, как Рони, единицы. Рони все понимала молниеносно и все принимала, не подвергая сомнению, и тщательно следовала своду правил, никого не подвела, была предана их семейному кодексу до конца, настолько предана, что даже мне, лучшей подруге, не рассказала какой-то темной тайны – теперь я в этом уверена. Рони была «праведным сыном» до самого конца. Она была «праведным сыном» и «хранила лицо» в лучших японских традициях. А когда это стало нестерпимо, как японский самурай, покончила собой. «Праведный сын» Рони наглоталась таблеток, ничего никому не сказав, не подвергнув сомнению собственное решение, молча и стойко. О господи!
Мама верна себе: уж если она что-то делает, то добросовестно. И где-то под полночь она предлагает оставить неубранный стол с наполненным до краев бокалом вина для пророка Элиягу[51] и спуститься вниз, на воздух, посмотреть на звезды и загадать желание, ведь именно сейчас мимо дома проходит Элиягу… Я умоляюще смотрю на нее:
– Мам, я в это не верю, у меня нет сил спускаться. Пожалуйста. И от поисков афикомана[52] в этом году я тоже откажусь. Я выросла, если ты не заметила…
В последней фразе – укол: мама полтора года провалялась в полулетаргическом состоянии, и мой переход в подростковый возраст прошел мимо нее. Я знаю, что она не виновата, но не могу удержаться. Да она ведь сама назвала меня «нечестивым сыном», пусть теперь отвечает. Но мама не обращает внимания на мои слова. Она улыбается и говорит:
– Выросла так выросла. А я, значит, не выросла. Я пойду.
Бабушка бросает ей вслед:
– Только не беги по лестнице: ты на каблуках и не самая трезвая! На лифте поезжай!
Дедушка задремал в кресле. А мне предстоит тет-а-тет с бабушкой. Я начинаю убирать со стола с очень деловым видом, чтобы избежать возможного допроса. Зря. Бабушка давно все поняла и требует выложить: что стряслось? Я вздыхаю и рассказываю. А потом беру бабушку за руки, смотрю ей в глаза и говорю:
– Бабушка, я тебя очень прошу, не говори маме ни слова. Мама не должна об этом знать: ей хорошо – пусть ей будет хорошо. Не надо портить ей настроение.
И баба Роза вдруг порывисто обнимает меня и начинает плакать, приговаривая: «Бедная моя девочка».
Может, зря я не вышла с мамой загадать желание и подышать воздухом. В ту ночь почти не спала: мне снились кошмары, я постоянно просыпалась в поту, и только засыпала, как просыпалась опять, а после последнего сна даже не пыталась больше заснуть – боялась. С шести утра до восьми я слонялась по дому, стараясь не шуметь и не будить маму, которая спала как ребенок. Потом приготовила завтрак, выгуляла и причесала Карамазова и в девять утра позвонила Бэнци. Он сказал: «Ты что так поздно? Я давно жду твоего звонка!»
Мы встретились в парке у дома Бэнци и сели на спинку скамейки, поставив ноги вниз, на сиденье. Когда-то я осуждала старшеклассников, которые так делали, а теперь сама стала старшеклассницей и поняла, что мне все равно. Особенно сейчас. Я впервые с прошлого лета надела сандалии и поневоле сразу почувствовала каникулы. Недоставало только стакана с соком или мороженого, но это все я себе запретила. Зато взяла из дома двухлитровую бутылку минералки: знала, что до вечера не вернусь.
– Я почти не спала ночью.
– Я тоже.
– Бэнци, я не могу… Мне надо понять, узнать правду. Иначе мне не будет покоя. Конечно, ничего не изменишь, но… это неважно. Мне просто необходимо знать.
– Я бы тоже на твоем месте хотел знать. Обещай мне, что я никогда на нем не окажусь.
– В смысле?
– Обещай, что ты никогда…
– О господи, Бэнци! Конечно нет.
– Про Рони ты тоже думала, что «конечно нет»!
– Я просто не понимала, как это работает.
– А сейчас понимаешь?
– Глобально. Люди, у которых всегда всё в порядке, которые никогда не срываются, не плачут, не орут, – они самые опасные. Непредсказуемые. Потому что они всё проживают внутри. И с ними никогда не знаешь…
– А ты можешь постараться вспомнить еще раз ваш последний разговор? О чем еще вы говорили? Кроме того, что пойдете на фильм с Хью Грантом…
– В том-то и дело, что ни о чем. Это был такой обыденный разговор. Рони объясняла мне что-то про двузначные уравнения. Мы обсудили новый эпизод «Баффи»…
– Это тот сериал про вампиров?
– Ну да.
– А что именно вы обсуждали?
– Я просто пересказала ей, что произошло. У нее в это время фехтование, ей обычно Габриэль записывает на видик, а тут они поссорились и…
– Мишель, она тебе сказала, что поссорилась с братом, и ты утверждаешь, что вы «ни о чем» не говорили?!
– Ну… что в этом такого? Разве ты не ссоришься со своим братом? Это же не причина покончить c собой, Бэнци!
– Да, я регулярно ссорюсь с братом, а вчера он назвал меня придурком и пригрозил убить, если я еще раз возьму его шмотки. Но у Рони и Габриэля совсем другие отношения, даже я это знаю, а я – не лучшая подруга Рони. А потом, его не было на похоронах. Блин, Мишель, ты совершенно не въезжаешь в какие-то вещи.
– Потому что у меня нет долбаных братьев и сестер, блин! Кроме Гая, но с ним я не могу поссориться, ему еще года нет! Это ты не въезжаешь!
– Не ори!
– А ты не наезжай!
– Слушай, Мишель… Если мы сейчас разосремся, это будет очень глупо. Успокойся.
– Сам успокойся.
– Считай, что уже. Тебе Рони сказала, почему они поссорились?
– Да нет! Она об этом упомянула вскользь, даже не совсем… А, вот. Она сказала, что не хочет Габриэля ни о чем просить; из этого я сделала вывод, что они поссорились. И мы сразу перешли на эпизод из «Баффи». Я даже хотела спросить, но не успела: Рони сказала, что мама зовет ее, и попрощалась.
– Ты же говорила, что ее мама в это время уже спит.
– Значит, в тот день не спала.
– Хоть убей, не пойму: зачем ей было узнавать, что было в «Баффи», если она собиралась покончить с собой?
– Может, она не собиралась, может, она потом вдруг… не знаю.
– Это не спонтанное решение, к таким вещам готовятся. Мне так кажется. Ей надо было взять таблетки, чтобы мать не заметила, и так далее. Она хоть как-то должна была это продумать.
– Может, ты и прав, Бэнци. Может, ей все равно было любопытно про Баффи. Может, она сама не знала зачем. Знаешь такого писателя Фолкнера?
– Не-а.
– Я так и думала. Ну… Я сейчас читаю его роман «Шум и ярость», там один из персонажей, Квентин, перед тем как покончить с собой, тщательно чистит зубы. Вот зачем, спрашивается? Значит, ему так захотелось.
– Мишель…
– Что?
– Ты опять плачешь.
Ширы не было дома, она ушла на шопинг со старшей сестрой и еще не вернулась – так сообщил ее папа, любезно предложив нам лимонад с мятой. В этом вся Шира: вчера похоронила одноклассницу, а сегодня – на шопинг. Чем дольше я думала об этом, играя трубочкой с кусочками льда, тем больше разъярялась, а к тому моменту, когда лед растаял, готова была Ширу убить. Я резко встала, чуть не расплескав остатки лимонада, и громко сказала Бэнци:
– Пошли! Надоело тут сидеть! Все равно у этой дуры мы ничего полезного не узнаем!
И тут – прямо как в комедийном фильме – распахнулась входная дверь и вошла Шира, навьюченная мешками из «Зары» и «Манго».
– А что вы хотите узнать? – с вызовом спросила она.
Моя реплика ее, конечно, не обидела, а, наоборот, завела: она обожала драму и расцветала от малейшего намека. Мы с Бэнци переглянулись: ясное дело, надо ей подыграть. Я довольно грубо взяла ее под руку:
– Пойдем в твою комнату.