Я оглянулась по сторонам: между кипарисом и мусорным баком мелькнула тень, затем сделала шаг вперед, на нее упал свет от фонаря, и я увидела мальчика лет двенадцати – сердитого, набыченного, с черными распатланными кудрями, спадавшими на смуглое лицо. Мальчик выглядел настолько смешно и так напоминал маленького разгневанного Бэнци в минуты наших ссор, что я не выдержала и расхохоталась.
– Что ты ржешь, как корова? – спросил мальчик. – Это ограбление! Понятно?
– Ржут вообще-то лошади! – Я опять рассмеялась. Почему-то было необъяснимо весело.
– Ты что, больная? Не слышишь, чего тебе говорят?! – Мальчик разъярялся все больше.
А я смеялась, не могла остановиться… В слабо освещенной синеве апрельской ночи что-то блеснуло: мальчик вытащил из кармана перочинный ножик.
– Смешно? Тебе смешно? Сейчас посмеешься! Гони деньги, коза! Быстро!
И тут я разозлилась. Не испугалась, а разозлилась. Очень. Веселье сразу улетучилось, и даже абсурд ситуации больше не забавлял.
– Как тебе не стыдно?! – накинулась я на мальчика. – Как тебе не стыдно?! С чего ты взял, что у меня есть деньги? Ты что, не видишь – я школьница! И даже если есть, чем тебе помогут несчастные двадцать или пятьдесят шекелей, которые отберешь у меня? Ты явно не голодаешь. Да у тебя кроссовки лучше, чем у меня! Да-да! Мне настоящие «найки» не покупают!
– Да это папка… – пробормотал мальчик: он явно не ожидал такого отпора. – Папа купил… перед тем как сел…
– Куда сел?
– В тюрьму, дура! – На этот раз «дура» прозвучало беззлобно – как констатация факта. – И брат у меня в тюрьме, и я сяду – куда денусь?.. Так что какая разница?! А на пятьдесят шекелей можно купить пятьдесят жвачек «Базука», а потом в школе продать каждую за два шекеля, получится сто шекелей – это же сто процентов навара! Догоняешь? На половину этой суммы можно опять купить пятьдесят жвачек «Базука». Пару раз так сделать, и наберется на «найки»…
– О’кей, – сказала я, радуясь, что мальчик явно хочет поговорить, – ну а разве для этого обязательно грабить? Можешь одолжить у кого-то пятьдесят шекелей…
– У кого?! Мать разве даст? – Мальчик сдул волосы со лба, у него смешно раздулись щеки, и он опять напомнил мне Бэнци. – Она фигачит на двух работах, чтобы нас прокормить, у нее каждая агора[80] на счету. Ну, с тех пор как папа сел… До этого у нас деньги водились…
– А как ты думаешь, твоя мама фигачит ради того, чтобы ты тоже вырос преступником?
– Так она знает. – Мальчик пожал плечами и, увидев, что я не понимаю, стал говорить медленно и отчетливо, как будто объясняя очевидную вещь умственно отсталому человеку: – Она всегда знала. Про папку все знала, когда выходила за него, так что это было решено. Когда отец преступник, его сыновья тоже вырастают преступниками. Есть еще сестра, она пока мелкая, – наверно, проституткой будет…
– Боже мой! – Я ужаснулась совсем не наигранно, а по-настоящему. – В жизни не слышала такой чуши. Кто тебе это внушил?
– Ну… все так говорят… Учительница, соседи, даже мама… И ты что, про гены не слышала? Ты еще хуже учишься, чем я, что ли?
– Да у тебя каша в голове! Гены – гораздо более сложная вещь… Совсем необязательно! Кем ты вырастешь, зависит от тебя. Только от тебя. Это твой выбор.
– А что мне еще делать? С моими отметками я даже школу не закончу. А у меня еще и с поведением того… Скоро выгонят, короче.
– Судя по твоему рассказу про «Базуку», соображаешь ты очень хорошо, да и считаешь тоже.
– По математике еще ничего. Но вот остальное… Я просто не понимаю, зачем мы учим всю эту хрень…
– Значит, так. Предлагаю тебе сделку: я тебе одалживаю пятьдесят шекелей…
– Ты?
– Ну да. Ты меня собирался ограбить, а вместо этого я тебе добровольно одолжу деньги. Вернешь, когда сможешь. Ну, когда заработаешь столько, сколько хотел.
– А я что за это должен? – Мальчик нахмурился.
– Три раза в неделю приходить ко мне заниматься, я тебя подтяну по всем предметам. По крайней мере по ивриту и Торе.
– Не понял.
– Что ты не понял?
– А что ты с этого будешь иметь?
– Моральное удовлетворение.
– Что-что?!
– Вот позанимаешься со мной и поймешь, что это означает.
Мальчик нахмурился еще больше.
– Ты типа добренькая? Одолжишь мне деньги да еще будешь со мной заниматься? Не верю. Меня папа предостерегал от таких, как ты, говорил: у всего есть цена, если тебе кто-то что-то бесплатно предлагает, знай, что цена все равно есть, просто ты о ней узнаешь позже.
– А где сейчас твой папа? Тебе не приходило в голову, что, может, он не все знает про этот мир?!
Мальчик насупленно смотрел на носки своих «найков». Я не торопила его. Наконец он пробурчал:
– Скажи правду: зачем тебе это надо? Если скажешь правду, подумаю.
– Хорошо… – Я задумалась. На самом деле, зачем мне это надо? – Ну… Тут много всего… Во-первых, я верю в хорошее начало человека и правда хочу тебе помочь…
– А еще?
– Еще ты напоминаешь мне моего лучшего друга, ты на него похож и внешне, и характером, просто ему больше повезло с родителями…
– Да заткнись ты! Мне очень повезло с родителями, что ты вообще понимаешь! – вспылил мальчик.
– Прости…
– Врешь ты все, я тебе не верю…
– Ну хорошо. Хорошо. Постой! Я влюблена в одного… парня… Не знаю, зачем тебе это рассказываю… Этот парень – он в армии, в Газе, в таком поселке… неважно. Я ему не нужна. И мне очень плохо. Я пишу ему письма, которые не посылаю, но так и не могу перестать думать о нем. И мне нужно что-то совсем другое, осмысленное занятие… чтобы переключиться… чтобы погрузиться в какое-то дело с головой и перестать страдать. Понимаешь?
– Понимаю. – Мальчик серьезно кивнул. – Ты не думай, что я маленький, я в таких вещах очень хорошо секу. У меня мама с папой друг друга бешено любят. Она в него бросила сковородкой последний раз, когда его пришли арестовывать, а потом так целовала – прямо на глазах у копов, и носит ему два раза в неделю его любимые сигареты, а еще арбуз с брынзой: он страшно любит…
Я деликатно промолчала, а мальчик прищурился:
– Я согласен, – и протянул мне руку.
Я ее пожала. Открыла сумку, записала на бумажке свой номер телефона и дала ему.
– А деньги?
– У меня с собой нет. Проводи до дома, тут за углом, я поднимусь, возьму деньги и сразу спущусь…
Мальчик побледнел.
– Вот я тебя и поймал. Ты хочешь сдать меня копам, да?! Думаешь, я дебил? Ты поднимешься, позвонишь по телефону…
– Да нет! Ничего подобного…
– Какая хитрая! Все рыжие – хитрые!
– И ведьмы. А еще я «русская», так что можешь назвать меня проституткой.
– Этого я не говорил, – Мальчик смутился.
– Думаешь, предательница – лучше?! После всего, что я тебе рассказала?! – Я пошла к дому не оглядываясь.
– Ладно, поверю тебе. – Мальчик пошел за мной вниз по улице, и минуты три, до моего дома, мы шли молча. Потом он добавил скороговоркой: – Но если что, знай: я запомнил, где ты живешь…
Я хотела ответить: «Дрожу от страха», но, вспомнив, что мальчик похож на Бэнци и не выносит насмешек, только тихо сказала:
– Иногда надо доверять…
Через две минуты я вернулась и вручила мальчику купюру в пятьдесят шекелей с изображением затылка и профиля нашего национального поэта Хаима Нахмана Бялика, которого все знают по детской песенке про качели «Над-нед»[81], хотя писал он прежде всего для взрослых…
– Какой процент? – деловито поинтересовался мальчик.
– Никакой.
– Да ладно.
– Знаешь… когда мои предки жили в Европе, евреям ряд профессий был запрещен, и евреи в основном зарабатывали тем, что одалживали людям деньги под процент. За это нас сильно невзлюбили, и у нас было потом много неприятностей – это мягко говоря, так что… обойдемся без процента. Но ты должен обещать, что будешь стараться и не пропускать наши занятия – только в крайнем случае.
– Посмотрим, – сказал мальчик и опять пожал мне руку.
Так я познакомилась с Давидом.
Он позвонил уже на следующий день. И сразу попросился прийти. Он оказался еще младше, чем мне показалось в темноте: двенадцать исполнится только в августе. Все пасхальные каникулы Давид приходил заниматься каждый день, объясняя, что у него все очень запущено и он хочет до конца года исправить отметки, тогда его переведут в шестой класс. Я знала, что у нас из-за одной учебы редко не переводят на следующий год, и осторожно поинтересовалась, есть ли проблемы с поведением. Давид потупил взгляд и утвердительно кивнул. И сразу же вскинул на меня большие черные глаза с длиннющими ресницами и поклялся жизнью мамы и памятью бабушки, что это все в прошлом, он будет вести себя хорошо, не грубить, не мешать преподавателям на уроках и даже терпеть «придурочную суку», которая ведет английский.
Моя интуиция меня не обманула: самыми запущенными предметами Давида оказались иврит и Танах[82]. С английским все было не так уж плохо, поскольку Давид вечерами напролет смотрел американские сериалы; оставалось только наладить отношения с учительницей, которой он изрядно попортил нервы… А вот иврит… Сначала мы просто много разговаривали – я поправляла Давида, когда он делал грамматические ошибки в устной речи (свойственные необразованным носителям языка), объясняла правила, «вычищала» слова-паразиты, и постепенно мы перешли к диктантам – здесь была совсем беда. Я вспомнила рассказы папы о том, как в советской школе их мучили ужасными диктантами, и решила использовать этот прием, но в игровой форме. Я диктовала Давиду забавную криминальную историю «с продолжением», каждый раз обрывая рассказ на самом интересном месте. Главным героем истории был сам Давид, и в моем описании он очень нравился себе. После окончания диктанта я красной ручкой исправляла ошибки, и к следующему уроку он должен был принести переписанный начисто, без ошибок, текст, что он с удовольствием делал, предвкушая продолжение повествования. Поскольку Давида больше всего интересовали убийства и расследования, я взяла в библиотеке детектив Агаты Кристи, и мы договорились, что каждый день он будет читать десять страниц, а потом пересказывать содержание. Однажды он так увлекся, что прочитал за вечер целых пятнадцать страниц, о чем с гордостью мне рассказал. Красных помарок в диктантах меньше не становилось, но я утешала себя тем, что Давиду по крайней мере нравится процесс, а еще тем, что «как бы», «типа того» и арабская нецензурная брань у него теперь не через каждое слово, а