время говорить, сейчас мое время!
«Дорогой Томэр! Телефонный разговор был лишним. А главное я тебе написала в эсэмэске. Главное, что ты жив! И на самом деле это все, что мне от тебя надо. Мне даже необязательно с тобой видеться или разговаривать: чтобы любить тебя, мне достаточно знать, что ты есть. А я тебя люблю. И мне не стыдно. Мне очень радостно. Хотя тебе это не нужно. Но это неважно. И то, что ты спишь с той девушкой, а может (и скорее всего), не только с ней, – это тоже неважно. И то, что тебе не дадут построить Храм – тоже неважно. Даже интересней любить человека, который сделал все правильно и выполнил свой долг, но ему не дадут построить Храм. Это честнее, это правильно, это как в жизни, а не в книжках, которыми ты меня частенько попрекаешь. И как ты к этому относишься – тоже неважно. Потому что это ведь мои чувства, это не о тебе, это обо мне. Хотя люблю я тебя, и за это – огромное спасибо».
Из всех писем Томэру – посланных и непосланных – это было самым коротким. Я немедленно его отправила.
Сегодня у нас с Давидом не урок, сегодня мы будем просто жечь костер и праздновать Лаг ба-Омер. Но я привыкла к тому, что каждый раз, когда мы видимся, рассказываю ему что-то, а он внимательно слушает, удивляется, спорит. Сейчас мне тоже хочется подготовиться. Копаться в интернете лень, и я звоню папе.
– Слушай, пап… А есть еще что-нибудь интересное про Лаг ба-Омер?
– Определи интересное, дочь моя.
– Ну не знаю…
– Есть парадоксальное: в этот день умер ученик Рабби Акивы – Рашби, Шимон Бар Йохай.
– Тот самый, который книгу Зоар написал?
– Тот самый.
– Получается, мы и это… празднуем?
– Именно. Спроси: почему день смерти – не траур, а праздник?
– Считай, что спросила.
– В этот день он дал последний урок своим ученикам и раскрыл им самые великие тайны каббалы, и поэтому мир наполнился ярким, прекрасным светом…
– Это все классно, конечно, но… м-м-м… не совсем то, что я ищу.
– Так я не закончил, Мишка, ты меня перебила.
– Учусь у лучших.
– Ладно, ладно… Так вот. Ты слушаешь?
– Да, папа! Что я еще, по-твоему, делаю?!
– День смерти великого человека всегда отмечают не скорбью, а весельем…
– Теплее, теплее…
– Например, день смерти Адама тоже отмечался как праздник когда-то давно, об этом в источниках написано…
– Ну, ну, ну, продолжай!
– Так это всё. Для непонятливых: важно не то, что человека больше нет, а то, что он был.
– Бинго! Спасибо, папа!
На прошлых выходных мы с папой и Гаем ездили в Эфрат к Гершону и провели у них шаббат. Гершон и Хая зазывали нас к себе еще с похорон дедушки, но папа никак не мог найти удобное время, и поездка все откладывалась. Мне она пришлась очень кстати: когда я отослала Томэру письмо, показалось, что моя любовь к нему почти прошла или по крайней мере стала ручной, подвластной мне, как будто, проговорив любовь, я от нее избавилась, загнала ее в положенные, отведенные ей рамки. Но прошло время, эйфория выветрилась, а Томэр не появлялся, и, хотя я убедила себя, что ответ на письмо не только не нужен, но даже будет лишним, временами было нестерпимо грустно, и я страшно злилась на себя за это, как будто все дело в моей никчемности, слабой воле: не продержалась, не выдержала, не верна своему слову… Занятия с Давидом по-прежнему радовали (он двигался вперед семимильными шагами), но уже не так отвлекали, в них больше не было новизны. Поэтому, когда папа предложил смотаться на выходные в поселение Гершона в Иудейской пустыне, я обрадовалась возможности сменить обстановку и с нетерпением ждала поездки как невероятного приключения.
Бог, наверно, услышал мои молитвы (я все больше убеждалась в его существовании, а иногда и верила в Его особую снисходительность ко мне: Он часто исполнял мои желания, в том числе самые дурацкие; осечка произошла только с Томэром, и я уговаривала себя, что так и надо). Поездка оказалась очень яркой и незабываемой и началась с приключения, задолго до приезда в поселение… Папа подобрал меня на центральной автобусной станции в Иерусалиме в пятницу днем. Мы решили выехать рано, чтобы избежать пробок, так что папа, остановившись на бензоколонке купить Гаю сока и булочку, сразу рванул в сторону восточного выезда из города.
– Пап, а ты разве знаешь, как ехать в Эфрат?
– Указатели есть, разберемся.
– На территориях?
– Ну-у-у… почему бы и нет?
– А почему ты не хочешь поставить джипиэс?
– Не хочу! Я вчера попробовал, включил, так он территории не признает частью Израиля, всякие гадости говорит.
– Гадости?
– Ну, когда я проложил маршрут, он сказал: «Вы уверены, что хотите покинуть территорию Израиля?» Меня это взбесило, я его заткнул, обойдусь без него.
– Но, пап… Ты же считаешь, что Западный берег надо отдать палестинцам и что у нас нет права оккупировать эти земли…
– Считаю. Но я тут живу, я имею право так считать! А тут какой-то говнюк, который делал эту программу в своей Англии или Америке, диктует мне, что́ Израиль, что́ не Израиль…
– Но, пап… А что, если мы случайно заедем в арабскую деревню – как ты можешь так рисковать? – На всякий случай я сказала это шепотом, хотя рано разбуженный Гай уже спал на заднем сиденье, зажав пакетик сока в руке.
– Не говори глупости. И потом, джипиэс может заглючить.
– С ним как-то надежней…
– Перестань, Мишка! – нервно сказал папа и почесал свои заметно поседевшие за последний год волосы – хорошо знакомый мне нервный жест. Он упрямо вперился в дорогу и почему-то свернул в сторону Бейт-Шемеша, хотя даже я знала, что таким образом мы стопудово не минуем арабские деревни. Я вздохнула и откинулась назад: папу не переубедишь, так что лучше расслабиться. А папа, довольный своей победой, опять повеселел:
– Я понимаю, что тебе странно, Мишка, но я просто так чувствую, и всё. Такой вот парадокс. Мы в принципе парадоксальный народ. Хочешь анекдот про еврейский парадокс?
– Давай.
– Отдает, значит, еврейский отец сына в католическую школу – ради образования. И как-то раз сын приходит домой, начинает рассказывать про святую троицу: Отца, Сына, Святого Духа. Еврейский папаша вскипает и говорит: «Так, Моти, слушай меня внимательно и запомни: есть только один Бог и именно в него мы не верим!»
– Сам придумал?
– Льстишь! К сожалению, нет.
– Но это же про тебя!
– А то! – Папа хитро прищурился. Он только-только начал приходить в себя после ухода Гили, и я даже испытала укор совести за то, что спорила насчет джипиэс. – Вот еще анекдот… – продолжил папа.
Но рассказать анекдот ему так и не довелось, потому что в этот миг мы услышали громкий треск, как будто машина на что-то наехала.
– Ах ты черт! – выпалил папа, прибавив еще пару отборных ругательств по-русски. Он включил аварийку и выскочил из машины.
Я вышла вслед за ним и сразу поняла, что произошло: шина левого заднего колеса лопнула и сдувалась на глазах.
– Тут что на дорогах, стекло, что ли? – пробурчал папа. – Только панчера[91] нам не хватало!
Я почему-то подумала, что это смешное слово «панчер» на сленге означает еще и нежелательную беременность, то есть залет, но папе было не до филологии, поэтому я сказала:
– У тебя разве нет запасного колеса?
– Есть. А вот инструменты – дома. Я только сейчас это осознал, – сокрушенно признался папа и беспомощно развел руками.
– А сколько мы можем проехать со сдутой шиной?
– Да черт его знает… немного. До Бейт-Шемеша – без шансов, до Иерусалима – тоже.
– Хорошо, мы хоть на территории не выехали…
– Ладно, ладно… не надо мне этим тыкать! – обиженно сказал папа.
– Вон там впереди, кажется, виноградник…
– Мишка, какой виноградник?! Мы не на экскурсии!
– Да не, там же кто-то есть, там кто-то живет, ну типа хозяин. У него наверняка есть машина и инструменты…
– А-а-а! – просиял папа. – А ты соображаешь, дочь моя. Когда хочешь.
Навстречу вышел загорелый невысокий, но крепкий, довольно медлительный мужчина лет шестидесяти, в шортах и майке-безрукавке, и папа, забыв представиться, зачесал скороговоркой: мы едем к брату, двадцать лет не общались, помирились на похоронах отца, а он живет на территориях, хоть я и против поселенцев, но брат же, а я дурак был, но к ним надо до шаббата, а у нас такое – панчер, вот шина, посмотри, а сын заснул на заднем сиденье, а сейчас проснулся и просит пить… Мужчина сделал жест, останавливая папу, как будто папин поток речи физически на него напирал.
– Тише, тише… Тише-тише… – сказал он очень спокойно, размеренно, почти медитативно. – Во-первых, как тебя зовут?
– Зээв, – немного растерянно ответил папа.
– А меня – Уди. Очень приятно. Это во-вторых. А в-третьих, учти: меня сильно контузило в Войне Судного дня, у меня посттравматический синдром и проблемы с концентрацией внимания, так что я не могу воспринимать сразу много информации…
– Мой отец тоже там воевал, – сразу перебил папа, – ему уже было под сорок, но он сам вызвался…
– Дорогой мой, я же только что объяснил: у меня проблемы с концентрацией, так что не перебивай меня, а то я сразу теряю нить… – все так же медленно и терпеливо сказал Уди.
– Прости, – смутился папа и замолк.
– Скажи, чем могу помочь.
– Мне нужно одолжить инструменты – поменять колесо.
– Хорошо, дорогой мой, хорошо, нет проблем. Только мне надо сначала их найти. Вы пока зайдите, угощу вином. У меня отборные вина…
– Спасибо, но я за рулем…
– А ты погуляй часик – выветрится. Я же не собираюсь тебя напоить, Зээв. Просто предлагаю попробовать.
– Но мы торопимся…
– Очень плохо. – Уди покачал головой. – Ничего хорошего не выходит, когда торопишься.
– Но шаббат… Мой брат… они религиозные.
– До захода солнца еще далеко.
– Да, но…
– Заходи давай. Вот твои дети хотят, правда?
– Правда, – сказала я и