улыбнулась папе, который смотрел на меня волком, соответствуя имени.
– Идемте, идемте, я вас надолго не задержу: через час встречаюсь с другим раненым в Войне Судного дня, и мы идем навестить третьего, все вместе воевали…
Уди показал нам четыре сорта вина, три красных и одно розовое – он сам придумал рецепты за те тридцать лет, что владеет виноградником. Несмотря на то что папа все время перебивал и комментировал, хозяину удалось подробно рассказать о специях и пряностях в каждом вине, о том, с какой едой оно лучше всего сочетается. Потом мы дегустировали: Уди налил мне и папе по трети бокала каждого сорта, а всё, что мы не допили, вылил. Увидев мой удивленный взгляд, пояснил: «Я каждый день пробую вино из тридцати-сорока бочек: если бы я жалел вино и не выливал, то очень быстро спился бы и не смог тут работать…» Гаю Уди тоже налил четверть бокала на пробу, невзирая на папин протест («Детям надо давать пробовать, тогда они не вырастут алкоголиками», – пояснил Уди). Когда папа поинтересовался ценой и узнал, что бутылка стоит около ста пятидесяти – двухсот шекелей, он чуть не поперхнулся и поспешно сказал, что таких денег у него с собой нет. Уди медленно повернул к нему голову – его загорелая шея еще больше сморщилась, он немного напоминал черепаху.
– Зээв, не надо плохо думать о людях. Вы – мои гости, и я вас угощаю. Если тебе потом захочется купить вино – пожалуйста, не захочется – дело ваше.
Папа опять смутился и ушел менять колесо. Гай побежал за ним.
Уди пристально меня разглядывал, нисколько не стесняясь.
– Ты похожа на маму, – не спросил, а утвердительно сказал он. Я улыбнулась. – Хорошо!
– Папа хороший, он просто… любит поговорить.
– У меня дети тебя старше. Трое. Все здесь выросли, все уже упорхнули из гнездышка. – Уди вздохнул.
– И все с детства пили вино?
– Конечно. – Уди серьезно кивнул. – И никто из них ни разу не напился – ни подростком, ни в армии, ни потом… Я их всему научил. Научить тебя?
Я кивнула.
– Это просто. Ты уже пила когда-то? Напивалась?
Я вспомнила вечер и ночь знакомства с Томэром и промычала нечто неопределенное.
– Вино? Сколько ты выпила?
– М-м-м… Не помню, мы пили из горла…
– Вот. Нельзя вино пить из горла. Из пластмассовых стаканов тоже нельзя. Вино надо пить из бокалов, из дорогих бокалов. Тогда выпить лишнего невозможно. Тогда вино – настоящее вино. А настоящие вина – они не врут. Это важно, это – главное. А дальше – водка, виски… Здесь такой секрет: только по отдельности. Не мешать. Тогда чувствуешь вкус и знаешь, сколько ты выпила. А когда мешаешь с соком и не знаешь, сколько там водки или виски, тогда все мешается, и тут начинается вранье, и ты уже себя не контролируешь…
Тут вошел папа – поблагодарил, вернул инструменты и слегка заискивающе попросил:
– Уди, а расскажи про то, как ты воевал… Гай маленький, не поймет, а Мишель запомнит на всю жизнь, такое живое свидетельство.
(Казалось, папа таким образом просит прощения за свое поведение…)
– Я был на «Китайской ферме», – охотно сказал Уди и выдержал паузу, в которую сразу вклинился папа:
– Ну надо же! На «Китайской ферме», ты слышала, Мишка? Это самое пекло, ад… Дедушке тоже досталось, но нельзя сравнивать. Наши сухопутные войска дошли до запада Синая, почти до Суэцкого канала, но египетская армия была куда больше и готова к бою, у нас была пехота и горстка танков, а у них – и танки, и артиллерия. Только на четвертый день удалось завладеть этими местами ценой большого количества жертв…
Я ткнула папу локтем в бок; он замолчал и виновато потупился. Уди продолжил как ни в чем не бывало:
– Помню, мы бросали в них гранаты, чтобы хоть как-то замедлить наступление, хотя вроде наступали мы, а не они…
– Последнее! – Папа поднял вверх указательный палец. – Знаешь, Мишель, почему это место называлось «Китайской фермой»? Раньше на этом участке была египетская опытная сельскохозяйственная станция, ее забросили еще во время Шестидневной войны, но японское оборудование так и осталось лежать, и наши солдаты приняли японские иероглифы на нем за китайские, отсюда такое название. Всё, Уди, я весь внимание.
– Зээв, – спокойно сказал Уди, – я же говорил: когда меня сбивают с мысли, я полностью теряю нить. А теперь мне пора идти, господин Энциклопедия. Мы с контуженым другом идем навещать третьего… помнишь, я говорил? Пока, Мишель, удачи тебе! Пока, маленький Гай! – Уди отвернулся, надел свою панаму цвета хаки.
– Подожди! – крикнул папа. – Я решил купить вино. Номер три, которое хорошо к баранине.
– Замечательно, очень рад за тебя. Бутылки бери из во-о-он того шкафа.
– Но деньги! – беспомощно простонал папа.
– Оставь номер телефона: потом тебе позвонит мой директор, оплатишь по кредитной карточке.
– Но, Уди…
– Ты меня слышал, Зээв. Это все – потом. Меня деньги не волнуют. У меня есть директор, он отвечает за финансовую сторону. А я – не про это.
– Постой! – крикнул папа ему вслед. – Но меня волнуют деньги! Меня!
– Это твоя проблема; значит, тебе есть над чем работать… – Эту фразу Уди сказал издалека, перед тем как исчез за деревянным забором участка, как будто это мы с папой и Гаем тут жили и владели виноградником, а не сам Уди, как будто он нам немножко привиделся, как будто на самом деле это был пророк Элиягу, который не пришел выпить свой бокал в Песах, но зато явился сейчас, в момент перехода весны в лето, только с обратной целью – не выпить наше вино, а угостить нас своим…
– Фу-у-ух, что-то я устал, – сказал папа садясь в машину с бутылкой вина номер три, – пожалуй, поставлю джипиэс…
Наконец мы приехали в Эфрат, помахали солдату с ружьем на блокпосте, он вышел, посмотрел на нас, спросил, к кому едем, и затем открыл ворота. Я удивилась: по сравнению с другими поселениями в Иудее Эфрат – почти город, здесь живет около десяти тысяч человек, неужели всех знают поименно? Я чуть ли не впервые была на территориях и не могла не отметить, как здесь красиво: пески, большие камни, горы, всё еще покрытые зеленью, не выжженные летом, и поселение словно спускается с холма, дома словно сбегают вниз, а внизу – далеко, но кажется, что близко, – Мертвое море, а если присмотреться и нет тумана, то и Иорданию видно. А еще пахнет кипарисами, соснами, лавандой и розмарином. Портит вид только колючая проволока, огибающая поселение, но, наверно, когда долго живешь здесь, перестаешь ее замечать…
Хая в бархатном черном головном уборе, полностью скрывающем ее волосы, и в черном, расшитом бисером нарядном платье до лодыжек вышла встречать нас на веранду – семья Гершона жила в небольшом доме, который то и дело расстраивался по мере рождения новых детей. Хая, тоненькая и худенькая, смутилась как девочка, когда папа вручил ей роскошный букет лилий. Дети тоже высыпали на улицу: девочки в нарядных платьях и белых чулках, с заколками в волосах, мальчики в белых рубашках и черных брюках, и один малыш возраста Гая в белой рубашке и джинсах. Годовалого ребенка Хая держала на руках, а старшему сыну недавно исполнилось восемнадцать, он носил черную шляпу, как и Гершон, и, конечно же, не поздоровался со мной за руку и избегал смотреть в глаза. Все остальные, наоборот, окружили меня и Гая, выкрикивали наперебой свои имена, соревнуясь за наше внимание, хватали нас за руки, задавали кучу вопросов, пока старшая дочь – примерно моего возраста – не шикнула на них. Потом она повернулась ко мне и как бы извиняясь, но весело сказала:
– Они так радуются вашему приезду, это для нас настоящее событие. Меня зовут Шейна, а тебя Мишель, да?
Шейна, смуглая (в Хаю) и очень быстрая, при этом ровная, спокойная, организовала детей, – так что кто-то помог донести наши вещи, а другие взяли шефство над Гаем, – а потом повела нас в дом и сразу ушла на кухню. Мне показалось, что она меня намного взрослее… Бабушка Галя сидела в зале и читала газету, а рядом скучала Майка, непривычно одетая в блузку с рукавом до локтя и юбку до колена (очевидно, из уважения к Гершону). Она приехала специально ради воссоединения семьи, сразу заявила, что ни за что такое не пропустит. (Я оглядела свои длинные брюки и широкую футболку – только локти обнажены, но замечания мне никто не сделал.) На шум и возню, сопутствующие нашему приезду, вышел Гершон; на его волосах и бороде блестели капли воды, как будто он только что принимал душ.
– Ну наконец-то! – зычным голосом прокричал Гершон, бросаясь обнимать папу. – Мы уже волновались… Скоро шаббат: через час свечки зажигать…
– Мы только приехали, а ты уже лезешь со своим шаббатом, – проворчал папа, как будто совсем недавно не стремился приехать пораньше именно из-за этого. – Мы не специально задержались, у нас была маленькая авария…
– Авария?! – ахнула Галя. После смерти дедушки ее очень просто вывести из равновесия.
– Да всё нормально, мам, шина прокололась. Зато мы вот заехали в виноградник; держи, Гершон, это тебе – шикарное! – Папа протянул бутылку.
Гершон взял ее и стал внимательно изучать этикетку, затем мягко вернул бутылку папе.
– Прости, Зээв, но это не тот кашрут, возьми лучше себе.
– И возьму! Незачем переводить такое дорогое вино на тех, кто ничего в этом не понимает! Не тот кашрут! Что это означает вообще? Сделано в Израиле, одобрено раввином, так нет, кашрут ему, видите ли, не подошел… – Папа уже закипал, но под умоляющим взглядом Гали взял себя в руки. Мы с Гаем стали раздавать подарки кузенам и кузинам и привлекли папу к процессу. Он остыл, умилялся племянникам, их искренней радости и благодарности, даже привел их в пример Гаю, уже избалованному подарками, но после вручения очередного подарка бубнил:
– Надеюсь, хоть это кошерно, надеюсь, хоть это подойдет твоим детям…
Гершон делал вид, что оглох и ничего не слышит, – самая верная тактика в общении с папой…
До вечера все шло мирно: Хая и ее дочери зажгли субботние свечи (мне и Майке тоже предложили, но Майка отказалась от имени нас обеих, хотя я не успела понять, хочу или нет), потом Гершон и сыновья пошли в синагогу, а папа остался помогать Хае на кухне, хотя его помощь, конечно же, вежливо отклонили. Потом мы сели за стол, Гершон прочел благословение на вино и на хлеб, и мы ели яичный салат, салат из баклажанов, фаршированную рыбу, накладывая на тарелку всё новые куски домашней халы, и бульон с