– Посейдон? – неуверенно спрашивает Алиса, плохо различающая против света черты Наутилуса.
– Я его сын Александр.
Теперь свет бьет ему в лицо, и Алиса убеждается, что молодой Наутилус похож на своего отца: тот же взгляд, та же форма лица. На голове у него корона из бирюзовых кораллов.
– Где ваш отец?
Александр не спеша усаживается на трон.
– Революция. Вернее, государственный переворот. Я его устроил и победил.
Александр античного мира тоже ревновал своего отца Филиппа Македонского к его славе и казнил, чтобы стать царем вместо него. Зловещее совпадение.
– Переворот против собственного отца?
Молодой человек поправляет на себе тогу, как будто боится, что она помнется.
– Папаша слишком… размяк. Мы, молодые, не могли бесконечно мириться с его трусостью. Когда угрожает война, требуются сила, решимость, дальновидность. Для гнилых компромиссов не остается места. Полумеры только множат проблемы.
Изящная формулировка, не предвещающая ничего хорошего.
– Что произошло с Посейдоном?
– Я должен был пойти навстречу поддержавшим меня революционерам. Они подозревали меня в желании по-родственному пощадить отца. Пришлось продемонстрировать свою решительность.
– Как же вы с ним поступили?
– Он был схвачен, отдан под суд и казнен. У нас не было выбора. Его судили так же, как вы судили когда-то своего короля Людовика XVI. И казнили тем же самым способом.
– Ему отрубили голову?
Александр поворачивается к детали убранства зала, расположенной над троном, которую Алиса до этого не замечала.
Набитая соломой голова Посейдона, вывешенная так же, как когда-то вывешивали в замках охотничьи трофеи…
– Посейдон… – в смятении бормочет она.
Молодой Наутилус ждет, пока гостья справится с бурей чувств, и продолжает:
– Тем не менее я полагаю, что, как Матушка, а для меня – Бабушка, вы вправе знать правду. Поэтому, едва узнав о вашем появлении у нас, я пожелал с вами поговорить.
Алиса не может оторвать взгляд от мертвой головы того, кого она считала своим сыном.
– У нас возникало много проблем с Сапиенсами, особенно с теми, кто приплывал с Нормандских островов. Пришлось вступить с ними в бой.
Молодой человек-дельфин с гладким лицом, отливающим синевой, касается кончиками пальцев своей коралловой короны.
– Благодаря дельфинам мы одержали победу в большом морском сражении. Увы, победа стоила нам больших потерь. Поэтому мы приняли предложение Сапиенсов о подписании мирного договора. Обе армии высадились на нейтральный остров. Но это оказалось подстроенной Сапиенсами ловушкой: эти подлецы воспользовались нашим отсутствием, чтобы внезапно напасть на Довиль и перебить женщин, стариков и детей – и Наутилусов, и дельфинов. Было больше восьмисот убитых. Мы назвали это преступление «бойней Святого Сатурнина». Его дата стала нашим национальным днем траура.
Александр трясет головой, как будто хочет прогнать мрачное воспоминание.
– Многие мои соплеменники возненавидели Сапиенсов, особенно молодежь, видевшая смерть своих родителей от пуль и гарпунов! – Он вздыхает. – Лично я искренне старался успокоить страсти, но новое поколение требовало мести. Я пытался убедить отца проявить больше суровости, но ничего не добился. Государственный переворот стал неизбежностью. Я сказал себе, что лучше всего будет его возглавить. Как говаривал кто-то из ваших политиков, «когда события тебя опережают, лучше создать впечатление, что их организатор – ты сам».
Алиса по-прежнему смотрит на голову того, кто не родился бы, не будь ее, и вспоминает их последнюю встречу, когда он уже признавался, что мир превосходит его понимание и что молодежь поражает его своей жестокостью.
– Урегулировав наши внутренние проблемы, – продолжает молодой монарх, – мне пришлось приняться за сам конфликт. Мы атаковали порт Сапиенсов на острове Джерси, откуда выходили их рыболовные суда и военные корабли. В эпической битве мы их одолели. И я принял решение: для утверждения своей легитимности я обязан казнить пленных Сапиенсов.
Он качает головой.
– Это были всего лишь Сапиенсы, то есть не настоящие… люди.
Я так долго билась за то, чтобы гибриды считались людьми, но они сами, едва придя к власти, низводят нас до ранга недолюдей.
Если вглядеться в лицо мертвого Посейдона, то на нем читается не столько боль, сколько недоумение.
Александр невозмутимо продолжает свои объяснения.
– Дальше события ускорились. Я провел закон, по которому Наутилусам позволено убивать всех встречных Сапиенсов. Мы вступили в период, который назвали «очистительным», когда некоторые мои подданные позволяли себе, должен признать, некоторые излишества… Потом, когда ярость была утолена, я предложил пощадить двух представителей, по одному каждого пола…
– Чтобы показывать их в зоопарке.
– В Палеонтологическом музее, учреждении, несущем знания юным поколениям, – уточняет он.
Алиса в потрясении смотрит на Александра.
– Так это вы несете за все это ответственность?
– Мы считаем – в согласии с нашими собратьями-дельфинами, – что будущее принадлежит морской жизни. Мы вышли из воды и туда же вернемся. Это хорошо объяснено в «Палеоспейс» в Виллере: вода миллиарды лет покрывала всю планету, на ней не было ничего другого. Мы – первая форма жизни, предваряющая сухопутную и воздушную. Горе тому, кто об этом забудет.
Молодой правитель Наутилусов встает и подходит к окну, за которым тянется нескончаемая синяя линия горизонта.
– Здесь, в Довиле, волны неуклонно подтачивают скалы, которые день за днем крошатся, ибо таков нерушимый закон. Уровень мирового океана не перестает подниматься, площадь континентов сокращается.
Он оборачивается и по-прокурорски тычет пальцем в Алису.
– А причина этого явления – вы, Сапиенсы! Ваша жажда неуемного потребления, приведшая к взрывному промышленному росту! Теперь неизбежен возврат эры воды. А вместе с ним – ваше вымирание. Следом за вами придет очередь Диггеров и Ариэлей.
– Как же вы самоуверенны…
Александр все больше распаляется.
– Откройте наконец глаза! Дети Наутилусов называют вас «динозаврами» и считают, что вас не станет, когда поднимется вода… Может, «Энциклопедия относительного и абсолютного знания» и права насчет прошлого, но она полностью ошибается, когда судит о будущем. Будущее не будет «женственнее, меньше, социальнее», как там написано. Оно будет исключительно «более водяным». Как гласит учение дельфинов, в один прекрасный день все пространство этой планеты опять покроется водой.
– Что тогда станет с остатками Сапиенсов? – интересуется Алиса.
– По сведениям, поступающим от дельфинов-исследователей, рыщущих по миру, повсюду еще остаются целые города Сапиенсов, устоявшие после катастрофы Третьей мировой войны. Большие города исчезли, чего не сказать о малых. Согласно донесениям, еще живы десятки, а то и сотни тысяч Сапиенсов, особенно в Южном полушарии, скажем в Австралии.
Алиса не удерживается от удрученного вздоха.
– Я хочу вернуться в Валь Торанс.
Александр выпячивает грудь.
– Это невозможно. Теперь, когда вы знаете правду, есть опасность, что вы попытаетесь сколотить враждебный нам союз.
– Отпустите меня! – просит старушка, ощутившая вдруг страшный груз усталости. – Я никому ничего не расскажу о происходящем здесь.
Она замечает, что Наутилус избегает на нее смотреть.
– У вас ведь зуб лично на меня? – спрашивает он.
– У меня своя теория о метаморфозах, – говорит она. – С течением времени организмы должны изменяться, становиться улучшенными версиями самих себя. Вы, убийца родного отца, обрекли вид, положивший начало вам самим, на жизнь животных в зоопарке и сами стали…
Она подыскивает правильное слово.
– …правителем, стремящимся вести свой народ в будущее, соответствующее его талантам, – подсказывает Александр.
– Нет, вы стали… рыбой, – договаривает Алиса.
Он не реагирует на оскорбление, только щелкает пальцами перепончатой руки. Стражи хватают и уводят Алису. Когда она уже покидает тронную залу, Александр бросает ей вслед:
– Подождите. Осталась одна мелочь… – Он сам подходит к ней и шепчет: – Знайте, перед тем как папаше отрубили голову, он сказал мне: «Увидишь Матушку – передай ей, что я думал о ней до последнего вздоха».
Франсин и Диего неприязненно смотрят на Алису.
Ее опять втолкнули в клетку в зоопарке, опять она стоит между фальшивым окном и столом, накрытым клетчатой красно-белой скатертью. Наутилус-гримерша изображает на ее лице то, что считает атрибутами кокетливой женщины. Наутилус-режиссер этого непристойного скетча натягивает на нее наряд из гардероба казино и парик с бигуди. Наутилус-декоратор дополняет убранство клетки кроватью с балдахином.
Алиса молча терпит издевательство на глазах у двух своих безучастных сородичей.
После ухода всех трех Наутилусов она обращается к бывшему журналисту:
– Знаю, вы меня не выносите, господин Мартинез, но учтите: что бы вы ни думали, я считаю, что будущее за биоразнообразием, в том числе у людей. Сейчас немного сложный транзитный этап. Мы – как корабль, преодолевающий полосу штормов, рифов и течений у мыса Горн[67].
– Немного сложный? – восклицает Диего. – Изволите шутить?
Он вскакивает с разъяренным видом, но его останавливает оглушительный шум телевизора: на экране опять порнофильм. Алиса отмечает, что звук стал еще громче, чем раньше.
Не иначе, ветеринары-Наутилусы рассудили, что раз самок теперь целых две, шанс на размножение удвоился.
Франсин затыкает себе уши и с гримасой омерзения говорит Алисе:
– Я пыталась им втолковать, что такое менопауза, но у этих Наутилусов самки рожают до самой смерти, поэтому они не понимают, что у женщин древнего вида есть срок годности. Они воображают, что достаточно запереть вместе женщину и мужчину, чтобы появился ребенок.