Время хищных псов (СИ) — страница 6 из 59

Помывшись и переодевшись, все четверо собрались за ужином. Приготовившие все слуги незаметно испарились, словно бы их здесь и не было.

Разговор не клеился, да и сил на долгие беседы ни у кого не оставалось. Мантикора с Орогримом быстро умяли по ломтю мяса с овощами и хлебом, выпили на двоих три бутылки вина, а вот Гундольфу кусок в горло не лез. Он задумчиво крутил в пальцах полупустой бокал, не прикасаясь к вину, и мрачно разглядывал украшающие стены гобелены.

- Талеанис, Грим, может, вы все же ляжете? - мягко поинтересовалась Арна, ощущая, что те уже просто засыпают в креслах. - Завтра и впрямь тяжелый день.

Полуэльф пробормотал что-то невнятное, поднялся на ноги и, пошатываясь, направился к ближайшей комнате. Плечом распахнул дверь, не зажигая свечу, прошел дальше, с грохотом отшвырнул с пути стул и, не раздеваясь, рухнул на кровать. Через несколько секунд негромкий храп возвестил о том, что до постели он добрался вовремя: промедли Арна с предложением идти спать хоть на минуту - храпел бы Мантикора в кресле, и вряд ли кто сумел бы его разбудить в ближайшие пару часов. Орк тоже подчинился просьбе сестры, хотя и не так охотно. Разумеется, спать пошел он не в отдельную комнату, специально подготовленную для него, а в комнату Арны, где привычно расположился на полу рядом с кроватью и мгновенно уснул.

- Отчего ты не сама не пойдешь спать? - без особого интереса спросил Гундольф.

- Не хочу оставлять тебя наедине с мрачными мыслями, - честно ответила девушка.

- При всем моем уважении, я бы не хотел, чтобы ты и дальше читала мои мысли, - недовольно пробурчал рыцарь.

- А я не читаю, - она пожала плечами. - Я вообще очень редко это делаю, только по необходимости. От тебя просто такой эмоциональный фон идет, что его не чувствовать просто невозможно. И мне нет никакой надобности читать твои мысли, чтобы понять, о чем ты думаешь.

- И о чем же я думаю? - язвительно поинтересовался Грифон.

- О том, что сказал барон про понятие чести. О том, действительно ли можно ему доверять. Об убитой семье, и о том, как ты страшно отомстишь, и о том, кажется ли тебе, что когда ты думаешь о мести, ты становишься сам себе противен. Ну и, конечно же, о том, что делать дальше, - не задумываясь, ответила она.

Рыцарь удивленно воззрился на Танаа.

- И это все ты поняла только по моим эмоциям, не читая мыслей? - недоверчиво спросил он.

- Да. Гундольф, знать о чем и как человек чувствует - это гораздо важнее и информативнее, если можно так сказать, чем знать о чем и как человек думает. Эмоции - они всегда содержат в себе гораздо больше, чем голые мысли. И телепата, не способного улавливать чувства, обмануть гораздо легче, чем эмпата, не умеющего читать мысли. Разум проще контролировать, нежели сердце.

- Я думал, наоборот. Впрочем, тебе виднее. А что ты сама думаешь о том, что сказал дядюшка? Про слишком высокую цену за чистую совесть.

Арна на минуту задумалась и потом заговорила, тщательно взвешивая каждое слово.

- Я думаю, что разумный, способный по-настоящему, а не в качестве оправдания собственным желаниям, приносить свою честь, свое нежелание творить зло, на алтарь торжества добра, справедливости и жизни - достоин величайшей награды, какой он только мог бы пожелать, - медленно произнесла она. Перед внутренним взором девушки стояло лицо лорда Птицы, убитого ею.

- Какой же награды может желать для себя человек, совершающий подлость во имя торжества справедливости? - чуть насмешливо спросил Гундольф.

- Забвения, - коротко ответила Арна.

- Забвения?

- Да. Бывает так, что ради великого блага приходится идти на преступление против своей совести, поступаться честью ради жизни и счастья других. Это великий подвиг, но… Вряд ли можно желать в награду за этот подвиг чего либо, кроме как чтобы этот подвиг навсегда стерся из памяти разумных, равно как и тот, кто этот подвиг совершил.

- Забвение… - негромко проговорил рыцарь, словно пробуя слово на вкус. - Никогда бы не подумал.

Наступила тишина, прерываемая лишь тиканьем часов. В этой густой, наполненной мыслями и чувствами тишине прошли долгие пятнадцать минут.

- Наверное, я все же пойду спать, - Арна поднялась с кресла, взяла со столика стакан воды и, подумав, поставила его обратно. Пить не хотелось. - Не сиди долго. Завтра будет непростой день.

- Конечно, я знаю, - отмахнулся Гундольф, совершенно не собираясь следовать совету.

- Как хочешь, - она вздохнула и осторожно коснулась его разума, омывая усталое сознание волной доверчивого, искреннего тепла.

Когда дверь за девушкой закрылась, рыцарь позволил себе то, чего так давно и страстно желал: он сбросил обувь, забрался в кресло с ногами, обхватил колени и спрятал лицо, позволяя накопившимся боли, горю, тоске по погибшим родным, страху перед туманным будущим, в котором не признался бы даже знающей обо всем Арне, прорваться, пролиться слезами облегчения, которых никто не должен был видеть… которых никто и не видел.

Минут через пять стало легче, словно исчезла плотно сдавливающая горло на протяжении последних дней удавка. Молодой человек встал, вытер лицо смоченной в кувшине с водой салфеткой, бросил мокрую ткань на стол. Погасил свечи и лампы, подошел к окну, распахнул рамы, полной грудью вдыхая воздух города, который хоть и не был местом его рождения, но все же стал родным.

И испытал нечто вроде детского обиженного удивления, когда шеи коснулось острое лезвие, а хрипловатый и очень знакомый голос за спиной тихо, но очень жестко произнес:

- Шевельнешься - перережу горло. Быстро отвечай, где твои спутники?


Глава III


Шевалье Легран т’Арьенга


Полированную поверхность стойки между подставкой для кружек и стопкой подносов покрывал тончайший слой пыли. Практически неразличимый, он тем не менее не ускользнул от внимательного взгляда Менкаса Гарта, с унылым видом изучавшего след в этой пыли, оставленный двумя серебряными монетами. Единственными монетами, коснувшимися сегодня стойки.

- Талька, зараза растяпистая! - резко распрямившись, рявкнул трактирщик. - Почему пыль не вытерла?

- Как не вытерла, дядька Менкас? - из-за ведущей в кухню двери высунулась румяная мордашка племянницы. - Все вытерла!

- Ты мне тут не заливай! Ну-ка быстро, тряпку взяла, и за дело! И пока все тут не заблестит, чтоб не смела сбегать!

Проворчав что-то себе под нос, девушка мрачно поплелась за тряпкой. Дядька Менкас был человек добрый и отходчивый, но когда он пребывал в таком настроении, как сейчас, лучше бы его слушаться беспрекословно, а не то могло и влететь.

К сожалению, чем дальше, тем чаще Менкас Гарт находился именно в таком настроении. И у него были на то причины - ну какой трактирщик может радоваться жизни, когда суточная прибыль его таверны редко превышает хотя бы пять золотых имперских марок? А ведь еще каких-то несколько месяцев назад Менкас порой выручал и пятнадцать, и двадцать золотых! Конечно, большая часть этих денег уходила на уплату налогов, обучение дочери и племянницы, после смерти сестры трактирщика оставшейся на попечении дядюшки, на закупку продуктов и на жалование немногочисленным работникам лучшей таверны Хайклифа, но и себе оставалось немало. Не то что теперь…

- Совсем с этими новыми законами житья не стало, - пробурчал Менкас и тут же всполошено огляделся - не слышал ли кто? За такие слова можно было враз украсить собой одну из многочисленных виселиц, любовно понатыканных за Клювом молодыми рыцарями, последователями магистра фон Кильге.

Собственно, именно оный магистр и был повинен во всех бедах и горестях Гарта. После введения новых законов таверна “Рыцарский конь”, ранее так горячо любимая молодыми Грифонами, оставлявшими в ней немалую часть жалования, потеряла эту статью доходов: теперь орденская молодежь собиралась в основном либо дома у фон Кильге, в отличие от прочих магистров совершенно не пытавшегося держать приличествующую его положению дистанцию, либо и вовсе в Клюве, где регулярно проводились какие-то парады и праздники. Да и вообще, посерьезнели с появлением нового магистра молодые рыцари, построжели, прониклись своей избранностью, о которой так проникновенно умел рассказывать фон Кильге. Теперь все больше не в кабаках за пьянками проводили время, а на тренировочных площадках и полигонах да в библиотеках. Оно, конечно, в чем-то и к лучшему, но все ж в меру хорошо? А что самое главное: Менкас прекрасно понимал, что все эти нынешние изменения - лишь начало чего-то гораздо большего. Он достаточно долго пожил на этом свете, многое повидал, и сейчас, как и большинство жителей Хайклифа, видел: Гундольф фон Кильге собирает свою маленькую армию отнюдь не для того, чтобы потешить собственное самолюбие, и даже не для того, чтобы занять пост великого магистра ордена Грифона, нет - у этого молодого и честолюбивого и в то же время фанатично преданного некоей не совсем еще понятной посторонним идее рыцаря планы куда более масштабные. Вот что удивляло трактирщика, так это то, что люди, имевшие в Хайклифе реальную власть и силу, фон Кильге либо поддерживали, либо хотя бы не мешали, несмотря на то, что должны были бы понимать: он рядом с собой никого не потерпит, такие молодые - они самые клыкастые и жадные. Однако как магистры ордена, так и лорды города - никто из них не предпринимал никаких действий, призванных ограничить аппетиты фон Кильге, а если и предпринимал - то не очень-то успешно.

Если бы кто-нибудь мог бы прочитать эти мысли Менкаса, он бы, наверное, удивился, что простой трактирщик так много знает о происходящем на недосягаемых для него верхах власти. Но тому было два объяснения: во-первых, троюродный брат хозяина “Рыцарского коня” сам являлся старшим рыцарем-Грифоном, и о том, что не являлось внутренней тайной ордена, нередко любил потрепаться, а во-вторых… Во-вторых, и, наверное, даже “в-главных”, Гарт все же был трактирщиком. Именно к нему так или иначе стекались разнообразнейшие сплетни со всего города, а, имея достаточный опыт и умение делать выводы, из сплетен несложно вычленить настоящие сведения о происходящем. И сведения эти Менкаса не радовали: как минимум никакого достойного заработка ему в ближайшее время не светило.