{*}
Юлиус.
Олаф.
Мария Штойбер.
Человек без часов.
Нетерпеливая.
Девушка с улицы.
Франк Арнольд.
Спящая.
Человек в зимнем пальто.
Совершенно незнакомый человек.
Акт первый
Комната с тремя огромными окнами, выходящими на улицу. На заднем плане — фасад противоположного дома. У среднего окна — небольшой стол и два кресла. Одно из них развернуто к окну, другое — внутрь комнаты. Налево — входная дверь и колонна, обшитая деревом. Направо дверь в другую комнату. В кресле, повернутом к окну, — Юлиус. В кресле, повернутом в комнату, — Олаф.
Юлиус. Ты сегодня еще не смотрел в окно…
Новогодние елки в феврале еще валяются на обочине. Ледяные лужицы прикрывают песок на мостовой, словно маслянистая пленка. Снег тает, обнажая обгоревшие новогодние хлопушки. И прошлогоднее собачье дерьмо. Воробьи с тупым остервенением клюют платановые шарики. Скрипят приводные ремни. Владельцы автомобилей на ночь перетаскивают аккумуляторы в тепло. Голуби стучат лапками по цинковой жести подоконников. Никчемные птахи. Сорняки небесные. От шума никуда не деться. Даже сквозь сон слышен далекий храп пневматических молотков. Совершенно непонятно, что сегодня за день. Может быть, самый хмурый в году. Но определенно на грани безысходности. Девушки отражаются в стеклах витрин, на ходу приглаживают волосы. Вот спешит одна, в короткой юбке — в такой-то холод! — в черных колготках, дышит в воротник своего золотисто-зеленого пуловера с люрексом. Хорошенькая, бестия. Страшная. Уже в походке что-то развязное, ленивое, что-то от бульварных журнальчиков, папильоточное, блеклое, как телевизионный экран… Рядом снуют молодые парни, в перемазанных комбинезонах и синих рабочих штанах, реставрируют флигель во дворе. Вот консьержи, с толстыми связками гремящих ключей на поясе. Нагружают маленькие фургончики и катят на автокаре, укрытом брезентом, за ворота. Они трудятся и в праздники, и в будни, без выходных, а вечерами, довольные собой, сидят со своими женами и овчарками по кабакам. Они наполовину бывшие консьержи, наполовину уже хозяева домов.
Звонок у входной двери. Юлиус нажимает кнопку под подоконником.
Входит Девушка с улицы.
Девушка с улицы. Это вы про меня сейчас говорили? Вы, да? Что вы тут сочиняете? Блеклое, как телевизионный экран, что-то от бульварных журнальчиков — вы же меня совсем не знаете. Увидели меня впервые и сразу даете уничтожающую оценку. Что вы знаете обо мне? Ничего. (Подходит к левому окну и смотрит на улицу.) Как прилетела — в аэропорту на транспортере сплошь одинаковые чемоданы. Найти свой невозможно. В конце концов я схватила первый попавшийся, я же не идиотка, чтобы толкаться в поисках собственного чемодана среди двух с половиной сотен взбешенных пассажиров. В зале ожидания спросила у какого-то мужчины, который выглядел так, как будто встречал именно меня: «Вы Франк Арнольд?». Он ответил: «Да», хотя это была неправда. Он просто каждый день торчал в аэропорту и подбирался к людям, которых должны были встретить и не встретили. И на любое имя, какое ему называли, отвечал: «Да, это я». (Закуривает сигарету, кладет дешевенькую зажигалку на подоконник.) К кому я только не подлаживалась! И к занудливым мужчинам, и к сентиментальным, и к деловым. Вникала в их проблемы. Изучала, перенимала, усваивала их взгляд на мир. Находила подход и к молчальникам, и к болтунам. Неудачника — ободряла, а для весельчака была подружкой-хохотушкой. Со спортсменом бегала за компанию, с пьяницей — пила. Ничего не осталось. Ни от кого. Ни следа. Но это было полезно для здоровья. Там я жадно черпала свое «я», там его и оставила… У вас здесь нет термометра, барометра, метеобудки?
Юлиус. Мы сами как барометры. Когда он глядит в окно, а я — в комнату, начинается дождь или метель. Когда я гляжу в окно, а он — в комнату, вот-вот и солнце выглянет.
Еле слышный звонок во входную дверь. Входит Человек без часов.
Человек без часов. Прошлой ночью я тут отмечал праздник. И где-то оставил свои часы. Это же было здесь? Ну да. Я точно помню эту комнату. Эти три больших окна на улицу. Разрешите мне заглянуть в ванную?
Юлиус. Пожалуйста.
Человек без часов уходит в правую дверь.
Девушка с улицы. Упомянутая жизнь, если еще раз вернуться к ней, — мы ведь живем только воспоминаниями. А прочее — все равно что стоять у окна и смотреть на улицу, пока опять не исчезнешь с лица земли.
Звонок в дверь. Входит Нетерпеливая, из правой двери высовывает голову Человек без часов.
Нетерпеливая. Я хотела снова увидеть вас.
Человек без часов (входя). Вот так сюрприз! Я пришел поискать тут потерянную вещицу. Как дела?
Нетерпеливая. Хорошо. Спала очень неспокойно.
Человек без часов. Я тоже. Что-то меня тревожило. А когда сегодня утром проснулся, почувствовал, что кое-что потерял.
Нетерпеливая. А я думала, будто кое-что обрели.
Человек без часов. Открыв глаза, я и хотел было взглянуть на часы. И тут заметил, что на ночном столе их нет. Я стал искать…
Нетерпеливая. Ну и как? Нашли?
Человек без часов. Нет. Я вовсе даже не уверен, здесь ли я их потерял.
Нетерпеливая. Удивительно. Нынче вы совершенно не такой, как вчера вечером.
Человек без часов. Да, вчера я очень стеснялся…
Нетерпеливая. Да нет! Вовсе вы не стеснялись. Напротив. Вы все время ухаживали за мной. Буквально засыпали меня комплиментами.
Человек без часов. Я успел ближе узнать вас и сразу обнаглел, так уж оно бывает.
Нетерпеливая. У меня такое впечатление, что именно сейчас вы никак не сообразите, что со мной делать. Словно я вам надоела. Сегодня вы ведете себя совершенно не так, как вчера вечером.
Человек без часов. Я, верно, кажусь вам до крайности назойливым.
Нетерпеливая. Нет, что вы. Я, собственно, того и ждала.
Человек без часов. Странно. А меня преследовала мысль: ты заходишь слишком далеко. Ты ей надоедаешь.
Нетерпеливая. Ой, вы что-то уж совсем отстали от жизни.
Человек без часов. Правда? Сколько на ваших часах, кстати?
Они подходят к правому окну, смотрят на улицу.
Юлиус. Видишь, Олаф, как они себя обманывают, эти людишки. Путают друг друга. Не было тут никакой вечеринки. Ни вчера, ни позавчера, ни год тому назад, да, наверное, в этом доме с самого новоселья ничего такого не бывало.
Звонок в дверь. Входит Франк Арнольд.
Франк Арнольд. Извините за беспокойство: Марии Штойбер здесь случайно нет?
Девушка с улицы оборачивается.
Вы?.. Я опоздал в аэропорт на пять минут — и вы уже предпочли мне другого. Какая жалость. Господа, эта женщина — джокер. Каждый может использовать ее в игре по своему усмотрению. Прощайте, Мария. Всего, что произойдет с вами начиная с этой минуты, вы могли бы избежать, если бы подождали меня еще пять минут. Мы разминулись, Мария, не то бы вы попали в мои карты… (Уходит через левую дверь.)
Человек без часов подходит к Марии.
Человек без часов. Я слышал, тебе было очень плохо.
Мария. Слышал? Я тебе и сама могу рассказать, если хочешь.
Человек без часов. Наверно, это было ужасно.
Мария. Да, тебя ставят на ноги. В ущерб красоте, как видишь. Это не жир, не алкоголь, это от таблеток — лекарственная одутловатость.
Человек без часов. Но теперь ты хочешь жить?
Мария. Сначала мне давали блокатор{61}, который воздействует на двигательные функции. Я непроизвольно поднимала руки вверх, вот так: «Я сдаюсь, сдаюсь». Это к вопросу о том, хочу ли я жить.
Человек без часов. Ты сейчас говоришь так, будто анекдот рассказываешь.
Мария. Потом на мне опробовали новое средство, и я повторяла все, что слышала. Отвечать я не могла, только повторяла звуки, которые до меня доносились. Превратилась в эхо.
Человек без часов. Ты все это переживала в полном рассудке?
Мария. Альтернативой был бы другой препарат — я бы хватала все как грудной ребенок. Хап — хал — хап.
Она хватает за руку шагнувшую к ней с любопытством Нетерпеливую, которая тотчас отшатывается с криком: «Фу! Да пошла ты!».
Человек без часов. Все можно пережить, любую беду. С годами. Так дерево отторгает рану от своего организма, локализует ее и все же сохраняет ее при себе, как бесчувственный, мертвый обрубок. Несмотря ни на что, оно продолжает расти — и ты тоже растешь.
Мария. Я уже два раза пробовала. Сделала все, что могла. Я не умею Жить. И в третий раз попробую это, когда настанет время и у меня еще останутся силы. Этого слона внутри, который хочет меня растоптать, его только оглушили наркотическими патронами, и когда-нибудь он вновь проснется в зверинце.
Человек без часов подходит к Нетерпеливой.
Нетерпеливая. Вы разговаривали с Марией? Господи, а у меня храбрости не хватает. Как нужно говорить с человеком, который прошел через такое?
Человек без часов. Мне казалось, я обязан ей кое-что сказать. Может, она теперь призадумается. Я дал Марии такое представление о ее болезни, с которым можно жить. Надо находить убедительные слова. Трезвые и вполне убедительные. Это положительно воздействует на неуравновешенных людей.
Нетерпеливая. Я бы никогда не сумела. (Торопливо раскуривает сигарету.)
Человек без часов. Да. Тут надо рисковать.
Юлиус (глядя из окна; Олафу). Мы ничего не хотим. У нас нет никаких планов. Мы — два себялюбивых скептика. Как давно мы не говорили: можно, надо, необходимо. Мы оба наслаждаемся душевным покоем, внутренней красотой отсутствия всяких желаний. И однако порой какой-нибудь план так и просится с языка. Сверкнет идея в глазах. Но идеи пугливы. Только начнешь их излагать, как они исчезают. Мы никогда не дойдем до составления плана. Его не составишь. Если все детально продумать. Скрупулезно на все идти. Мы, в сущности, ничего не хотим. Эта позиция имеет очень далеко ведущие последствия, мой дорогой.
Нетерпеливая (стоя у правого окна рядом с Человеком без часов). Со мной часто так бывает, курю и думаю: надо закурить.
Человек без часов. Сколько вы выкуриваете за день?
Нетерпеливая. Что вы спросили?
Человек без часов. Я спрашиваю затем, чтоб не пришлось отвечать.
Нетерпеливая. Да нет же, спрашивай! Выспроси обо всем! Спрашивай! Спрашивай! Ну же — спрашивай! Только когда ты спрашиваешь, я могу дышать, могу жить!
Мария (высунувшись из окна). Однажды зимней ночью один человек вынес из полыхающей гостиницы женщину. Она спала у него на руках. Ни шум, ни треск огня ее не разбудили. Она спала, спала. Он увез ее с собой. В поезде она спала рядом с ним, прислонившись к его плечу. Он привез ее к себе домой, и она спала в его кресле и не просыпалась. Он вызвал врачей, которые ее обследовали, но и они не смогли, да и не захотели ее будить. Только констатировали глубокий, здоровый сон. И так он жил подле нее и однажды понял, что он не что иное, как ее сон. Он постарел и стал менее решительным.
Человек без часов. Что это у вас за штука на запястье?
Нетерпеливая. «Своч». Часы новой марки, швейцарские. Можно менять бесконечно. Множество различных часов для самых различных целей. Хочешь — коллекционируй, хочешь — выбрасывай.
Человек без часов. Они скоро изобретут часы-однодневку. Наподобие одноразовой бритвы или одноразовой посуды.
Нетерпеливая. Есть специальные часы такого типа для фристайла, для сауны, двиганья столов, для любви с первого взгляда, для вечерних представлений в дельфинарии. Часы для особых занятий.
Звонок в дверь. Входит Человек в зимнем пальто, неся в руках едва одетую спящую женщину.
Человек в зимнем пальто. Какая ужасная ночь! Я глаз не сомкнул!
Юлиус. Ничего, ничего. Мы все знаем. Положите даму сюда, в кресло. Мы о ней позаботимся.
Человек в зимнем пальто. Ваш адрес, сударь, лежал у нее в ладанке на груди. Вы, очевидно, один из ее ближайших друзей.
Юлиус берет палец Спящей и рассматривает его.
Юлиус. Так она это или не она? Пальчики что-то слишком тонкие. Видишь? Верхняя фаланга слегка отогнута вверх, резкие бороздки. Да, может быть и так. Пальчики, которые навсегда остались прежде всего пальчиками. Так и не стали настоящей рукой. Слабенькие такие, поэтические пальчики, пальчики-дактили… Да-да, в самом деле. Припоминаю. Много лет тому назад — какой короткий миг.
Человек в зимнем пальто. Все восемь этажей этой жуткой гостиницы сгорели почти дотла. Но ни один человек не пострадал. Все триста двадцать восемь постояльцев, которых пожар застиг около четырех утра, стало быть, во время сна, успели спастись сами, а кто не успел, тех немногим позже пожарники извлекли через окна. Пожарники. А я вот подхватил эту женщину. Она непонятно почему лежала на кушетке в коридоре третьего этажа, стало быть, прямо перед моей дверью, и явно спала куда крепче всех остальных постояльцев, которые с воплями устремились вниз по лестнице. (Идет к входной двери, снова оборачивается.) Если действительно мужчина носит в себе женщину, которая дремлет у основания его спинного хребта и зовется «Та, что тут согнута дугой» или «наша Диана»{62}, значит, и она прыгнула ко мне на руки в ту огненную ночь откуда-то изнутри. И я вынес ее, спящую, едва одетую, вон из полыхающего дома. Никогда не забуду покойную тяжесть ее обнаженных бедер на моих руках — отныне меня всегда будет отягощать чувственность этой целомудренной ноши. (Уходит.)
Юлиус. Отличные выдались тогда каникулы. Путешествие на север. Крытый соломенный домик посреди дюн. Целый день в постели, а вечером, вконец изнеженный, выползаешь за вином и минералкой. В общем, хорошее развлечение. Молоденькая девочка. Хихикала все время от спешки и робости. Никогда больше о ней не слышал. Мне бы и во сне не приснилось, что именно мой адрес окажется у нее в ладанке. Вечная дорога, страдание, странствие. Умерев от любви, покой обрести и вновь от любви умереть. Нет, Боже упаси начинать все сначала! Боже упаси от мук расставания. О счастье можно сказать: Боже упаси от спешки! Видишь, как бессердечна наша память — при созерцании пальчика брошенной любовницы. Когда полунагота соблазняет разум говорить полуправду.
Олаф встает с кресла, чтобы немного размяться. Нетерпеливая отходит от подоконника, идет к нему.
Нетерпеливая. Кажется, мы с вами знакомы…
Олаф отворачивается и снова садится в кресло. Нетерпеливая возвращается к окну.
Нет. Чушь какая-то. Попробую еще раз.
Олаф снова встает. Нетерпеливая подходит к нему во второй раз.
Кажется, мы с вами знакомы…
Олаф отворачивается, снова садится. Нетерпеливая снова возвращается к окну.
Нет. Что-то не клеится. Попробую потом еще раз.
Мария (высунувшись из левого окна). Прямо сквозь толпу со скрежетом ползет Огромная Машина. Глядите, люди летят кувырком, стремглав кидаются от нее врассыпную. И затем гробовая тишина.
Юлиус. Смотрите, не накличьте беду!
Мария. Множество людей передвигают стол к окну или шкаф к кровати. Делают в квартире очередную перестановку и перетаскивают свежее белье из одной комнаты в другую. Или снуют, сгорбившись, мимо зеркал. А потом все замирает.
Юлиус. Не накличьте беду, не накличьте…
Мария. В доме напротив, на четвертом этаже, в чужой квартире под вечер просыпается женщина, выглядывает из окна на улицу, читает подобранную с пола газету, варит себе кофе, ищет сахарницу по всем полкам, вытирает кухонный стол, чихает в посудное полотенце, отвечает на телефонный звонок, предназначенный вовсе не ей, идет в ванную, открывает свою вторую дорожную сумку — а потом и она бросает все как есть.
Звонок в дверь. Стремительно входит Совершенно незнакомый человек и направляется прямиком к Спящей.
Совершенно незнакомый человек. Она что-нибудь рассказывала? Я вас спрашиваю: она хоть какие-нибудь намеки делала?
Все. Нет.
Совершенно незнакомый человек. Вы знаете, кто я?
Все. Нет.
Совершенно незнакомый человек. Говорят в один голос. Это должно бы меня убедить. Не знаю, что бы я с ней сделал. Действительно, не знаю, что я был бы в состоянии сделать… эктоплазма{63}?
Все. Как?
Совершенно незнакомый человек. Эктоплазма? Это вам ничего не говорит?
Все. Нет.
Совершенно незнакомый человек. Ну ладно. Тогда вы в самом деле не знаете, кто я.
Нетерпеливая. По-моему, вы из тех, кто мальчишкой вечно таскал полные карманы всякого барахла. Веревочки, ножички, жетончики, ластики, мышеловку, наждачную бумагу, пистоны, лупу, стекляшки, компас…
Совершенно незнакомый человек (перебивая; с угрозой). Замолчите! Дело слишком серьезное, чтобы над ним шутить. Я не потерплю ваших фамильярностей. Что вы себе воображаете? Наглость какая! Еще одно слово, и я вам покажу, кто я такой!
Нетерпеливая. Нет! Нет!.. Вот, возьмите! (Снимает кольца и браслеты, из рукавов сыпятся другие украшения.) Берите, пожалуйста! Берите все! У меня этого предостаточно!
Совершенно незнакомый человек поднимает украшения с пола и прячет их. Затем берет Спящую на руки и уносит ее из комнаты.
Юлиус. Так. Вот и опять исчезла. Внезапно. Точь-в-точь, как тогда. В дверном темпе. И только-то. Хлоп-хлоп. Открыл — закрыл. Так всю жизнь прохлопаешь. Да оно и верно.
Нетерпеливая (садится в пустое кресло; обращаясь к Олафу). У тебя нет платочка?
Олаф. Нет.
Нетерпеливая. Маленького такого?
Олаф. Нет.
Нетерпеливая. Пот вытереть со лба.
Олаф. Нет.
Юлиус. Единственный, кого я по-настоящему боюсь на вечеринках, так это пресловутый гость-возвращенец. Только выпроводишь гостей, наведешь порядок, проходит час, а он опять у дверей, садится за стол, руки дрожат — не терпится начать все сначала, будто он вообще не уходил. Явился, чтобы опять завести разговор о какой-нибудь невообразимой чепухе. Смертельно уставший, снова тащишь десерт, сыр, недопитую бутылку вина…
Нетерпеливая. Зажигалки побросали на подоконниках. Наверняка больше не вернутся.
Человек без часов становится рядом с Марией, которая смотрит в окно.
Мария. Какой-то старик клеит рекламные объявления на ветровые стекла припаркованных машин. Вот сейчас поскользнется и ударится о край бордюра. С окровавленной рожей «скорая» доставит его в больницу. Хромой плетется в секс-шоп. Туда же заносят инвалида в коляске. Ни тени похотливости на лицах обоих. Хмуро входят они туда и выходят обратно, будто из сберкассы, с тупым равнодушием совершившего свое дело, неся коричневые пластиковые пакеты с видеокассетами. Хотя бы на один женский зад оглянулись на улице, смотрят лишь себе под ноги, пока не доберутся домой.
Слышен вой сирены приближающейся «скорой».
Видишь, как они там внизу суетятся? Какие неровные шаги! Хаотическая беготня, снующие взад-вперед караваны горожан, неясное кружение с целью и задачей, и ведь все это не что иное, как всеобщая лихорадка перед мгновенным всеобщим оцепенением. В величественно вышагивающем франте я узнаю шаркающего лентяя. В страшно занятом деятеле — воплощение бездельника. В каждом крикуне — внемлющего безмолвию мертвеца.
Человек без часов. Я спрашиваю тебя: чего же мы хотели друг от друга? Чего-то же мы хотели когда-то? Только вот чего?
Мария. Ну, я могу напомнить. Тебе тогда хотелось сразу же переспать со мной. Немедленно. Только мы не знали, где. Зашли в какой-то подъезд. В коридоре нам встретился старичок, который тут же взял нас на экскурсию. Там на задворках прятался маленький барочный дворец с массой исторических ценностей. И наша страсть растворилась в созерцании истории.
Человек без часов. Думаю, ты ошибаешься. Мы никогда с тобой не спали.
Мария. До этого не дошло, что правда, то правда, ведь мы с тех пор блуждаем в истории.
Немного спустя вместе выходят через правую дверь.
Юлиус. Мне надо было больше шататься по ночам. Волю я себе давал не слишком часто. Надо было жить так, будто завтра все, конец. Надо было разочароваться в тысячу раз больше. Я, как сказал Свифт, родился для миллиона разочарований. А сколько у меня наберется? Не больше десятка. Я стал осторожнее, и только-то. А что это значит? Довести свою жизнь до крайнего предела осторожности. Приходит день, когда звук от падения капли дождя уже заставляет тебя схватиться за голову от полной беззащитности.
Из правой двери выходит Спящая в летнем платье, становится рядом с Юлиусом у окна.
Спящая. Ты думал, меня больше нет?
Юлиус. Откуда ты?
Спящая. Я давно уже возле тебя. Просто ты меня не замечал.
Юлиус. Дина! Как ты нашла дорогу обратно, даль-то какая?
Спящая. Ах, в грезах об огромных бальных залах, где теплый ветер летней ночи…
Юлиус (перебивая ее). Ну да, конечно, да. Мой адрес нашли в твоей ладанке. Отчего тебя снова потянуло ко мне?
Спящая. Не помню. Уже не помню.
Юлиус. Наверно, ты чего-то хотела от нас?
Спящая. От тебя.
Юлиус. Нас теперь двое.
Спящая. Не помню. Возможно, последние годы я жила в этой гостинице, которая сгорела прошлой ночью, и на всякий случай обычно носила при себе твой адрес.
Юлиус. Это ты ее подожгла, Дина?
Спящая. Об этом я еще не думала, Юлиус.
Юлиус. Мы, Олаф и я, просто голову себе сломали, увязывая эту историю.
Спящая. Думаю, от меня вам помощи никакой.
Юлиус. Ты больше не спишь?
Спящая. Нет. Не сплю.
Юлиус. Совсем? И долго ты так выдержишь?
Спящая. Откуда мне знать? Разве я знаю, в чем я участвую.
Юлиус. Ты снова здесь, снова я вижу тебя, ты разрушаешь всякую память себе. Ты, столп моего прошлого, — о, пережить все это юношески-роковое! — внезапно являешься и вырываешь меня и этот столп.
Спящая. Трещина не уцелела. С годами края срослись. И трещина затянулась.
Нетерпеливая. Некая кошка, которая повстречалась мне год-другой назад, когда я отдыхала на Балтике, на Фемарне{64}, вдруг лежит у моего порога и жалобно так мяучит. В высшей степени невероятно, чтобы пять лет спустя кошка напала на твой след и — от острова! — находила дорогу к тебе. Совершенно невероятно. Однако случилось в действительности. И по сей день не могу понять, что во мне так ее привлекло. В конце концов, что-то ведь подвигло ее на такой исключительный даже для кошачьего племени рекорд.
Спящая (продолжая свою реплику, обращенную к Юлиусу). Я и сегодня думаю, ты тогда просто оговорился. Нечаянно сказал: «Прощай!». С тем же успехом ты мог бы сказать: «Останься!» или: «Возьми меня!». Ты искал короткое решающее слово. И просто выхватил не то.
Нетерпеливая (подходит к Спящей, хлопает ее рукой по плечу). Блаженная! Божья коровка! Ты, жучок золотой! (Резко обрывает тираду.) Ну и что? Такая уж у меня жизнерадостная натура. Раньше надо было думать.
Спящая. Что вы от меня хотите?
Нетерпеливая. Ты что, не можешь сказать «ты»?
Спящая. Даже и не собираюсь.
Нетерпеливая. Ну, тогда я пошла.
Спящая. Сделай милость.
Нетерпеливая. Ах, вот чего вы добиваетесь? Выпихнуть меня решили. Нет уж, дудки! Такого удовольствия я вам не доставлю. Каждый останется на своем месте. Тесновато, а?
Спящая. Кто вы вообще такая?
Нетерпеливая. Вот это другой разговор. Кто я? Думаю, вы — единственная, кто помог бы мне найти удовлетворительный ответ на этот вопрос.
Спящая. Увольте!
Нетерпеливая. Вы сами не знаете, чем я вам не нравлюсь. Но вы совершенно правы. Я могла бы открыть вам эти причины, только вряд ли вам будет интересно.
Олаф. Утром я одеваюсь, варю кофе, поливаю цветы, иду в магазин, варю себе кофе во второй раз и снова раздеваюсь. Я безразличен, труслив, не имею ни планов, ни жизненных принципов. И ведь, собственно, по натуре я не равнодушный человек и не новое воплощение вечного равнодушия. Я не преждевременное, не запоздалое дитя ненасытного, неизменного безразличия, этого покорителя земли и небес, который не терпит рядом с собой других героев. Я все знаю об истории равнодушия, я — лучший его знаток и исследователь, и все же я ничем, ни единой клеточкой моего существа не отличаюсь от многих и многих тысяч равнодушных, которые были прежде и будут всегда. Вечерами, вешая брюки на вешалку, я иной раз думаю: ведь придет, наверное, день, и этот загадочный домашний порядок, за который отвечаю один только я, навсегда рассыпется. Все это огромное аккуратное житьё-бытьё, этот космос одевания, наведения красоты и, в особенности, запирания шкафов внезапно рухнет. Она уже на пороге, сжалась в комок, затаилась под ковром, бесконечно хлопотливая, бесстыжая, абсолютная небрежность, и стоящие нараспашку шкафы уже машут порой своими черными крыльями. Еще один серьезный удар, еще одна холодная встреча — и я перестану сопротивляться, руки уже не слушаются, органы чувств более не тревожит ни дурной запах, ни пятна на обивке кресла. Все это ничуть не интересно. Ну и пускай, будь что будет. Пускай я исчезну под горой мусора и хлама, газет и пепла, пускай сквозь замызганные окна не пробьется ни единый луч света, а на вешалках пускай болтаются прошлогодние бутерброды!
Юлиус. Тебя никто не спрашивал, кто ты такой, Олаф. Тебя никто не спрашивал.
Олаф. Нет? А мне показалось, я что-то такое слышал… Неужели?! Меня никто не спрашивал? Возможно ли? Почему тогда меня никто не остановит? Почему все молчат? Господи! Я стараюсь, просто из кожи вон лезу — да где же это видано!
Юлиус. Все, что он тут сказал о своем безразличии, он мог бы сказать и о своей впечатлительности.
Через правую дверь возвращаются Мария и Человек без часов.
Нетерпеливая. О! Смотрите! Назад из истории! Закончили свою историческую прогулку? Опять на нулевой точке? Потрясающий мужик, верно?
Мария. Потрясающий, да.
Нетерпеливая. Умница! Потрясающий ум!
Мария. Да, верно. И это тоже.
Нетерпеливая. А вы не находите, что он немного авантюрист?
Мария. Нахожу, конечно. Но его это не портит.
Нетерпеливая. Нет, не портит. Что правда, то правда. Пускай делает что угодно. Я хочу только одного — состариться рядом с ним.
Мария прислоняется к колонне. Нетерпеливая подходит к ней.
Я была в ужасе, увидев вас снова. Когда вы появились в двери. Я подумала: что сталось с ее лицом, какое оно холодное и бесстрастное, какие глубокие складки вокруг рта и у носа. Мария! Куда девалось твое милое, веселое лицо? Наивная радость, любопытство, никчемна озабоченность, чувственность, тепло — все обилие твоих несказанно прелестных слабостей. Ты как-то ожесточилась. И вид у тебя так о серьезный, замученный вид. А как ты похудела — кошмар! Прям плакать хочется. Это все равно что индийскую богиню лишить ее улыбки, любовной премудрости…
Мария исчезает в колонне. Слышно, как поворачивается ключ во входной двери.
Юлиус. Т-с-с! Тихо…
Все прислушиваются к звукам у двери и поочередно окликают друг друга по имени.
Олаф?
Олаф. Да?
Спящая. Ансгар?
Человек без часов. Да?
Нетерпеливая. Юлиус?
Юлиус. Да?
Человек без часов. Сабина?
Нетерпеливая. Да?
Олаф. Дина?
Спящая. Да?
Все озираются и окликают тихо: «Мария?». Через открытую входную дверь кто-то заталкивает в комнату чемоданы и дорожные сумки.
Затемнение.
Акт второй
Комната. В левом углу — небольшая кучка одноразовых зажигалок.
Входная дверь распахнута, чемоданы и сумки стоят посреди комнаты.
Входят Мария и Франк Арнольд.
Франк Арнольд. Входите. Раздевайтесь. Садитесь. Хотите чего-нибудь выпить? Что вам предложить? Глоток вина, виски, кофе?
Мария. От вина не откажусь, спасибо.
Франк Арнольд. Хорошо доехали?
Мария. Да, прекрасно…
Франк Арнольд. Может, немножко отдохнете с дороги? Или хотите пройтись по городу?
Мария. Да, с удовольствием.
Франк Арнольд. Поздновато, правда. Магазины сейчас закроются. Наверно, лучше подождать до утра. Передохните, освежитесь, а через час-другой поедем в замок, там отличный ресторан, с чудесным видом на город. Если вы не против, мы там поужинаем.
Мария. Да, с удовольствием.
Франк Арнольд. Выпьем по глоточку. Ваше здоровье. Добро пожаловать!
Мария. Большое спасибо. Я очень рада…
Франк Арнольд. У меня словно гора с плеч свалилась — наконец-то вы здесь. Я уж было подумал, что не застану вас в аэропорту, ведь я беспардонно опоздал.
Мария. Да, я тоже очень рада, что все устроилось. Отъезд пришлось несколько раз откладывать. Вечно что-то мешало. Но теперь, слава Богу, все позади, можно привыкать к новой обстановке.
Франк Арнольд. Надеюсь, вы не сожалеете о том, что приехали сюда. Вам здесь будет спокойно. Места полно. Можете устраиваться где угодно. Единственное, что вам может оказаться в тягость, это я.
Мария. Вы никак не можете быть в тягость. Я же ради вас сюда приехала.
Франк Арнольд. Значит, вы полагаете, вам тут будет уютно?
Мария. Да, конечно, вполне.
Франк Арнольд. Я порой излишне нетерпелив. Придется вам к этому привыкнуть. Вы очень… как бы это сказать… очень приветливый человек. Во всяком случае, производите такое впечатление.
Мария. Не беспокойтесь. Я быстро привыкаю к людям. Мои слабости совсем в другом.
Франк Арнольд. Выпьете еще чуть-чуть?
Мария. Да, с удовольствием.
Франк Арнольд. Пожалуй, это будет не так просто. Я имею в виду, вы очень красивая женщина, ну, а я не из дерева.
Мария. Ну и что же.
Франк Арнольд. Вы не боитесь, что могут возникнуть сложности?
Мария. Нет. Ну какие такие тут могут быть сложности?
Франк Арнольд. Вы еще спрашиваете!.. Я ведь мог бы сразу же предложить вам свою спальню. Она немного просторней и комфортабельней, верно?
Мария. Да, с удовольствием.
Франк Арнольд. Вы соглашаетесь, ровным счетом ничего обо мне не зная?
Мария. Об этом у меня еще не было времени подумать.
Франк Арнольд. Итак, вы приехали сюда и хотите… вы сами этого хотите?
Мария. Я не думала об этом. Но теперь, когда я здесь, и все прочее, все эти ужасы позади, голова у меня свободна для чего-то нового.
Франк Арнольд. Я коснулся вопроса, который меня довольно-таки сильно волнует…
Мария. Вы знаете, что вид у вас не вполне здоровый…
Франк Арнольд. Я? Нет…
Мария. Я вас просто предупреждаю, чтобы вы потом не говорили, будто я от вас что-то скрыла.
Франк Арнольд. Вы имеете в виду… мое лицо? Эту потрепанную старую маску… это мое несчастье… вы это видите?
Мария. Да, и мне все это очень нравится.
Франк Арнольд. Пойдемте же…
Они проходят с вещами направо, в соседнюю комнату. Не успев закрыться, дверь снова распахивается, и в комнату входит Мария с Рудольфом (Человеком в зимнем пальто из первого акта).
Мария (прислонившись спиной к стене). Нет, права! Права! Права! Медея{65} права!
Рудольф. С какой стати ты ссылаешься на Медею. У нас нет детей, я не бросал тебя ради какой-нибудь царевны Креусы, однако ты, мне кажется, влезаешь в шкуру этого чудовища.
Мария. Она не чудовище. Она извелась от страданий.
Рудольф. И ты себя тоже решила извести?
Мария. Медея очень проста. Она — живое существо. Необычайно самобытное. А вот окружение ее порочно.
Рудольф. Но это не дает ей права жертвовать собственными детьми!
Мария. Не дает права? Да что ты знаешь?! Не дает права! Еще как дает! Она любит Язона, он для нее дороже всего на свете. Сколько они пережили, сколько они выстрадали вместе! И как подло он ее потом обманул.
Рудольф. Где же параллель? Я спрашиваю: где параллель между тобой и мной, с одной стороны, между Медеей и Язоном — с другой, скажи на милость? Просто страшно становится, до чего этот миф вскружил тебе голову. Ты же никогда ничего не читала. Ты знаешь только эту Медею, единственное, что ты вообще когда-либо прочла.
Мария. А мне ничего другого и не нужно.
Рудольф. Прочти «Анну Каренину» или «Даму с камелиями», или еще какую-нибудь трогательную женскую историю.
Мария. Медея же всеми силами стремится предотвратить несчастье. Но Язон ее не слушается.
Рудольф. Как он должен ее слушаться? Они в сетях трагедии. Тут уж ничего не поделаешь. А у нас разве трагедия? В нашей жизни нет места для Медеи. Нет места, понимаешь?
Мария. Медея совершает величайший подвиг во имя любви, который когда-либо совершала женщина.
Рудольф. Из ревности, из чистой ревности. Мания убийства и истребления. И ты называешь это подвигом?
Мария. А ты еще мельче Язона. Как ты можешь говорить такое? Как это пришло тебе в голову?
Рудольф. Не знаю, просто вспомнилось. Думаю, я не ошибаюсь.
Мария. В трагедии изображается…
Рудольф. Тебе бы надо походить на курсы по литературе. Чтобы научиться понимать драму. Похоже, опасно читать драмы, трагедии, не умея правильно их понимать. В драме всегда правы двое, иначе это не драма. Это мы еще в школе проходили.
Мария. Я хотела бы знать, в чем Язон прав, в чем? Уничтожать, разрушать, жечь, убивать, кровь, кровь! Ведь он же предатель.
Рудольф. Я другого мнения.
Мария. Мнения? Тут дело не в мнениях! Тут речь идет о чувстве, бесконечно большом, таком царственном, таком царственном, гордом и мрачном, и чуждом, и все!
Рудольф. Ты фанатичная защитница этой Медеи из Колхиды.
Мария. Да. Защитница.
Рудольф. Ладно. Есть религиозные фанатики, фанатики политические, спортивные и так далее. Все фанатики для меня идиоты. Говорю тебе четко и ясно.
Мария. Даже если тебя фанатично любят?
Рудольф. Не надо меня любить фанатично, я этого вовсе не требую.
Мария. Вот именно этого Медея и не понимает. Позиции этой не понимает. Невозможно. Конец. Смерть и огонь.
Рудольф. Я отберу у тебя эту книгу. Довольно трагедии. Я выброшу ее на улицу.
Мария. Ты, кажется, не понимаешь, что Медея здесь. Что она требует своих прав. Что мы просто не можем поступать так, будто ее нет. Даже не пытайся ее отвергнуть. И думать не смей. Будь умнее Язона.
Прислонившись к колонне, Мария смотрит в окно.
Мария. Я живу посреди города, и среди ревущего транспорта меня окружают большие тихие комнаты, которые никому не дом. Никому и ничему — даже моему хлебу, моему столу, моему радио, моей сахарнице. Нас всех тут просто-напросто забыли. Бросили и ушли. Не убрали на место. Оставленные второпях — вот мы кто такие, мои вещи и я. Я живу: разделяю бесконечную пассивность моего стола, моей сахарницы, моего радио. Я слышу, я пребываю.
Колонна. С каждым годом все глубже и глубже. Настолько, насколько счастливые поднимаются ввысь.
Мария. Ты разговариваешь? Ты умеешь говорить?
Колонна. Всё вокруг говорит. И я тоже.
Мария. Молчи!
Колонна. Когда так долго молчишь, не сразу находишь нужные слова.
Мария. Никаких нужных — вообще никаких слов! Молчи! Ты мой приют. Я ищу твоей тишины. Ты — вещь, к которой я прислоняюсь, когда меня покидают силы. Не гони меня болтовней.
Колонна. Слишком поздно…
Мария. Ты просто молчала долгие годы? Молчала?
Колонна. Да.
Мария. У тебя всегда был наготове ответ — и ты молчала? Значит, все было только молчанием, но не вещественным покоем — не последней тишиной?
Колонна. Я колонна столп. Мужское женское. Мученье. Я пробовала. Нашла интонацию. Жила словами. Это был ад.
Мария. Ты знаешь много о моих бедах. Но сейчас случилось несчастье.
Колонна. Прости меня, человек. Я исторгнута из сердца вещей.
Мария. С каждым годом все глубже и глубже. Настолько, насколько счастливые поднимаются ввысь…
Человек без часов — Ансгар — в гостях у Марии.
Они ужинают.
Ансгар. Гляди, какая ты красавица, волосы белокурые, с такими милыми завитушками, и приглашаешь в гости этакого урода, очкастого, потного, вонючего, вдобавок ипохондрика, жирного как свинья. И все время смотришь на меня, улыбаешься, даже кладешь мне под салфетку подарок.
Мария. Да, маленький подарок тебе. На память о нашем знакомстве на прошлой неделе.
Ансгар. Спасибо. (Не распаковывая, отодвигает подарок в сторону.) Так. Что же это все означает? Тебе нужна работа? Тогда так и говори.
Мария. Какая работа?
Ансгар. Ты ищешь работу, или у тебя другое дело?
Мария. Я не знаю, о какой работе ты говоришь. Мне не нужна работа, у меня ее нет, да я в ней и не нуждаюсь. Я делаю тебе подарок, я тебе звоню, потому что я без конца вспоминаю о той встрече на прошлой неделе, ну, на ярмарке, когда мы так долго разговаривали друг с другом. Я влюбилась, если тебе так угодно, да, по уши. И не понимаю, что с тобой. Если я тебе в тягость, скажи сразу. Я пытаюсь до тебя достучаться, пойми, сил моих нету, а ты, сидя в своем кабинете, не подходишь к телефону; я ведь не могу позвонить тебе домой, что же мне делать, я тебя не понимаю.
Ансгар. Закупщиц везде хоть пруд пруди. Ты должна была навести обо мне справки. Ведь наверняка знаешь, что тебе нужно. Это же бред, с ходу приглашать на ужин отвратительного типа вроде меня, не надо мне сказки рассказывать, ну полный же бред.
Мария. Бред, да знаешь ли ты, что такое бред. Бред — это если мужчина вроде тебя говорит, что он отвратителен, гадок и так далее.
Ансгар. Очкарик. Ты же не станешь этого отрицать.
Мария. Бред! Я в тебя влюбилась и, наверное, знаю почему.
Ансгар. Вот именно.
Мария. Ну, распакуй же подарок.
Ансгар. Не кусай помногу. Я вообще не могу видеть, как женщины едят.
Мария. А раздетых догола.
Ансгар. Как так? Ты?
Мария. Ах, ну конечно.
Ансгар. Итак, короче говоря: работы, которая тебя интересует, больше нет.
Мария. Плевала я на работу. Нужна мне твоя дрянная работа. Я хочу тебя. (Смеется.)
Ансгар (после паузы). Люди жрут лишь затем, чтобы от них сильней воняло.
Мария. Раз ты так считаешь.
Ансгар. Ты что, спятила?
Мария (держа бокал пальцами за верх и наклонившись вперед). Я люблю тебя. Да. Люблю.
Ансгар. Ну хорошо. Ты мне нравишься. У тебя лицо девочки и бюст, как у тех потаскушек, от которых я балдею. Ну хорошо, ты мне нравишься. Но это и все, что я могу сказать.
Мария. Делай же, что хочешь. Делай со мной все, что ты хочешь.
Ансгар. Послушай, если я тебя устрою на работу, между нами все кончено. Меня могут отдать под суд.
Мария. Хватит. Брось. В нашей с тобой ситуации все и так бред. А ты думал, что будет, если мы еще немножко выпьем и устроимся там чуть поудобнее?
Ансгар. Думал… Перед тем как войти сюда.
Мария. И?
Ансгар. Я тебя поколочу. Еще чуть-чуть, и я тебя просто поколочу.
Мария. Не знаю, что я должна об этом думать, но, по-моему, это очень пикантно…
Ансгар. Заткнись! Кто ты? Как может человек так унижаться! Ты же не просто ловушка, не просто женщина, не прикидывайся, ты — человек. Брось эти глупые штучки. Возьми себя в руки. Выстави меня за дверь. Где твоя гордость. Ты мне противна.
Мария. Как хочешь. Ты еще за мной побегаешь.
Ансгар. Ну постой. Сядь. Бедняжка. Давай скажем друг другу что-нибудь приятное.
Мария. И не подумаю.
Ансгар. Стоит мне только пальцем пошевельнуть, как подумаешь.
Мария. Пожалуйста. Пошевельни же.
Ансгар. Еще чего.
Мария. Ты уже давно в ловушке, и не сможешь иначе.
Ансгар. Давай разопьем эту проклятую граппу{66}, раз уж на то пошло, и я выматываюсь отсюда.
Мария (стучит ладонью по столу). Нет!
Ансгар. Работы нет! Слышишь? Место занято!
Мария (глухо). Кем?
Ансгар. Какой-то претенденткой. Откуда я знаю. Это не моя забота.
Мария (топает ногами). А мне наплевать! Мне на все это наплевать!
Ансгар. Тише, тише. Представь, что я много о тебе думал. И отправился на рандеву с некоторой долей надежды. И, конечно, разочаровался…
Мария. Но я тебя не разочаровывала!
Ансгар (улыбаясь). Ты знаешь, я урод, я такой урод, что мне вовсе не трудно разобраться, интересуются ли мной или этой смехотворно крохотной властью в моих руках.
Мария. Ты не такой, ты не такой…
Ансгар. Уродливый? Или всесильный?
Мария. Ни то ни другое. Я больше не могу. Теперь я больше не могу.
Ансгар. Эй, девочка!.. Как тебя там, а?
Мария. Мария Штойбер.
Ансгар. Эй, Мария, не раскисать. Иди сюда. Не раскисать. Прикажешь мне тут играть дяденьку доктора? Давай просто поговорим.
Мария. Не нужно. Уже не нужно.
Ансгар. Мария Штойбер!
Мария. Хватит. Не наливай больше. Мне плохо.
Ансгар. Хорошо. Тогда я ухожу, Мария.
Мария. Мария… как красиво это звучит. Впервые, впервые в жизни я слышу мое имя!
Ансгар хлещет ее салфеткой по лицу. Мария в испуге вскакивает со стула.
Ансгар. Одно могу сказать: ты получишь эту работу. Получишь. Даже если станешь на голову. Ты получишь эту работу. И ничего больше!
Мария. А я тебе тоже кое-что скажу: ты получишь меня — меня и никого другого!
Трое мужчин в приемной директора: Франк Арнольд (Первый), Совершенно незнакомый человек (Второй), Человек в зимнем пальто (Третий).
Первый. Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день вам придется хлопотать перед какой-то начальницей…
Второй. Но вы ведь тоже хлопочете.
Первый. Я-то да. Но вы. Я всегда был мелкой сошкой.
Третий (Второму). Вы могли бы стать вторым Маркусом Бентхаймом. У вас были к тому все задатки.
Первый. Маркусом Бентхаймом? Да он мог бы стать вторым Джо Паккартом. Вторым Дитером Набелем. Вторым Альфредом Шнайдером. Вот кем он мог бы стать.
Второй. Я никогда ничего не планировал на воскресенья. Воскресенья я всегда посвящал семье. Карьера никогда не была у меня на первом месте.
Первый. Сами видите, что из этого вышло. Работая вполсилы, не продвинешься даже и наполовину так, как нужно. Работая вполсилы, окончательно скатываешься вниз. В болото. Вполсилы — это все равно что ничего.
Второй. Ах, хватит вам. Вы не видели вчера по телевизору типа, который с одного раза задул именинный торт с двухсотпятьюдесятью свечами?
Третий. Абсурд. Кому это нужно. Где вы видели человека, который бы праздновал свой двухсотпятидесятилетний юбилей.
Второй. Вы не понимаете. Это было пари. В этой передаче всегда бывает какое-нибудь пари.
Третий. Конечно. Я знаю. Но двести пятьдесят лет, двести пятьдесят именинных свечей — это просто абсурд.
Первый. Да, абсурд. Если угодно. Но людям это доставляет удовольствие. Вот что главное. И разве не замечательно, что у кого-то такие мощные легкие.
Второй. Да вы просто ничего не видели! Никакие это не мощные легкие. Он сделал совсем короткий выдох. Правда, очень сильный. Ну очень сильный. Можно сказать, ураганной силы. Двести пятьдесят свечек — двести пятьдесят жизней как не бывало. Четыре, пять поколений…
Третий. Все это очень сомнительно.
Первый. Вы думаете, он завирается?
Второй. В этой передаче не завираются.
Первый. Вас там дурачат, а вы уши развесили.
Второй. Если в этой передаче, о которой вы понятия не имеете…
Первый. Уж я-то знаю, на чем там все замешано…
Второй. Если в этой передаче завирались, она бы гроша ломаного не стоила. Бред. Если бы там хоть раз ненароком наврали, рухнула бы вся серия. Будто ее и не было. К черту бы стерли.
Третий. Задули. Представьте себе: а если во все эти свечи был вмонтирован скрытый автоматический выключатель…
Второй. Бред. Все ваши выдумки об этой передаче просто полный бред.
Директор (Мария; прислонясь к двери). Я с удовольствием послушаю вас еще минутку, господа.
Мария в своей квартире незадолго до отъезда. Уложенные сумки и чемоданы, которые она запирает. Звонок в дверь. Она открывает, входит Олаф, также с чемоданом и сумкой.
Мария. Вы?
Олаф. Да, я. Вы на меня уже не рассчитывали?
Мария. Отчего же… я только думала, придет… мужчина росточком пониже. Вольфганг мне сказал… если хотите здесь пожить, пока я буду в отъезде… я даже не знаю, подойдет ли вам моя кровать! Вы явились с таким опозданием… я ждала вас час назад, а сейчас мне уже пора… Ну, что вам еще объяснить? Быстренько. Во-первых, газовое отопление. Вы умеете с этим обращаться? Отлично. Затем, цветы поливать через день. Вынимать из почтового ящика газету, письма, вот вам маленький ключик… Видите, как много у вас будет хлопот! Как следует не отдохнешь, верно? Можете всем здесь пользоваться. На следующие три месяца эта квартира ваша. Надеюсь, вам здесь будет уютно… О, с каким бы удовольствием я поболтала с вами в тишине. Мы же вообще не знаем друг друга. Какая досада! Когда я вернусь, вас уже не будет. Да, еще обратите внимание, тостер немного барахлит, если вы вообще захотите им пользоваться. Мне пора. Всего хорошего. Привыкайте. Может, вспомните иногда обо мне, сидя тут в моей квартире…
Олаф. Постойте! Я вам даже не успел сказать — как прекрасны ваши картины! Это ведь ваши картины, да?
Мария. Да. Вам нравится? Я всего-навсего дилетантка. Это моя сестра с моим бывшим… ну скажем… другом.
Олаф. Да, еще: как платить за телефон?
Мария. За телефон? Вы много звоните? Записывайте. Или просите, чтобы вам звонили. Ах, делайте что хотите. Звоните всем своим подружкам, чувствуйте себя как дома. Да! Чуть было не забыла: обязательно в следующем месяце вызовите мойщика окон. Деньги я вам оставлю.
Олаф. Нет, не надо. Я это устрою.
Мария. Потом рассчитаемся.
Олаф. Мы не увидимся. Я сам рассчитаюсь.
Мария. Что еще? Что же еще?
Олаф. Да, что еще, что еще. Я тоже не помню.
Мария. Вам не приходит в голову, о чем еще можно спросить? Господи! Я заперла шкаф — зачем? (Идет и снова отпирает все, что заперла, распахивает двери шкафов, ящики секретера.) Вот!.. Вот!.. Пожалуйста!
Олаф. Зачем вы уезжаете?
Мария. Я не хочу. Правда не хочу.
Олаф. Останьтесь. Останьтесь.
Мария. Нет. Я должна уехать. Должна. Прощайте.
Олаф (чуть ли не кричит). А ключ от подвала?!
Мария (торжествующе). Ключ от подвала! В самом деле, ключ от подвала. Я не знаю, где он. Понятия не имею, куда я его положила. Надо найти. Давайте искать!
Олаф. А он мне нужен?
Мария. Конечно, нужен. Безусловно нужен. Вам придется ездить на велосипеде. Обязательно, иначе он заржавеет. (Роется в шкафу.) Тут вот фотоальбом, посмотрите как-нибудь. Нет! Его я должна от вас запереть. Я стесняюсь. Я всегда стесняюсь, но что в этом, собственно, такого, почему бы и не посмотреть. Должны же вы иметь представление о человеке, который тут живет, которого нет, пока вы здесь. Смотрите, тут мне шестнадцать, на прогулке в горах. Нет, вы должны все это посмотреть на досуге. Обещаете? Ключ, естественно, не в шкафу. Ключ на шкафу. (Становится на стул.) Вот он, ключ от подвала. И письма тут наверху. Целая пачка. Секретная переписка. Плохие, запретные письма. Вы не должны их читать. Ни под каким видом. Обещаете? (Кладет письма за стеклянную дверцу верхней части шкафа, запирает и кладет ключ на сервант.) Ни под каким видом!.. Хорошо. Положим, я остаюсь. Вы не идете на работу. Я отсюда не бегу. От самой себя. От этих вечно серых монотонных будней.
Олаф. Если б вы остались, и я тоже, здесь все было бы по-другому. Все бы преобразилось для вас, точно так же, как и для меня.
Мария. Нет. Я еду.
Олаф. Я поеду с вами!
Мария. А ваша работа.
Олаф. Да. Я не могу. Я должен остаться здесь.
Мария. Почему, почему мы такие нерешительные?!
Олаф. Все зависит от одного-единственного мгновения, когда может решиться все или ничего…
Звонок в дверь.
Мария. Такси! Пора спускаться. Помогите мне снести чемоданы…
Олаф. И не подумаю. Вы останетесь здесь.
Мария. Нет. Слишком поздно. Вы могли бы меня заключить просто в объятия, и все было бы совершенно по-другому.
Олаф. Только ли во мне все дело?
Мария. Не знаю. Я тоже не была вполне в себе уверена.
Олаф. Теперь я наверняка буду постоянно думать о вас тут, в вашей квартире.
Мария. А я буду постоянно думать о том, что вы в моей квартире.
Олаф. В дороге вы быстро об этом забудете. С глаз долой — из сердца вон.
Мария. Представьте себе, я в самом деле осталась. Ну и смотрели бы мы друг на друга, понятия не имея, как себя вести.
Олаф. Решение было бы грандиозное. Пришлось бы быть на высоте.
Мария. Вот именно. Так вдруг и навсегда.
Олаф. А теперь? Что теперь?
Мария. Теперь вам придется попросту присматривать за моей стиральной машиной. У меня дома ничего не застраховано. Так что не натворите мне тут бед. А когда вы снова уедете… когда уедете, заприте все окна, закройте все краны, отключите холодильник, снесите вниз мусор, писем никаких не пишите, снимите с постели белье, денег ради Бога не оставляйте, погасите везде свет, ключ опустите в почтовый ящик, не оставляйте никаких следов… (Прислоняется к его плечу.)
Затемнение.
Олаф в кресле, лицом к окну. Из правой двери появляется Юлиус.
Юлиус (потирая руки). Есть какие-нибудь дела?
Олаф. Никаких.
Юлиус садится в кресло, лицом в комнату.
Юлиус. Какой уж я есть, такой и есть. Ты от меня, похоже, не больно в восторге.
Олаф. Знаешь, просто я не переношу этой безумной жажды деятельности, этого потирания рук на фоне универсальной пустоты.
Юлиус. Идея была твоя, ты сам предложил мне пожить у тебя. Олаф. Да, наверное, это была не самая лучшая идея.
Юлиус. Такое ощущение, что ты ищешь встречи, хочешь познакомиться с человеком, серьезно им заинтересоваться…
Олаф. С другой стороны, для меня и покой очень важен. Юлиус. Остается только повторить: я тебе не навязывался. Олаф. Ну все, о’кей. Проехали.
Юлиус. Посидим. Посидим еще немножко…
Олаф. Моя бывшая жена…
Юлиус. Веселое создание.
Олаф. Как раз наоборот. Время от времени умела изобразить из себя что-нибудь такое. Что верно, то верно, но плечи слишком узенькие, лицо слишком уж миниатюрное, волосы чересчур редкие.
Юлиус. Очень обаятельный человек.
Олаф. Да ни в коем случае. Скорей суховата, почти холодна, я бы сказал. Но с изюминкой, это верно.
Юлиус. Энергичная, жизнерадостная особа.
Олаф. Несчастный человек. Когда я вижу, как Мария изо всех сил борется со своей неспособностью устроить собственную жизнь…
Юлиус. Вот беда.
Олаф. Да нет, полбеды.
В соседней комнате звонит телефон.
Юлиус. Подойдешь?
Олаф. Нет. Подойди ты.
Юлиус выходит через правую дверь. Олаф встает, подходит к окну.
Новогодние елки в феврале еще валяются на обочине. Ледяные лужицы прикрывают песок на мостовой, словно маслянистая пленка. (Смеется.) Девушки отражаются в стеклах витрин, на ходу приглаживают волосы… (Садится в кресло, лицом к комнате.) И все же радуешься, что он сразу, как только появляется на пороге, сует в рот сигарету. Ясно же, что он по-прежнему немножко волнуется, ему еще не на все наплевать.
Юлиус входит через правую дверь, прикуривает, садится в кресло, лицом к окну.
Кто это был?
Юлиус. Ансгар.
Олаф. Ну и? Передавал мне привет?
Юлиус. Да нет. Забыл.
Олаф. Гм. Даже привет не передал. Значит, я для него не существую.
Юлиус. Ну, только не надо впадать в хандру.
Олаф. Неужто у него не нашлось для меня ни словечка? Он же знает, как я рад каждому привету.
Юлиус. Он так часто передавал приветы, а тебе это было до лампочки.
Олаф. Вот уж неправда.
Юлиус. Именно, что правда. Тебе это было совершенно безразлично. В сущности, наплевать. Ты даже не реагировал. А теперь единственный раз, когда он об этом не вспомнил, устраиваешь трагедию.
Олаф. Просто разом столько всего — многовато, знаешь ли.
Юлиус. Передавал привет или забыл передать — я тут никакой катастрофы не вижу.
Олаф. Ну, это как посмотреть — находится ли человек в состоянии душевного равновесия или нет. В определенных обстоятельствах не передать привета — все равно что нанести роковой удар. Впрочем, ты мог бы избавить меня от этого нового стресса, если бы, несмотря ни на что, передал мне от него привет, хотя он такового и не передавал. Ради мира и согласия, понимаешь? Из деликатности. Символически.
Юлиус. Я таких вещей не делаю.
Олаф. Вот-вот, это и есть твоя искренность, совершенно не учитывающая других людей. Ты скорее готов вконец испортить мне настроение, нежели сочинишь маленькую ложь во спасение.
Юлиус. Ну все, дальше ехать некуда, как же ты любишь бередить свои раны! Ведь даже если он опять позвонит и в самом деле передаст тебе привет, и я скажу тебе об этом, ты все равно не поверишь и объявишь… знаю я твою подозрительность — я вру, чтобы тебя не расстраивать, да-да, — потому что я знаю, как ты это обожаешь, я, мол, нарочно говорю то, что ты мечтаешь услышать, а на самом деле это вранье, но вправду ли он просил передать тебе привет или я только так говорю, навсегда останется для тебя тайной.
Олаф. Ну конечно, так и должно было случиться. Вот он, результат твоей глупой искренности.
Юлиус. При чем тут я? Ты. Если бы ты не болтал о спасительной лжи, если бы не распространял эту ложь, у нас не было бы ни малейших проблем с этими проклятыми приветами или неприветами.
Олаф. В конце концов, если он не хочет передавать мне привет, а ты тем не менее вопреки истине мне их передаешь, ты мог бы слегка повысить голос или моргнуть левым глазом, чтоб я не попадал впросак.
Юлиус. Ну вот снова-здорово. Что же такое недвусмысленная ложь, ложь в кавычках или с подмигиванием, как не голая правда, грубый факт?
Олаф. Факт в данном случае вовсе не важен. Гораздо важнее, что я чувствую, как от тебя исходят флюиды, как ты изо всех сил стараешься, с одной стороны, поберечь меня, а с другой стороны, оставить меня в неведении или, наоборот, намекнуть, что ты только подаешь мне знак, маленький знак внимания, делаешь вид, будто между нами есть своего рода буфер, некая игра; а хочет он мне передавать привет или нет, на это мне совершенно наплевать, когда я вижу, что для тебя это кое-что значит, безразлично мне это или нет; если я это хоть приблизительно чувствую, ложь и факт исчезают вместе с неприятным осадком такого звонка, все равно я уже больше никогда не поверю, что он хочет мне передать привет, подмигивай ты мне или нет, один черт, а так эта проклятая депрессия станет хоть немножечко меньше, пойми. Вот и все. Только об этом и речь.
Комната наподобие приемной или проходного помещения, оттуда через правую дверь можно попасть в офис. У распахнутого настежь левого окна дышит воздухом некий мужчина, ему дурно. У правого окна Мария ест печенье, запивая молоком из пакета. Правая дверь приоткрыта. Шум улицы, писк компьютеров, телефонные звонки. Из кабинета выходит Коллега.
Коллега. Я ухожу на обед, Мария. Ты не могла бы в начале второго позвонить в типографию и узнать, сдали ли Шмидт и Вольф эскиз проспекта?
Мария. Конечно, позвоню.
Коллега. Ты что-нибудь слышала об Олафе?
Мария. Ах, Олаф. Я его спрашиваю, не поедет ли он со мной на Пасху в Мадрид. А он шлет мне видеокассету со своими гримасами. И все. Большего от него не дождешься.
Коллега. Почему бы тебе не сходить опять к гадалке?
Мария. Да. Может быть.
Коллега. Пока.
Мария. Приятного аппетита.
Коллега уходит через левую дверь. Немного погодя из правой двери входят Покупатель и Начальница, Человек в зимнем пальто и Спящая.
Покупатель. У нас все еще так заведено: женщина несет в дом культуру, мужчина занимается экономическими вопросами.
Начальница. А почему не наоборот? Мужчина несет культуру, женщина занимается экономическими вопросами.
Покупатель. Зачем все переворачивать с ног на голову? Чего ради?
Начальница. Я знаю, ваш идеал — продавщица обувного отдела: все время торчит у ваших ног и спрашивает, жмет или не жмет. (Марии.) Добрый день…
Мария. Добрый день, фрау Зибвальд.
Обе уходят через правую дверь. Почти в тот же миг появляется Художник (Совершенно незнакомый человек).
Художник (Марии). Я от Шмидта и Вольфа. Могу я поговорить с фрейлейн Дюббе?
Мария. Она только что ушла обедать.
Художник. Я принес эскиз весеннего проспекта.
Мария. Ах, так он еще не в типографии? Положите, пожалуйста, вон туда, на ее письменный стол.
Художник идет направо и возвращается обратно.
Художник. Я тороплюсь. Скажите ей, позже я позвоню. Осталась еще парочка вопросов…
Мария. Когда-то мы были знакомы.
Художник. Да, верно. Как поживаете?
Мария. Спасибо. Вы-то как?
Художник. Да так себе. Работы много.
Мария. Все еще?
Художник. Без конца, да. Когда же это было?
Мария. Это было… погодите… в сентябре восемьдесят второго в ратуше.
Художник. В сентябре восемьдесят второго? Я тогда был в Штатах. Этого не может быть.
Мария. Вы уверены? Или в восемьдесят третьем?
Художник. В ратуше?
Мария. На чествовании победителей соревнований по туризму.
Художник. Вряд ли это был я.
Мария. Мы откуда-то знакомы, я же вижу.
Художник. Да. Только, я думаю, это было гораздо раньше. Мария. Может быть. Я, между прочим, тоже так думаю. Наверняка очень давно.
Художник. Как долго хранится в памяти лицо, а все остальное забывается.
Мария. Да, начисто.
Художник. Ну, мне пора. Всего хорошего.
Мария. Взаимно.
Художник. Что с этим человеком?
Мария. Ему дурно. Каждый час он спускается вниз из своей конторы, чтобы глотнуть чуточку свежего воздуха. У них наверху сплошь кондиционеры. Окна не откроешь.
Художник. Вы его знаете?
Мария. Нет.
Художник. Такое впечатление, будто с ним сейчас случится инфаркт. Может, «неотложку» вызвать. Никогда не знаешь, надо помогать или нет. Не слишком ли рано суешься. Лучше я пока не пойду мимо него. Я не любитель подобных зрелищ. (Поворачивается к Марии.) Скажите мне, когда все кончится.
Мария. Знаешь, по-моему, ты и в самом деле все забыл.
Художник. Да. Верно. А ты?
Мария. Я тоже. А жаль. Никак не могу вспомнить все по порядку. Рехнуться можно.
Художник. Просто прошло слишком много времени.
Мария. И все же мы без труда узнали друг друга.
Художник. С ходу, надо сказать, все-таки приятно.
Мария. Ну да, приятно, а как знать, что, собственно, было тогда. Может, вовсе не обязательно приятно. Я просто больше не помню.
Художник. Что-то такое там, в седой древности. Но лицо, лицо-то остается в памяти.
Мария. Можешь повернуться. Он ушел. Ему надо было только дух перевести.
Художник. Я не переношу, когда кому-нибудь плохо. Мне самому от этого становится дурно.
Мария. Да, кончилось. Все. Можешь идти.
Художник. Ну ладно. Так что… если я сейчас снова появлюсь на пороге, значит, я что-то про вас вспомнил.
Мария. Ладно, ладно. Если я сразу же рвану за тобой, значит, я тоже кое-что вспомнила.
Художник. Ну тогда — до скорого свидания, надеюсь.
Мария. Надеешься?
Художник. Или не до скорого.
Мария. Ведь ничего особенного тогда наверняка не было. И не могло быть.
Художник. А все же интересно было бы узнать, если ты вспомнишь. Всего доброго.
Мария. Взаимно.
Затемнение.