Пусть англичане были хмельны и надменны, но остатки благоразумия уцелели. Они понимали, что в эпоху Британской империи, два века тонким и непрочным покровом расползавшейся по земному шару, будут уже не первыми солдатами Короны, бесследно сгинувшими в толпе обидчивых туземцев. В душе имперской Британии жуткая судьба Гордона Хартумского[9] оставила столь же болезненный след, какой через столетие оставит смерть одной сказочной принцессы.
– Ладно, уходим, – сказал вожак и добавил, глянув на Стэнтона: – Ты идешь с нами. Гай, возьми его вещмешок.
Хью вновь напрягся. Рюкзак они не получат.
И вновь хозяин разрядил ситуацию:
– Нет. Мой друг не оскорблял Пророка. Он остается. Вы уходите.
Дверь распахнулась, на пороге возникли первые истомленные жаждой посетители, а через минуту в тесное кафе набилось с десяток мусульман, которые озадаченно поглядывали на чужаков, явно чего-то не поделивших. Хозяин что-то сказал на турецком. Взгляды стали еще враждебнее.
– Лучше не попадайся мне на глаза, – прорычал вожак, вплотную шагнув к Стэнтону. Стараясь сохранить достоинство, под угрюмыми взглядами англичане вышли на площадь.
Стэнтон поблагодарил своего спасителя.
– Это я должен вас благодарить, – ответил хозяин. – В нашем городе не часто встретишь чужеземного крестоносца, который относится к мусульманам как к ровне.
– Вы хорошо говорите по-английски, – заметил Стэнтон.
– Только когда сам этого хочу. Прошу вас, еще чашку кофе.
9
После доклада Сенгупты Стэнтон и Маккласки через двор шагали к дому декана.
– Вы всерьез думаете, что сможете отправить меня в 1914 год? – Хью старался перекричать разыгравшуюся бурю. – И едва это произойдет… прежних ста одиннадцати лет как не бывало?
– Твоя задача сотворить их заново.
– Но тем самым вы стираете все земное население, убиваете миллиарды людей.
– Нельзя убить того, кто не родился, – сказала Маккласки. – Но все мы родимся заново и будем лучше! Возникнет человечество, сотворенное из тех же органических компонентов, с тем же ДНК, но радикально улучшенное массовым впрыскиванием крови, которая уже не прольется на полях Фландрии, во всех других войнах и геноцидах. Все мы вернемся, капитан! Людское множество возродится, но только не больным тошнотворным скопищем духовных дегенератов, готовящихся к вымиранию, а подлинными человеками. Какими, я верю, нас замыслил Господь. Иначе зачем он дает нам еще одну возможность все исправить?
Они подошли к дому. Маккласки открыла дверь, но Хью замешкался на пороге. В прихожую наметало снег.
– Господь? – переспросил Стэнтон. – По-вашему, он хочет, чтобы из вселенной убрали нынешнюю человеческую расу?
– А что такого? – Маккласки втолкнула его в дом и закрыла дверь. – Какая разница, если все только сидят и пялятся в мобильники? Кроме того, подумай о жизнях, которые ты спасешь! Битва при Монсе, на Марне, первое сражение при Ипре, Галлиполи, Лоос, битва на Сомме, второй и третий Ипр и так далее. Ты же был британским солдатом, верно? В тех боях полегли твои товарищи. Твой долг спасти их и еще десятки миллионов страдальцев, сгинувших во мраке двадцатого столетия! Разве ты вправе не попытаться предотвратить катастрофу лишь потому, что она уже произошла? – Маккласки не позволила ответить на свой замысловатый пассаж. – По-моему, это нарушение служебного долга, капитан. Не знай я тебя, я бы даже назвала это трусостью.
Она ступила на знаменитую лестницу, ту самую, на которую триста лет назад декан Бентли истратил кучу денег и по которой взбирался Исаак Ньютон, затеявший орден Хроноса.
– Минутку! – Стэнтон шел следом. – Трусостью? Я подметил, что в вашей компании старых кочерыжек нет никого, кто имел бы повод цепляться за жизнь.
– Именно! – радостно гаркнула Маккласки и хлопнула в ладоши. – Ньютон все предусмотрел. Ищите мужей преклонных лет, чей век земной уже недолог. Он понимал, что лишь такому человеку, кому уже нечего терять, достанет отваги, благоразумия и духа попытаться провести необходимую переделку истории. Однако немощное старичье не спасет мир. На это способна лишь сильная юность. Вот почему мы отыскали тебя, Хью! Ты последний рыцарь Хроноса. И нынче Рождество. Повод тяпнуть шампанского.
Маккласки прошла в кухню и достала бутылку из холодильника. Вскоре повторилась утренняя мизансцена: с бокалом в руке Стэнтон в старинном кресле, хозяйка развернулась тылом к камину.
– Ну ладно, – усмехнулся Стэнтон. – На минуту допустим, что все вы не очумелые психи, что и впрямь есть возможность перенестись в 1914 год. И что, по-вашему, должен сделать я или кто другой, оказавшись там? Только не говорите, что надо предотвратить убийство в Сараево.
– Почему нет? Именно это и надо сделать.
– Будет вам, профессор! Детский сад какой-то.
– Общеизвестно, что убийство эрцгерцога было искрой, распалившей большой пожар, верно?
– В том-то и дело, искрой! Вы прекрасно знаете, что был целый набор скрытых причин…
– Господи боже мой! – перебила Маккласки. – Сейчас ты начнешь говорить об экономической неизбежности военных конфликтов, что ли? Я терпеть не могу марксистов, ты это знаешь. Твое здоровье! – Она от души прихлебнула шампанского и с трудом сдержала отрыжку.
– Не нужно быть марксистом, чтобы понимать: мировые войны не начинаются из-за жизни или смерти одного человека.
– А эта началась. – Маккласки наконец угомонила пищевод. – Но только не из-за смерти эрцгерцога Фердинанда.
– Что?
– Да, его смерть стала искрой, которую мы, конечно, должны загасить. Но главная причина крылась совсем в другом человеке. Он германских королевских кровей, но это не Франц Фердинанд. Понимаешь, убили не того.
– Что значит – не того? Разве может все зависеть от одного человека, королевских или обычных кровей? А как же баланс власти? Система альянсов…
– Ну да, а еще военно-морское соперничество, германское экономическое чудо, железнодорожные расписания и весь бесконечный перечень «причин Великой войны», которые знал и благополучно забыл всякий школьник. – Маккласки взяла с каминной полки кремневый пистолет и рассеянно прицелилась в висевший на стене портрет сурового церковника времен Генриха Восьмого. – Джон Редман, первый декан Тринити-колледжа, – сказала она, зажмурив глаз. – Вполне возможно, из этой рамы он смотрел на Ньютона, посвящавшего Бентли в свою затею. По крайней мере, мне нравится так думать.
Стэнтон не хотел говорить о Джоне Редмане.
– Не отвлекайтесь, профессор, – попросил он. – Кто же стал причиной Великой войны?
– Безусловно, кайзер. Тупая дубина Вильгельм, своенравный внучок королевы Виктории. Неуравновешенный, злобный, завистливый, опасно честолюбивый, лелеющий всякую мелкую обиду. Он желал войны. Больше никто. Сработал эффект домино. Австро-Венгерская империя? Ей и без того хватало забот – разобраться бы, на каких языках говорить в собственном парламенте.
– Однако русские… – начал Стэнтон.
– О русских речи нет, только об их царе, – рассмеялась Маккласки. – Несчастный, робкий, растерянный Николай. Будь у него выбор, он бы никогда не стал воевать с кузеном Вилли. Но тот не оставил ему вариантов, неустанно наращивая перевес. Да, Николай был союзником Франции. Что, французы хотели войны? Хаха. После последнего поражения от пруссаков они сорок лет драпировали статуи в черное и стенали об Эльзасе, однако палец о палец не ударили и ничего не сделали бы, если б кайзер не бросил против них миллионную армию. Кто остается из существенных фигур? Мы и янки. Американцы поголовно изоляционисты. У них это в крови. На «Мэйфлауэре» они удрали из Европы и не желали возвращаться. Американцы никогда не ввязались бы, не начни германцы топить их корабли и слать подстрекательские телеграммы в Мексику. Посмотрим на британцев. Мировая элита, которой есть что терять. Под защитой орудий Королевского флота они в полной безопасности. Финансовый центр планеты и главный морской перевозчик торговых грузов. Глобальное превосходство, обеспеченное исключительно мирными условиями. Думаешь, кто-нибудь в Уайтхолле хотел все это порушить? Нет, Хью, истина бесспорна: в войне виноваты немцы и особенно кайзер. Как всегда, нации болтали о войне, и, конечно, уйме романтических юношей не терпелось возглавить кавалерийскую атаку. Это очень в духе молодежи, которой еще только предстояло узнать, что может сотворить пулемет с конницей. Кайзер – единственный мировой лидер, искренне желавший войны. Мы это понимаем сейчас, наши предшественники это понимали тогда. Летом 1914 года все сходились в одном: если война случится, она будет между немцами и остальным миром.
– У Германии тоже были союзники, – возразил Стэнтон. Ему казалось, он сидит на лекции.
– Не смеши. Никчемные Австро-Венгерская и Османская империи? Это обуза, а не союзники. Подлинными державами с прошлым и будущим были Британия, Франция, Россия, Япония и Америка с одной стороны, а с другой – Германия. Причем даже не Германия, а кайзер. Он и его прусская военная клика сидели в Потсдаме и пели хвалу войне. Остальная Германия хотела заниматься делом. Эта страна была лучшей в мире мастерской. Обожди они лет десять, они бы купили Францию, а потом, несомненно, и Британию. В Германии была самая крупная социал-демократическая партия, рейхстаг желал мира. А вот кайзер желал воевать. И он, как ни крути, был главный. Чокнутый ублюдок с гонором выше Бранденбургских ворот весь исчесался по войне. Вот почему он всегда носил военную форму. Где он позирует на всех фотография? Вспомни любое довоенное фото кайзера Вилли. Где он находится?
Стэнтон понимал, куда она гнет. Тут с ней, конечно, не поспоришь.
– На маневрах, – сказал Хью.
– Именно! Играл, мать его, в солдатики. Всю жизнь только этим и занимался. Он возглавлял самую продвинутую в научном и индустриальном смысле нацию, но хотел одного: стоять на поле брани и, опершись увечной рукой на эфес сабли, разглядывать карту. Как проводил время Эдвард Седьмой? Пил, играл и в Париже таскался по бабам. А Георг Пятый? Коллекционировал чертовы марки. Царь Николай? Прикидывался бедным землевладельцем и ковырялся в саду вместе с женой-командиршей, по уши втрескавшейся в деревенского дурачка, оголтелого прелюбодея. Французы наслаждал