Как ни занята была председательша, все же нашла время и для меня. Она не хотела, чтобы я уезжал, не показав ей собранный материал о ее колхозе. Она-была уже порядком избалована вниманием. В ее колхоз часто наезжали кинохроникеры, ее фотографии глядели со страниц журналов и газет, о ней писали в центральной печати. Она уже побывала за границей.
Я ей показал материал.
— Читай сам, — повелительно сказала она.
Я стал читать. Она внимательно слушала, поправляла, если что не так. Потом стала рассказывать о себе, как пришла на ферму, как работала дояркой, как трудно было в войну с кормами, как она нашла выход и т. д. и т. д. И все, что она рассказывала — и как была дояркой, и как стала завфермой, и как работала в войну, — все это было хорошо и значительно, а о том, как работает председателем колхоза, уже рассказывала не с такими деловыми подробностями, больше щеголяла своими поездками за границу, хвастала тем, как ее побаиваются в МТС, как ее слово безоговорочно в колхозе, как ее уважают в обкоме, называют «самородком». И честно говоря, мне было тут как-то не по себе. К тому же на меня глядел из угла большой, чуть ли не метровой высоты, гипсовый бюст героини.
— Ну, что ж, писатель, хватит, поговорили. А теперь пойдем, отведай наших рыбников, — сказала она.
В просторной кухне на столе белела головка «Московской», на тарелке горой возвышались пироги-рыбники, были огурцы и прочая снедь. Чинно сидели, видимо специально приглашенные, чтобы не было каких зряшных разговоров, две пожилые женщины. (Муж председательши был в отъезде.)
Выпили. Председательша задумалась, подперла щеку рукой и негромко запела. Женщины подхватили. Это было несколько неожиданно для меня, но пели они хорошо, ладно, чувствовалось, что тут председательша забыла все свои высокие звания и становилась такой же простой, как и ее две подружки.
Прибежала девчонка и, торопливо сглатывая слова, сказала, что приехали какие-то двое, что они сидят в конторе и ждут председательшу.
— Ну и пускай ждут, — отмахнулась председательша. И завела другую песню.
Но вскоре опять прибежала девчонка и, еще быстрее сглатывая слова, сказала, что двое приехали из Москвы, из Центрального Комитета. Тут председательша встревожилась.
— Вот что, писатель, — сказала она, накидывая на голову платок, — скажу, ты меня задержал. Уж на себя вину возьми. Идем-ка вместе!
В конторе действительно сидели двое, в кожаных регланах, оба рослые, средних лет. И, как выяснилось, действительно из ЦК.
Председательша поздоровалась, тут же сообщила им, что это я виноват, что она задержалась, сразу не пришла, но что теперь хорошо, и она рада их видеть.
— Мы осмотрели ваше село, — сказал один из приехавших, — что же это у вас за клуб?
— Временный, временный. А был раньше хороший, да сгорел. Вот уже пять лет как сгорел, а мы новый поставим. Уж такой хорошенький будет, светлый, ну прямо праздничек, — стала заверять приехавших председательша.
— Да, — в раздумье произнес второй, — ехали мы в ваш колхоз совсем с другими представлениями о нем. Такая у вас слава...
Действительно, такая большая слава и какое несоответствие ее с делом.
Несколько позднее я разговорился с работником Министерства сельского хозяйства о председательше и ее колхозе.
— Не ее коровушек пьют молоко, а тысяч буренок, которые и мясом народ кормят и кожу дают, — сказал он.
«Каждая кухарка должна уметь управлять государством», — говорил В. И. Ленин. Но, чтобы она умела управлять, надо ее учить, воспитывать. В нашей же житейской практике иногда случается обратное — человека «выдвинут», не подготовив, не научив, предоставят самому себе вариться в собственном соку, а потом с выговорами снимают с работы за развал, будто он сам напрашивался на эту «высокую должность».
«Ненужная слава» писалась легко. Материала хватило бы и на десятилистную книгу, но я написал ее в три листа, отказавшись от описания тех фактов из сельской жизни, которые уже набили оскомину читателю, неоднократно повторенные в произведениях других писателей.
Опубликована повесть была в 1955 году. С тех пор прошло уже более двадцати лет, но читательские письма и поныне идут ко мне. Издавалась она много — и отдельными изданиями, и в сборниках вместе с рассказами и другими повестями и романами.
В докладе на совещании литераторов, пишущих о колхозной действительности, в конце октября 1955 года, Валентин Овечкин много хорошего говорил о «Ненужной славе».
В конце 1956 года внезапно умер А. И. Черненко — главный редактор журнала «Нева». Не только себя, но и сотрудников он заставлял работать до позднего вечера, порой без выходных. Как-то будучи у В. А. Андреева, — редактора «Ленинградской правды», автора книги «Война народная», — в гостях и ожидая Черненко, мы несколько раз звонили в редакцию: был уже вечер, а Черненко все еще не уходил. На каждый наш звонок он отвечал: «Инфаркт, инфаркт», — и тут же клал трубку. Это звучало как шутка, хотя и не очень остроумная. И словно напророчил себе — умер от инфаркта.
До этого он несколько раз предлагал мне стать его заместителем по журналу. «Освоишься, я уйду на пенсию, а ты станешь главным», — говорил он. Вот если бы не было этого «станешь главным», то я, возможно бы, и согласился, но, зная кипучую энергию Черненко, зная, сколько сил он вложил в создание «Невы», я не мог допустить мысли, что он это говорит искренне, и где-то подозревал, что проверяет меня, узнает, а не стану ли я «подсиживать» его, претендуя на пост главного. И я отказывался, хотя и не прочь был поработать у него заместителем.
Я был в составе редколлегии, но, видимо, не только это определило мою дальнейшую судьбу, а то, что к тому времени я уже был автором «Ненужной славы», достаточно нашумевшей и сделавшей меня известным в широких писательских кругах. Короче говоря, в один из дней конца 1956 года в Ленинград приехал Г. М. Марков. Я был вызван к нему в номер гостиницы, где уже находился А. А. Прокофьев, ответственный секретарь нашей ленинградской писательской организации. Мне было предложено стать главным редактором. Я возразил, — ведь у меня нет ни опыта, ни филологического образования. Но это не прозвучало достаточно убедительно, и в феврале 1957 года я был назначен главным редактором журнала «Нева».
Теперь, оглядываясь на прошлое, удивляюсь тому, насколько действительно я был неопытен и совершенно несведущ в редакционных делах и, конечно, как бы мне помогло сотрудничество с Черненко. Но приходилось впрягаться и начинать с познания самых начальных азов собственным опытом.
Прежде всего был обновлен состав работников редакции и четко определены идейно-эстетические принципы журнала: партийность литературы, чистота и народность писательского языка, бескомпромиссность во всем, что касалось значимости самой литературы.
В первых же номерах «Невы» нового состава были опубликованы статьи о народности писательского языка А. Югова, острые критические статьи В. Архипова, размышления о молодой поэзии В. Друзина, а также статьи А. Хватова, Н. Губко, В. Гречнева и других.
Определив линию журнала теоретически, следовало закрепить ее практикой, а для этого нужны были публикации именно тех произведений, которые как бы иллюстрировали эту линию. Такими стали «Братья Ершовы» В. Кочетова, «Дом родной» П. Вершигоры, «Люди не ангелы» И. Стаднюка, «Наследники» М. Алексеева, «Заноза» Л. Обуховой, «Хмель» А. Черкасова, «Лезвие бритвы» И. Ефремова, «Братья и сестры» Ф. Абрамова, «Родник у березы» Н. Шундика, «Покоя нет» В. Воеводина и многие другие, и как вершина всего — вторая книга «Поднятой целины» Шолохова.
В редакциях большинства «толстых» журналов было принято печатать переводные романы западных писателей. Это делается с определенной целью, — нет, не познакомить читателя с лучшими образцами западной литературы, а привлечь их к журналу с целью увеличения подписчиков. «Нева» никогда к такому приему не стремилась. У нас и без Жоржа Сименона и Агаты Кристи из года в год подымался тираж и к 1964 году равнялся уже двумстам пятидесяти тысячам экземпляров. Это был самый большой тираж среди «толстых» журналов в стране.
К этому времени относится и публикация бывшим главным редактором «Литературной газеты» С. С. Смирновым трехколонной статьи «Именем солдат», в которой он клеймил меня, как писателя, пытавшегося реабилитировать ни больше ни меньше, как... власовца.
Речь шла о рассказе «В родных местах». Ранее я уже упоминал о нем. Появление такой статьи вызвало необыкновенный шум. Ко мне, и в редакцию и домой, посыпались телефонные звонки знакомых и незнакомых людей. И все они выражали свое возмущение. Но были и такие, кто приветствовал появление такой статьи. И это сразу же выявилось на партийном собрании. Повестка дня была посвящена партийной учебе, но все собрание свелось к обсуждению «моего» вопроса. Но я на этом собрании был спокоен, как никогда. Накануне я позвонил Шолохову в Вешенскую. Он уже знал статью, прочитал и рассказ.
— Кто же ему дал право говорить от имени солдат, — донесся из Вешенской голос Михаила Александровича, — я ведь тоже солдат.
— Что вы скажете о рассказе? — спросил я в волнении.
От оценки Шолохова для меня зависело все.
— Нормальный рассказ. Надо защищать его, бороться!
И как мне легко стало. Нет, я не ссылался на авторитет Шолохова, но я знал партийное мнение Шолохова и уже отстаивал свою точку зрения. Потом на заседании бюро Ленинградского обкома партии обвинения в мой адрес были признаны несправедливыми.
Кроме телефонных звонков, мне шли письма и копии открытых писем С. С. Смирнову. Не могу не привести некоторые из них.
Открытое письмо писателю С. С. Смирнову
Уважаемый Сергей Сергеевич!
Все, кого так или иначе коснулась минувшая война, давно уже следят за Вашей литературной работой. Следят с благодарностью, с надеждой, что Вам удастся открыть новые имена героев, расшифровать новые страницы в самой сложной и самой запутанной книге, имя которой война. Мы привыкли видеть в Вас человека большого и мудрого сердца, который по разрозненным деталям, по обрывочным сведениям способен воскресить суровую и трагическую правду о тех, кто, казалось, навсегда затерялся в хаосе первых лет войны.