В Гаграх я повстречал Георгия Радова. Совсем недавно была опубликована его статья в «Комсомольской правде» о «Поденке — век короткий» В. Тендрякова, и там он касался моей повести «Ненужная слава», причем передергивал факты в угоду «Поденке». Я об этом ему там же и сказал.
— Не обращай внимания, — ответил он.
— Пусть по-твоему, — сказал я, — но вот какое дело. — И рассказал о повести Курочкина и статье Елкина. — Советуй, что делать?
Радов познакомил меня с Щербаковым, работником отдела литературы «Комсомольской правды». Щербаков прочитал и повесть, и статью Елкина, и мою, сказал, что в принципе он согласен, что уезжает завтра в Москву и оттуда позвонит.
Звонка от него не было, почему-то не могли найти меня, — как потом узнал я от него самого, — но проездом через Москву я связался с ним. Щербаков тут же обрушился, что уже давно меня ждут, и чтобы я приезжал в редакцию сделать небольшие поправки.
Я приехал, сделал. И на другой день, уже в Ленинграде, увидал свою статью, напечатанную в «Комсомольской правде»:
Дорога через войну
Передо мной восьмая книжка журнала «Молодая гвардия», семьдесят шестая страница — внизу страницы фотография молоденького офицера, награжденного орденами и медалями, гвардейским значком. Это Виктор Курочкин. Семнадцати лет он ушел добровольцем на фронт, был в боях, дважды ранен и, к своему удивлению, остался жив — изумленно-радостное выражение лица легко читается на фотографии двадцатилетней давности — и в широко открытых глазах, и в улыбке пухлого мальчишьего рта, и в чуть приподнятых бровях.
Из краткой биографической справки явствует, что на войне он был в танковых войсках.
В этом же номере журнала повесть Виктора Курочкина. Повесть о войне, о танкистах, об экипаже самоходки «СУ-85», о том, что сам видел Курочкин, что запечатлелось ему на всю жизнь. Честно, с мягкой и грустной любовью к своим однополчанам, к тем, с кем ходил в атаки, с кем побеждал, кого хоронил, кто его выносил с поля боя, — рассказывает писатель.
Удивительную интонацию нашел автор, ее трудно объяснить, ее, пожалуй, так же невозможно объяснить, как музыку. Этой интонации подвластно все — и тонкая снисходительная усмешка автора над своими героями, и задушевная боль и тревога за их жизнь, и взволнованно описываемый подвиг, и всерьез, и как бы с шуткой, — и все это вырастает незаметно и зримо в сложную, потрясающую своей странной правдой, картину войны.
«На дороге лежали синие тени. Гусеницы, громыхая, кромсали их, смешивая с грязным дымом и сухим снегом...» Так начинается описание места, где только что прошел танковый бой. И дальше: «Первой встретилась раздавленная немецкая каска, за ней грязно-зеленая шинель с алюминиевыми пуговицами, потом нога в сапоге. Потом... потом самоходки пошли перемалывать, кромсать и утюжить остатки разгромленной фашистской колонны...
Саня не спускал глаз с темных железных коробок. Две из них потихоньку еще коптили: пахло резиной и жареным хлебом. Заряжающий, схватив за руку командира, повернул его влево. Саня увидел «тридцатьчетверку» с обгоревшим танкистом. Малешкину показалось, что на башне сидит веселый негр и, запрокинув голову, заразительно хохочет, а чтоб не упасть от смеха, держится за крышку люка».
Нет, такое не придумаешь, такое можно было только увидеть самому. Двадцать лет сгоревший танкист неотступно стоял перед глазами Курочкина, двадцать лет безмолвно кричал миру об ужасах войны, и Курочкин показал нам его, и мы содрогнулись от гнева и боли, и еще раз с ненавистью подумали о тех, кто и сегодня превращает людей в чадящие факелы, в черные головешки войны.
Семнадцатилетние! Такие же, как и сам Виктор Курочкин. Юные воины! Сколько из них не вернулось домой, сколько полегло в боях, не познавших жизни.
Саня Малешкин — молоденький младший лейтенант «с одинокой тусклой звездочкой» на погонах. Он не очень ловок в выполнении уставной дисциплины, — слишком был мал срок учебы в военной школе, чтобы приобрести «лоск», — фронт не ждал, война требовала все новых и новых пополнений. Шел декабрь 1943 года. Не от радости пошли защищать нашу Родину такие семнадцатилетние. И защитили ее вместе с отцами и своими старшими братьями.
В мелочах Саня Малешкин бывает и смешон и нескладен, но как только дело доходит до серьезного, когда это серьезное и сам автор прекрасно чувствует, поглядите, каким мужественным становится младший лейтенант, каким непреклонно суровым к себе. Это же он «спустил ноги в люк, как в могилу», когда полез в танк на розыск гранаты, с вынутой чекой. «Отчаянный!» — похвалил Саню командир самоходки Пашка Теленков. Да, это далеко не каждому под силу!
«Вперед, вперед!» В небо взлетела зеленая ракета — танк повернули назад. Саня не видел этой ракеты. Он бежал, не оглядываясь. Он видел село. Там фашисты... Их надо выбить. Таков был приказ. И он выполнял его...
Бежать по присыпанной снегом пашне было очень тяжело. Ломило спину, рубашка прилипла к телу, пот заливал глаза. «Только бы не упасть, только бы не упасть». Он оглянулся назад. Самоходка наступала ему на пятки. Саня побежал быстрее.
— Лейтенант, лейтенант! — услышал он голос Щербака. — Садись, я сам поеду. Теперь не страшно».
Это разве не подвиг, когда командир своим примером бесстрашия перед врагом вселяет уверенность и спокойствие своему подразделению!
А бой с двумя «фердинандами»! Нет, это не похоже на заранее рассчитанный, нарисованный воображением бой в писательском кабинете. Это настоящий бой, где рядом и смерть, и жизнь, и смех, и грех, и героизм, и самопожертвование без позы, без любования собой, — где война! И на этой войне Саня Малешкин ведет себя отлично! И за эти боевые его качества представляет его полковник Дей к Герою. Нет, тут есть чему поучиться нашим молодым ребятам, это подвиг, настоящий, не бутафорский. Этот подвиг заставляет сердце биться сильнее за жизнь Сани, и страдать, и радоваться, и гордиться им, и горевать о его погибели.
Торжеством победы, гордостью за своих, — вот чем меряется повесть! Доброго о ней можно сказать много. Чего стоит только один четкий русский язык ее, когда нет ни одного лишнего слова, когда все подчинено единству замысла, когда как живые движутся перед моими глазами все — и герои экипажа, и второстепенные, и третьестепенные, нет, не персонажи, а действительные участники войны — солдаты, офицеры, политработники, жители сел и деревень. Удивляешься емкости этой небольшой повести!
Но в мою задачу входит не только говорить доброе о повести, но и защищать ее и ее автора.
«Очень странный экипаж» — так назвал А. Елкин свою статью в «Литературной газете». Статья довольно большая, на четыре полуколонки.
«Если и есть люди, о которых ходит в народе присказка — «двадцать два несчастья», — то герой новой повести Виктора Курочкина именно из таких», — утвердительно заявляет рецензент. И напрасно, — утвердительно заявляю я. Нет ничего общего между Саней Малешкиным и каким-то «двадцать два несчастья». Чтобы убедиться в этом, надо только прочесть повесть.
«Что ж, «на войне как на войне», человек предполагает, а война располагает — такова, по мнению автора повести, нелогичная логика войны, ее якобы неприукрашенная правда», — пишет рецензент.
Приведя вырванные из общего контекста повести, именно из общего, несколько отрывков, рецензент создает опять свои выводы, навязывая автору то, чего у него нет и в помине, и тут же можно расправляться во всеоружии, — плацдарм, как говорится, подготовлен, — можно вести обстрел и крупнокалиберными, и минами, и автоматную очередь пустить.
«Непутевый герой», «этот парень просто жалок, ни больше и ни меньше», «здесь и не может быть духовной близости, ибо Виктор Курочкин поэтизирует заурядную (подчеркнуто мной. — С. В.) недалекую личность, неведомо по какому праву сопрягает ее с темой народного героизма», «Саня случайно совершает подвиг. Подвиг этот столь же фатален, сколь фатальны и несуразности, преследовавшие Малешкина всю жизнь»; «И опять возникает подспудная авторская мысль — на войне как на войне, человек здесь не волен распоряжаться собой, он всего лишь жертва случайных обстоятельств», «Повесть «На войне, как на войне» походит на сборник солдатских анекдотов, записанных нетребовательной рукой, без отбора»; «нарочитая приземленность изображаемых людей и их поступков, нетребовательное к ним авторское отношение дискредитируют тему»; «Анекдотная» проекция войны создает ощущение несерьезности, искусственности, какой-то «разухабистости» повествования; «Война, в изображении Курочкина, выглядит как сплошной поток нелепых недоразумений, где не люди добывают победу, а «самоходка», захлестнутая общим движением войск, «без руля и без ветрил тащит людей неведомо куда и зачем»; «Образы Малешкина и его друзей оказались никак не сопричастными большой правде войны»...
Все, что я привел в качестве примеров из статьи А. Елкина, никакого отношения к повести В. Курочкина ие имеет. А для этого еще раз говорю, чтобы убедиться в моей правоте, надо только прочесть повесть и статью А. Елкина.
Саня «не случайно» совершает свой подвиг, он выполняет приказ, об этом четко сказано в повести. Ничего «фатального» в совершении подвига нет, как нет и «фатальных несуразностей», которые, по утверждению А. Елкина, преследовали Малешкина «всю жизнь».
«Вот он является к командиру, «приложив к ушанке черную, как у трубочиста, руку», — выдергивает рецензент и осуждает. А я поясню, в чем тут дело. А дело в том, что «две ночи экипаж Сани Малешкина сидел под машиной в яме около танковой печки. В яме было невыносимо жарко, и дым безжалостно выедал глаза. Огонь в печке надо было поддерживать все время. Таков был приказ командира». Вот почему руки у Сани черные! Прикорнул Саня, а тут его и позвал комбат Сергачев. Так что же, надо было руки сначала вымыть?
«Сборник солдатских анекдотов» — так он назвал повесть В. Курочкина! Это уже на грани кощунства и над подвигом экипажа «СУ-85», и над милым Саней Малешкиным, и над его нелепой, как это и бывает на войне, смертью, и над большой человечной правдой, которой наполнена талантливая повесть Виктора Курочкина.