Такая история только одного малого куска земли дает возможность о многом задуматься. И в первую очередь — о Родине. О ее судьбе. О ее будущем.
Врач на дороге
Утонул Виктор Никитин. Я знал его, сильного, медлительного человека. Несколько раз рыбалил с ним. И вот его ищут, шаря сетями по дну. И я не могу не написать рассказ с нем. Живут рядом соседи, и я пишу о них. Вспоминаю тайгу, изыскателей, и снова рассказы. Так набирается книжка — «Роман без любви». Ее заметили, о ней писали. А я в это время находился уже совсем в другом краю от тех мест, какие дали мне много рассказов. Псковщина. Чудское озеро.
«Длинный, как у моря, песчаный берег. И выброшенные волной водоросли, и мертвые окуни, высохшие на солнце, и вороны, подбирающие падаль, и просмоленные остроносые лодки, как негры с кольцом в носу, притянутые к столбам. И тихие незабудки, растущие у края воды с весны и до студеной осени. И оторванные штормом от рыбацких сетей пожелтевшие поплавки из пенопласта... И ни души на всем берегу. И вечная, с белой пеной, с белой кипенью, с белым вихрем, бегущая, неотвратимая, то крутая, то плоская чудская волна.
Ах, эта волна! Я ее видел в сотнях игрищ. Такую, которая лихо, за каких-нибудь полчаса набирала свою бешеную силу и неслась по всему простору Чудского с шипением, полная плотной воды, вспыхивая, и черная на солнце. Она играючи вздымала лодку чуть ли не к небу — а по нему быстро, ряд за рядом, шли тяжелые рваные тучи — и бросала ее вниз, в преисподнюю так, что трещало днище и скрипели борта.
Бывала волна и такой — это если ветер дул с запада и вода шла к нашему берегу и затопляла его, — когда прибой шумел и гудел по всему берегу в сплошной пенной полосе, и не вздумай тогда встать к волнобою бортом — захлестнет, опрокинет лодку, и слава богу, если сам выберешься, хотя на прибое воды всего по щиколотку».
Этот отрывок из рассказа «Раскопельские камни». Чудесна природа на псковской земле. Когда я очутился на берегу Чудского, то думал, что никогда оттуда уже не уеду. Так и буду жить там, построю теплый дом, и чего еще надо. Деревня на берегу Чудского. Пройти только через дюны, и вот оно, такое, что не видно противоположного берега. И вода мелкая, прогретая. Чайки. На мысу камни. И среди них самый большой — «Селезень», он и верно похож на селезня, покрытый зелеными водорослями. А по берегу, на некотором отдалении, — леса. Тут жить надо! Тут и прожил четыре лета, в общей сложности полтора года. В первое лето была только влюбленность в природу. Ходил по пустынному берегу, вглядывался в даль, наслаждался покоем и тишиной. Были встречи и с людьмн, но как-то не засекались в сознании. Зато второе лето щедро напитало меня материалом. Он пошел ко мне отовсюду, и от прошлого лета — тоже. Все как бы осозналось и открылось в жизни села. В колхозе были деревообрабатывающие цеха, — изготовляли подрозетники, ножки для шкафов и другие поделки. Стал вникать и обнаружил, что токари не в пример полеводам зарабатывают куда больше, что «сбытчик», — нанятый со стороны человек, — заинтересован, чтобы цеха расширялись, чтобы все больше было договоров с разными предприятиями на изготовление деревянных изделий, а отсюда, естественно, увеличение рабочей силы в цехах за счет оттока с полей и ферм при условии, если бы правление колхоза пошло на такое разрастание промысла, а коли так, то промысел стал бы наносить ущерб основному хозяйству и т. д. и т. п. Оставалось совсем немного, чтобы домыслить, к чему бы все это привело в масштабах страны. И я написал повесть «Деревянные пятачки». Она была опубликована в журнале «Москва».
А спустя год после публикации повести в «Ленинградской правде» появилась статья «Банкрот» об одном председателе колхоза Гатчинского района, которого на бюро обкома КПСС исключили из партии и сняли с работы за то, что он подменил промыслом основное производство сельскохозяйственных продуктов в колхозе. И вот в «Правде» был опубликован фельетон опять же о чрезмерно развитых промыслах в некоторых колхозах Псковской области. Таким образом, эта проблема становится крайне серьезной. И тут, казалось бы, наша критика должна была заговорить во весь голос, — коли она предпочитает чаще говорить о содержании произведений, нежели о их форме, — но, к сожалению, иные критики оторваны от жизни, и вот такое явление — серьезное и опасное (а ведь в повести, кроме этой проблемы, есть еще и новая фигура, которая появилась только в последнее время — «сбытчик») — осталось незамеченным. На повесть откликнулись только ленинградские критики, и то, видимо, потому, что я ленинградец. А вместе с тем поговорить есть о чем. Взять хотя бы очерки о сельском хозяйстве Леонида Иванова, или статьи о сохранении природы Владимира Чивилихина, или же статьи Олега Волкова, очерки Вячеслава Шугаева, — есть о чем поговорить, но критики молчат. Или считают, что вмешательство в государственные дела уже не писательское дело? Да нет, конечно, они так не считают. По-моему, тут все дело в том, что большинство критиков (это, чтобы не обидеть всех), большинство слабо знает нашу жизнь. А она и сложна и ответственна.
Кроме повести «Деревянные пятачки», Псковщина дала мне поболе двадцати рассказов. И теперь вроде бы все уже там освоено, и надо куда-то снова ехать. Новые места, новые сюжеты.
Вот если говорить о творческих командировках, то самое правильное, по-моему, это не только съездить куда-нибудь, а жить там. Да не один год. Пусть хоть и наездами. Только чтобы не наскоком, а натоптать свои тропы, только тогда будет прок.
Много интересных судеб довелось мне узнать на Псковщине. Новые места всегда дают впечатление. Даже из окна жизнь увидишь. Так случилось и в тот день. За окном хлестал дождь. Все живое — люди, птицы, собаки, кошки попрятались под навесы, кровли, кусты, и пуста была дорога, и пусто было в полях, и пусто на огородах.
Я сидел у окна и смотрел, как хлестко бил ливень по лужам, как ветер ломал сухие ветки на старых липах, и неожиданно увидел на дороге женскую фигуру в пластикатовом плаще, с чемоданчиком, торопливо перебирающую ногами по грязи. Она поравнялась, и я узнал фельдшерицу Зинаиду Александровну Балудину. Открыл окно, крикнул, позвал, чтобы зашла.
И вот она стоит у порога, с плаща стекает вода, и не решается пройти в горницу: «Что вы, что вы, наслежу». Но жена настояла. И мы сидим и разговариваем.
— Откуда вы?
— От больного.
— Вы что же, так всегда к больным пешком ходите?
— Нет. На первичные вызовы дают машину от колхоза. Не отказывают даже ночью. Ну, а потом, на повторные посещения больного, уже приходится ходить пешком.
— Почему?
— Так уж заведено. Это, конечно, нелегко, особенно если больные в разных деревнях. У меня двенадцать деревень.
— И все пешком?
— Да. Самые дальние на десять километров от дома. Я вот тут недавно к одному по три раза в день ходила. У него было двухстороннее воспаление легких. А возраст — семьдесят два. В больницу отказался ехать. «Если умру, так дома». Вылечила...
— А сколько в колхозе живет и работает людей?
— Девятьсот. Детей двести восемьдесят. Должна вам сказать, ребята здоровые. Нет ни одного, который бы не прошел через мои и моей помощницы руки. В первый месяц от роду мы посещаем младенца два раза в месяц, а дальше, до года, — раз в месяц. До трех лет — раз в три месяца, от трех до школы — два раза в год. За это время сделаем все прививки, а их до десяти. Наблюдаем, как растет ребенок, как развивается. Смертности среди детей нет.
— А почему вы ходите, а не матери к вам?
— Да ведь матери все работают...
— Да, достается вам.
— Летом особенно, время отпусков. Много наезжает к родным родственников, ребята едут на каникулы, пенсионеры. В день приходится делать до восемнадцати уколов. После лета народу поменьше, но зато условия работы еще труднее. Дни короче. Темнеет рано. Идут дожди. В поле темень, а идти надо. Как же, больные. Другой раз из-за одного больного в дальней деревне весь день потратишь. А когда эпидемия гриппа? Как придешь в деревню, так и ходишь из дома в дом. Старухи зовут. Болеют. Самим-то до нашего фельдшерско-акушерского пункта не добраться.
— Что ж, только у вас такие тяжелые условия? — спросил я.
— Что вы! У нас еще хорошо, шоссе рядом, а в других колхозах есть такие деревни, что по вызову и на тракторе не доберешься. Нам еще завидуют!
— Ну, а вы говорили, чтобы вам дали транспорт?
— Говорили. Не раз. Даже велосипед не могут дать. Нет средств. Но это я так, к слову. Какие мы велосипедистки, каждой по пятьдесят, — фельдшерица смеется, но смех невеселый.
Об этом я написал в «Литературную газету». Называлась статья — «Врач на дороге». Было это в марте 1970 года.
Заканчивалась статья так:
«Где же выход? В чем?
У колхоза есть машины, но все они у него на счету. Если прикрепить машину к врачам, значит, насовсем лишиться и ее, и водителя. А у колхоза в горячую пору, конечно же, нехватка транспорта, и приходится просить помощь со стороны. «Неотложка» из Гдова? Она приходит по вызову, когда необходимо больного транспортировать в больницу. Но на постоянно никто не прикрепит «неотложку» к Спицинскому медпункту (кстати, «неотложка» приходит только по вызову фельдшера. А чтобы фельдшеру вызвать ее, приходится из деревни, где лежит больной, бежать за несколько километров в правление колхоза или на почту, где есть телефон, потому что своего телефона ни на фельдшерско-акушерском пункте, ни дома у заведующей этим пунктом нет! Так что и «неотложка» как постоянно действующий транспорт не может выручить сельских медиков).
Как же избавить сельского врача от бесконечных пеших «пробегов» и путешествий (или хотя бы сократить число этих путешествий!) ?
Почему бы, скажем, не ввести для сельских медицинских работников специальный знак (или талон), предъявление которого обязывало бы шофера любой попутной машины взять «на борт» врача или медсестру, спешащую к больному? Видимо, можно было бы и в сельсоветах (хотя бы самых крупных по площади) завести специальную дежурную «медицинскую» запряжку.