- Надеюсь, я не натворил ничего настолько ужасного, что…
- Мы не смотрим, что вы там творите, за нас это делает компьютер. Мы только следим за первой производной графика с вашим номером. В вашем случае кривая резко пошла вверх.
- Да что вы говорите…
- Наш департамент - самый эффективный в полиции. Хотите, считайте это хвастовством, хотите - просто информацией.
- Да ладно, ладно,-- сказал я.- Выпьем? Малый в белой куртке принес нам два бокала, выкатил глаза на ее наряд и удалился по своим делам.
- Спасибо,- она ополовинила бокал. Пожалуй, она была покрепче, чем можно судить по запястьям.
- За большинством преступников следить не стоит, идет ли речь о гангстерах-авторитетах - Фарнсуорте, "Ките", Блаватской или о мелкоте - щипачах, барыгах, толкачах, домушниках, сутенерах. Те и другие, верх и низ шкалы, имеют сравнительно постоянный доход и, по существу, не раскачивают социальной лодки. Ими занимается Служба порядка. Там считают, что делают большое дело, а мы и не думаем их разуверять. Но вот, к примеру, мелкий скупщик начинает становиться крупным, средний сутенер присматривается к полномасштабному рэкету: тут ивозникают проблемы с социально неблагоприятными последствиями. Тогда вступают Спецслужбы; у нас есть пара весьма эффективных методик.
- Вы хотите о них рассказать, да?
- Вот чем они хороши. Одна из них заключается в голограммном запоминании информации. Знаете, что Случится, если отрезать от голографической пластинки половину?
- Трехмерное изображение станет наполовину урезанным?
Она покачала головой: - Изображение останется целым, только более размытым, чуть не в фокусе.
- Понятия не имел.
- Если вы снова разрежете его пополам, оно станет еще более размытым. Но, даже располагая всего квадратным сантиметром исходной голограммы, вы все еще имеете изображение целиком, неразличимое, но полное. Я восторженно замычал.
- Каждая кроха фотографической эмульсии на голографической пластинке, в отличие от фотографии, несет информацию обо всем объекте голограммы. Аналогичным образом голограммное запоминание информации означает просто, что каждый бит нашей информации - скажем, о вас - относится ко всей вашей карьере, вашей ситуации в целом, полной картине взаимодействия между вами и вашей средой. А конкретные факты о конкретных уголовных преступлениях или правонарушениях мы оставляем Службе порядка. Как только мы набираем достаточно собственных данных, наш метод позволяет весьма эффективно держать след и даже предсказывать, где вы сейчас или чего можете добиться.
- Очаровательно,- сказал я.- Один из самых впечатляющих параноидальных синдромов, с какими приходилось встречаться. Я имею в виду привычку заговаривать с кем-то в баре. Помню, в больнице я сталкивался с каким-то…
- В вашем прошлом,- сказала она как о непреложном факте,- я вижу коров и вертолеты. В вашем не столь отдаленном будущем - вертолеты и китов.
- Так поведай мне, о Добрая Фея Запада
[2], как…- тут у меня внутри все оборвалось. Потому что я считал - никто не знает о делах с Папашей Майлзом. Боже сохрани! Этого от меня не добилась даже Служба порядка, вытащив меня в беспамятстве из птички с винтом, когда та запрыгала к краю крыши Пан Америкэн. Увидев, что меня поджидают, я сразу проглотил кредитные карточки, а кто-то посноровистей меня давно убрал номера серий отовсюду, где они могли регистрироваться: в первый и единственный мой вечер на ферме славный Папаша Майлз, подвыпив, хвастался, что за ценность ему сбыли в Нью-Гемпшире.- Но зачем,- до чего же ужасны эти избитые фразы, которые подсказывает нам тревога,- вы мне все это говорите?
Она улыбнулась, и вуаль затенила улыбку.- Информация что-то значит, только когда ею делишься,- донесся ее голос оттуда, где было лицо.
- Постойте, я…
- Вы, возможно, вскоре получите немалые деньги. Если я правильно рассчитываю, то к моменту, когда они попадут в шкодливые ваши ручки, я буду располагать вертолетом, набитым лучшей в Нью-Йорке техникой, и заберу вас. Вот вам порция информации.
Она отступила - кто-то прошел между нами.
- Эй, Мод!..
- Можете поступать с ней как знаете.
Мне ли не знать, что в этой толкучке не продраться, не нажив себе врагов - и нажил-таки, и упустил Мод. Были там какие-то чудаки с висячими сальными патлами - у троих наколоты драконы на костлявых плечах, еще один с повязкой на глазу и еще один - с черными от грязи ногтями. Ими он вцепился мне в щеку. Тут не до слов (мне, во всяком случае), и минуты две мы почем зря дубасили друг друга. Женщины визжали. Я ударил, увернулся, и тут гвалт стал каким-то другим. Кто-то пропел "Яшма" так, как полагается предупреждать о появлении опасности (все той же недоделанной Службы порядка, от которой я бегаю семь лет). Свалка выплеснулась на улицу. Я протиснулся между двумя помоечными, разбиравшимися на свой манер, зато выбрался к краю толпы, пострадав не больше, чем при бритье. Драка разбилась по секциям. Я перешел из одной в другую и не сразу понял, что это просто кольцо людей, окруживших человека, которому явно крепко досталось.
Кто-то осаживал любопытных.
Еще кто-то перевернул человека на спину.
Я не видел его два года, а тогда он охотно помогал мне избавиться от не моих вещей; сейчас он скрючился в луже крови.
Прижимая портфель, я выбрался из толпы. Вот и первый полицейский; я, как мог, изобразил зеваку, остановившегося взглянуть, что за шум.
Сошло.
Свернув на Девятую авеню, я побежал, по возможности не привлекая внимания, но сразу же услышал: "Погоди, остановись!"
Я узнал голос (ясно, добрался-таки до меня через два года) и сменил бег на шаг.
- Подожди, это я, Кит! Я остановился.
Его имя в моем рассказе раньше не встречалось: Мод упоминала о "Ките", рэкетире-мультимиллионере, обосновавшемся в той части Марса, где я, равно как и все мои знакомые, не бывал (хотя из шлюзов, что он там открывал, преступность ручьями растекалась по всей Солнечной системе).
В трех шагах позади меня был подъезд. Я подошел к нему и услышал мальчишеский смех: - Что, приятель, попался с поличным?
- Кит?- спросил я темную фигуру.- Все околачиваешься здесь?
Он был очень молод и за два года, пока я его не видел, прибавил около дюйма.
- Случается.
Удивительный он был парнишка.
- Слушай, Кит, я хочу отсюда смыться,- я оглянулся на суматоху.
- Смывайся,- он спустился.- Можно мне с тобой? Странно. Не по душе мне это.
Мы прошли полквартала. Уличный фонарь осветил его волосы, все еще светлые, как сосновая стружка. Он выглядел помоечным - ив темноте было заметно, что грубая черная куртка, надетая на голое тело, донельзя грязна, а черные джинсы вот-вот развалятся. Он был бос, да кого на темной улице волнует, что кто-то разгуливает по Нью-Йорку босиком. Под фонарем на углу он, ухмыльнувшись, повел плечами, и под курткой показались шрамы и рубцы, избороздившие грудь и живот. У него были ярко-зеленые глаза. Узнаёте? Если - из-за какого-то сбоя в распространении информации по мирам и миркам - нет, что ж: над Гудзоном рядом со мной шел Певец Кит.
- Надолго вернулся?
- На несколько часов,- ответил я.
- Что привез?
- Тебе это важно?
Он засунул руки в карманы и поднял голову: - Конечно!
Я издал звук, которым взрослые отделываются от докучливых детей.
- Ладно.
Мы прошли по набережной еще квартал; было безлюдно.
- Садись.
Он оседлал балку, покачивая ногой над вспыхивающим темным Гудзоном. Я сел перед ним, расстегивая портфель.
Кит, ссутулившись, наклонился.
- Ого! Можно потрогать? - вопросительно сверкнули зеленые глаза.
- Давай.
Кит запустил в них пальцы (суставы да обкусанные ногти), вынул парочку, положил обратно, вынул еще три.
- Ого…- прошептал он.- Сколько же это стоит?
- Раз в десять больше, чем я прошу. Мне надо побыстрее от них избавиться.
Он перевел взгляд на покачивающуюся ногу.
- Выбросить их в реку никогда не поздно.
- Не дури. Я разыскивал одного парня, который крутился в том баре. Он много что мог…
На середине Гудзона над пеной скользил паром на воздушной подушке. Палуба забита вертолетами; ясно, на патрульный аэродром под Веррацано. Я переводил взгляд с мальчика на корабль, начиная приходить в себя после этого бреда с Мод, но тут паром загудел.
- …Сегодня вечером его подкололи.
Кит засунул концы пальцев в карманы и сменил позу.
- Тут я и заторчал. Всё он вряд ли бы забрал, но хоть вывел быменя на тех, кто заберет.
- Я буду сегодня на вечеринке,- он помолчал, догрызая остаток ногтя,- где ты мог бы попробовать их продать. Алексис Спиннел устраивает на Вершине Башни прием в честь Реджины Абофлавиа.
- Вершина Башни?.. - сыт я по горло этим Китом, и давно сыт. В десять - Чертов Бар, в полночь - Вершина Башни…
- Я бы не пошел, но там будет Эдна Сайлем. Эдна Сайлем - старейший Певец Нью-Йорка.
Имя сенатора Абофлавиа уже промелькнуло надо мной сегодня вечером в световых новостях. А имя Алексиса Спиннела в каком-то журнале - я кучу их проштудировал по прилете с Марса - связывали с бешеными деньгами.
- Я бы взглянул еще разок на Эдну, да вряд ли она меня вспомнит,- небрежно сказал я. Уже в начале знакомства с Китом стало ясно, что типы вроде Спиннела и его компании играют в нехитрую игру, где выигрывает тот, кто соберет большинство Певцов Нью-Йорка под одну крышу. Нью-Йорк с пятью Певцами делит второе место с Лаксом на Япете; ведет Токио, там их семь.
- Двухпевцовый прием?
- Скорее четырех… если я приду.
Я понимающе приподнял бровь: четырех добывает разве что мэр для приема по поводу вступления в должность.
- Я должен получить от Эдны Слово, сегодня вечером оно меняется.
- Ладно,- сказал я, закрывая портфель.- Не знаю, что там у тебя на уме, но я готов.
Мы возвращались к Тайме Сквер. На Восьмой авеню у первой пластиплексовой мостовой Кит остановился.