— Да ладно, обошлось же. И «законные» не значит «разумные».
— Обошлось, потому что за тебя поручился Кобальт, а не потому, что всех впечатлил фингал, который ты поставил.
— Ты к чему клонишь, красавица?
— Егор.
— Ну, не начинай! Они бы закатали его на психокоррекцию.
— И?
— Возможно, это было бы правильно, — признал я. — Но тогда мне так не казалось.
— Ты не поссорился насмерть с Микульчиком только потому, что с ним невозможно поссориться. Но нельзя сказать, что ты плохо старался.
— Я извинился! Потом.
— А перед инспектором ювеналки? Тоже извинился?
— Пытался. Но он свалил сразу после того, как ему наложили гипс.
— Скажи мне, Антон, только честно — это разумное поведение взрослого ответственного человека, которому на днях стукнет сорок?
— Ну, Нетта…
— Что, «Нетта»? Кто тебе скажет это, кроме меня? Терпи. Он, между прочим, накатал такую кляузу, что тебя чудом не вышибли.
— Но не вышибли же!
— Не потому, что ты не заслужил, а потому что в Жижецке исполнять требования федералов не любят чуть-чуть больше, чем тебя.
— Ты меня пилишь, как будто жена!
— Кстати, о жене.
— Нетта! Ну не надо!
— Надо. Надо решать.
— Зачем? — застонал я.
— Затем, что игнорирование никак не помогает. Ты запиваешь антидепрессанты алкоголем — если это «нормально», то что тогда «проблема»? Ходишь на взводе и двумя руками крышу придерживаешь. Лайса не зря на тебя так накинулась, она чувствует, что ты неадекватен.
— И что?
— Разведись с Мартой. Найди себе женщину. Женись или хотя бы заведи отношения.
— Зачем?
— Напомнить, сколько у тебя не было секса?
— Мне не восемнадцать, переживу!
— Антон, эта дурацкая связь разрушает тебя и не спасает её. Ты два года в хронической депрессии и полгода в тихом запое. Ты каждый вечер мучаешься от болей. Я это знаю, ты это знаешь. Ты очень талантливо притворяешься, никто не замечает. Но организм не обманешь. Что тебе Микульчик сказал?
— Что это психосоматика. Но он психиатр, у него все «психо». Я, вот, думаю, это та жесткая посадка в Сомали мне икается. Я так приложился тогда жопой об ящик с бэка… Думал, позвоночник в трусы осыплется. Ноют старые раны! Возраст, детка, ничего не поделаешь.
— Ты отказался от терапии, выбрав алкоголь и таблетки.
— Виски вкусней и дешевле.
— Антон! — Нетта нахмурилась и топнула красивой виртуальной ножкой.
— Ну блин, допустим разведусь я с Мартой. И что изменится-то? Только лишний повод для ювеналов — женатый директор детдома напрягает их меньше.
— Ты травмировался не в упавшем вертолете. Ты травмировался гораздо раньше. И мы оба знаем, чем. Ты ухитрился дотянуть с этим до сорока, но…
— Нетта, солнце мое электрическое, ты во всем права. Ты умничка, и я ценю твою заботу. Но я не знаю, что со всем этим дерьмом делать. Я сумасшедший старый кретин с галлюцинациями, ПТСР, проблемами с управлением гневом и чертовски маленькой зарплатой. И да, я уже не помню, когда у меня был секс. Меня держит только то, что я нужен этим детям, а то бы я, наверное, застрелился нахер.
Отстань от меня, не в Марте тут дело.
Глава 7. Кэп
I can’t go back to yesterday because I was a different person then.
Lewis Carroll. Alice in Wonderland
— Кэп? — Натаха засунула голову в дверь. Лицо бледное и растерянное.
— Что опять?
— Пойдём. Там… В общем, увидишь.
Натаха с Васяткой как бы случайно встретились в душе и направились в «поебушкин угол» — крайнюю душевую секцию, которая стоит перпендикулярно к остальным, образуя такой интимный закуток. Использовался он понятно для чего, там даже занавесочку приспособили. Если занавесочка задёрнута, то все делают вид, что не замечают сопения и мокрых шлепков. Люди взрослые. Натаха с Васяткой как раз решили мокро пошлёпать, а там оказался пропавший Константин. Головы при нём не было, но Натаха его моментально опознала по… неважно чему. Ну что же, размер имеет значение. Всякое желание в них пропало, и Натаха прибежала доложить.
Голова, как по мне, оторвана. «Отделена от туловища продольным разрывным усилием», — всплыло в памяти. Может, я полицейский, а не военный? Есть смутное ощущение, что вижу такое не первый раз. Даже почти не тошнит.
В «поебушкином углу» сухо, сюда не мыться ходят, но крови возле тела буквально несколько капель. Где остальные пять литров? Есть у меня мысли на этот счёт. И они мне не нравятся. Вопрос: «Где голова?» — тоже вызывает некоторый интерес.
— Ты думаес то зе, сто и я? — спросила умненькая Сэкиль.
— Есть такая вероятность.
— А что вы подумали? — Натаха, кажется, вообще забыла думать. Очень уж нервный день.
— Что же нам делать? — заламывая руки, вещал Стасик. — Такой кошмар, такой кошмар! Мы все в опасности! И божемой, божемой, божемой, куда мы денем тело несчастного Константина?
Кстати, не праздный вопрос. Кладбища тут нет, в мусоропровод он не пролезет, да и как-то это… Неуважительно, что ли. А чего все на меня вылупились?
— Кэп?
— Отвянь, Стасик. Это либо хозвопрос, тогда он в твоём ведении, либо соцвопрос — тогда тем более в твоём. Ты так хотел заботиться о людях — вот тебе повод проявить себя.
Стасик надулся, но возразить ему было нечего. Назвался груздем — не говори, что не дюж.
— Андрей! — сказал он повелительно.
— Чо сразу «Андрей»? — ответил неказистый мужчинка с лицом страдающего без выпивки алкоголика.
— Тебе поручаю. Займись.
— И что я с ним делать должен? Сожрать?
— Не волнует. Придумай что-нибудь.
— А что я? Вон, Валера без дела мается…
— Я поручил тебе, а кому ты делегируешь, мне не интересно. Спрошу с тебя.
— Кэп! — Натаха смотрела на меня укоризненно. — Не по-человечески как-то.
Неужели покойный и правда был так хорош в некоторых аспектах?
Но она права — они тут будут заламывать руки и спихивать друг на друга ответственность, пока тело не завоняется, а потом учинят какую-нибудь несусветную глупость. Сжечь, например, попытаются. На ножках, отломанных от стульев, потому что больше не на чем.
— Ладно, — сказал я, вставая, — позабочусь о покойном, раз у всех руки из жопы. Прощайтесь с ним, оплакивайте, отпевайте или что вы там хотели, но через полчаса тело должно быть упаковано в мешок и лежать на площадке. Не будет — не обижайтесь.
Натаха и Сэкиль встали и пошли за мной.
— Редяной ад? — спросила азиатка.
— А куда ещё?
— Ох… — поёжилась Натаха. — Пойду напялю на себя чего-то.
«Ледяным адом» мы назвали этаж, где по каким-то неизвестным причинам холодно, как в жопе Деда Мороза. Когда мы туда заглянули, у меня аж яйца втянулись внутрь. Ловить там было нечего, Сэкиль тут же заявила, что у неё сейчас соски с сисек отломятся, и мы свалили. В общем, если нужен морг, то ничего лучше не придумать.
Я просто натянул три футболки одна поверх другой, потому что больше никакой одежды у меня нет. Рубаху, и ту чёртов Стасик испортил. Запасливая Натаха надела свою бронежилетку. Азиатка дополнила туалет парой шарфиков и изящными перчатками. Охренеть мы полярники.
Безголовое тело нам, брезгливо отворачиваясь, притащили местные чмыри Андрей и Валера, достаточно убогие, чтобы слушаться Стасика. Его замотали в одеяло и перевязали разодранными на полосы простынями.
— Я возьму, — решительно сказала Натаха и, коротко хэкнув, взвалила труп на плечо.
К концу спуска по лестнице она побагровела лицом, как свёкла, и дышит с присвистом, но от помощи отказывается. У Сэкиль в кои-то веки хватает такта её не подначивать.
Дверь покрыта инеем и примёрзла, но к этому мы готовы. Пара ударов Натахиной суперкувалдой по углам косяка, и я, обхватив ручку отобранным у Сэкиль шарфиком, открываю вход в морозную темноту. С шарфиком — это уже горький опыт, в прошлый раз клок кожи оставил на ручке. Не ожидал.
— Оу, сюка, как писидеси хородно!
Согласен. Аж в зобу дыхание спёрло.
— Куда его? — мрачно спросила Натаха.
— Давай, вон, на кровать.
Кровать без матраса и белья, но ему-то пофиг. Под весом тела сетка морозно хрустнула. А за спиной громко хлопнула дверь.
— Блядь! — с чувством сказала Натаха, разом потеряв свой торжественный похоронный настрой.
Входная дверь закрыта. В свете фонарика Сэкиль мы пытаемся её открыть — чёрта с два. Замка с этой стороны нет, был ли с той — я не помню. Удары кувалды, нанесённые Натахой, оставляют невнятные вмятины, сама дверь даже не колышется.
— Оу, какая падра? — риторически спрашивает азиатка.
Да уж, не сквозняком же её закрыло? Нет тут сквозняков. А вот холод есть. И вот сейчас перед закрытой дверью он чувствуется как-то особенно сильно.
— Бегом! — скомандовал я и ломанулся по коридору вперёд.
Тонкая подошва спортивных туфель создаёт ощущение бега босиком по льду. Коридор тёмен и пуст, двери комнат закрыты.
— Здесь должна быть!
— Так ты к чёрному ходу бежал, Кэп? — догадалась Натаха.
Вот же тётка — побежала за мной, даже не спросив, куда и зачем. От двери, за которой такое, кажется, близкое спасение… Сэкиль-то наверняка сразу сообразила, что к чему, и что эту дверь мы хрен вышибем. Тот, кто нас закрыл, наверняка об этом позаботился.
— Сейчас, сейчас… — бормотала Натаха. — Блин, Сека, да свети ты нормально, не тряси фонарик!
— Руки дрозат! Хородно, брять! Примерзра узе к нему…
— Кэп, тут нет двери!
— Уверена?
— Как в своей жопе.
— Оу, такой зопе надо верить! — не удержалась синеватая уже Сэкиль.
— За мной! Хватайте стулья из комнат и бегом!
Женщины, не стали спрашивать, где я собрался на них сидеть, — прихватили по стулу и побежали за мной. Я тащил сразу два.
— Мусоропровод, Кэп?
А вот тут Натаха сообразила быстрее и сразу кинулась, чертыхаясь и обжигаясь о ледяное железо, откручивать гайки ревизионного лючка. А я с размаху навернул стулом об угол. Ещё раз, и ещё — пока он не разлетелся на палки. Азиатка последовала моему примеру — завизжала «Ки-и-ия!» шарахнула стулом об пол.