Но мои планы на вечер разбились о планы Мироздания на меня.
— Доброй ночи, Антон Спиридонович! — Джиу деликатно не стала вламываться в окно, просто приоткрыла и заглянула.
Я со вздохом убрал бутылку и стакан. Пить при детях непедагогично.
— Можно мы войдём?
— Заходите, раз уж дверь для вас недостаточно сложный способ попасть вовнутрь.
— Пап, кто это у нас? — высунулся из своей комнаты не заснувший ещё Миха. — Ой… Ты же Джиу, да?
— Миха, это же взрослая линия! — укоризненно сказал я.
— А мне Настя показывала! Чуть-чуть! И они там почти не ругались! Ну, только немножко…
Вот так старшие сестры сводят на нет все педагогические потуги родителей.
— Да, я Джиу. А ты Миха.
— Уиу! Ты меня знаешь?
— Слышала. А это…
— Степан и Отуба! С ума сойти! Команда Джиу!
— Миха, мы потом поболтаем с тобой, обещаю. Но у нас, правда, слишком взрослая для тебя линия. И у нас есть слишком взрослый разговор с твоим отцом.
— Па-а-ап?
— Мих, понимаю, что ты теперь не уснёшь, но хотя бы попробуй, ладно? Я зайду к тебе попозже.
— Ну ла-а-адно… — сын вздохнул и закрыл дверь. Подслушивать он не станет, да и не услышит ничего, звукоизоляция в этом старом здании отменная.
Вместе с Джиу в окно залезли два подростка. Коренастый, с широким, курносым простецким лицом парень и чернокожее худое нечто в дредах. На вид все ровесники — лет по шестнадцать-семнадцать, но вид имеют чрезвычайно деловой. Одеты казуально, хоть в поход, хоть на тусовку. Но сейчас многие так одеваются — скин-толк сильно снизил значимость одежды. Все, кроме Джиу, покрыты вязью динамического узора орнаментов и картинок. Кстати, впервые вижу скин-толк на негритянской коже — серым по чёрному, для моего чёрно-белого зрения.
— Здравствуйте, Антон Спиридонович, меня зовут Степан, — вежливо представился парень.
— Отуба, — коротко назвался подросток, пол которого я сходу не определил, окинув меня острым и почему-то неприязненным взглядом.
— Рад знакомству.
Они только фыркнули, как недовольные ёжики. Подростков принципиально фрустририрует необходимость обратиться за помощью к взрослому. Но иногда приходится.
— Вы можете пожить у нас, но я обязан спросить — где ваши родители?
— В аду, — ответила очень серьёзно Джиу.
Глава 21. Кэп
If you don’t know where you are going,
any road will take you there.
Lewis Carroll. Alice in Wonderland
Таскать туда-сюда контейнеры три раза в день — та ещё история. Без нас никто не хочет покидать этаж, будут лучше грызть замороженное пюре. Но при этом смотрят как на врагов народа. Поставили бы к стенке, но пистолет один, и он у меня. А если бы нет? Линчевали бы?
Да запросто. Последствия в таких случаях никого не волнуют, коллектив всегда туп и беспощаден, воспроизводя самые древние из мер социальной защиты. Накинуться толпой и растерзать того, кто не такой, потому что он, возможно, опасен.
— Стасик, меня достало. Я вам не дед Мазай. Нет ничего сложного в том, чтобы пройти несколько пролётов лестницы.
— Кэп, нельзя жить в обществе и быть свободным от него! — скорчил пафосную рожу любитель дешёвых цитат.
— Переселяйтесь туда насовсем, — встряла Натаха. — Тут всё равно воды нет. Ни помыться, ни посрать. Говном уже весь этаж пропах, во всех унитазах нагажено всклень.
— Но… — растерялся Стасик. — А как же…
— А что тут ловить-то? — удивился я. — Кровати ваши? Тумбочки? Всё это есть и там. А чего нет — притащим. Один хрен делать нечего, чего б не размяться?
— Кэп-сама деро говорит!
Стасик мнётся и отводит глаза. Потом решается.
— Я покажу.
В своей комнате он, кряхтя, отодвинул шкаф от стены. Смотрит укоризненно, но я не собираюсь ему помогать. Мало ли что он задумал.
В стене выбрана неровная ниша глубиной в два кирпича.
— Вот ты сраный граф Монте-Кристо!
Стасик выдалбливал острой железкой раствор и вынимал кирпич за кирпичом. Достиг немногого, но даже такой результат внушает уважение. И не побоялся же маникюр испортить!
Тут же лежит инструмент — обмотанный изолентой обломок ножовочного полотна.
— Ах ты воришка! — возмутилась Натаха.
— Это общественная необходимость!
— Попытка выкопать себе нору не тянет на общественное деяние, — возразил я.
— Это не нора, а выход!
— Тупо, — презрительно сказала Сэкиль.
— Погоди, Сека. А правда, что будет, если сломать стену?
Все задумались.
— Мы выйдем отсюда! Выйдем на свободу! — убеждённо заявил Стасик.
— Заткнись… — оборвала его Натаха. — Какую, в задницу, свободу… Ты правда думаешь, что всё так просто?
Я пытаюсь мысленно визуализировать план этажа. Выходит, что действительно эта стена относительно него наружная. Если предполагать, что какая-то «наружа» вообще существует.
— Вот проковырял ты, допустим, дырку. А дальше что? Прыгать с парашютом из трусов?
— А с чего ты взял, что этаж высоко?
Все снова задумались. То, что по лестнице можно спуститься так же, как и подняться, ни о чём, по большому счету, не говорит. Потому что если спускаться достаточно долго, то спустишься обратно на свой этаж, как по лестнице Эшера. Тут вообще всё такое… Эшерское.
— Я бы проковыряра и грянура. Одним гразком, — вздохнула Сэкиль. — Интересно зе…
У запасливой Натахи нашлось ещё несколько железяк, и мы вгрызлись в стену, как шахтёры-стахановцы. Скоблим, долбим, ковыряем раствор. Расшатываем и выколачиваем кирпич. Если не идёт — забиваем в щель деревянный клин и поливаем водой. Пока долбим другой, разбухшая древесина отламывает этот. Продуктивность метода не высока, но какой толщины вообще может быть эта стена? Три кирпича? Четыре?
Оказалось — шесть. Очень капитальная стенка. Выдернутый кирпич полетел на пол, а мы столкнулись бошками у квадратной дырки.
Воздухом свободы оттуда не веет. Ничем особо не веет. Темно. Какое-то помещение. Фонарик выхватывает лучом только стену напротив.
— Пахнет… Как тут, — разочарованно принюхалась Натаха. — Ну что, доламываем? Если вынуть кирпичей семь-восемь, то можно запихать туда Сэкиль, она тощая.
— Я стройная. В отрисие от некоторых. Но не надо меня запихивать. Подоздите, я сейсяс.
Азиатка выбежала из комнаты и унеслась по коридору в сторону душевой. Мы с Натахой переглянулись и пожали плечами. Стасик так и торчит у дырки.
— Свет! Там свет! — закричал он, отпрыгнув.
Споткнулся о разбросанные кирпичи, сел с размаху на жопу. В отверстие посветили снаружи фонариком.
— Привет, дятры! — сказала Сэкиль. — А вы думари, всё так просто?
— Как ты догадалась? — спросил я её, когда мы собрались в нежилой комнате. В другом конце коридора, последняя, торцевая.
Если разобрать стену, то можно бегать кругами. По совершенно прямому на вид коридору.
— Это зе пространство Пенроуза. Инасе и быть не могро.
***
На бывшем «горячем», а теперь чуть тёплом этаже Натаха облазила всё — простучала трубы, начертила на вздувшейся штукатурке схемы, долго вникала в логику. Пар всё ещё идёт, на сооружённом из обломков постаменте разогревается еда. Но я без всяких схем и чертежей вижу, что давление упало сильнее.
— Помыться можно тут!
Из косо торчащего обломка тонкой трубы потекла вода, как только Натаха повернула вентиль.
— Советую поторопиться, пока горячая!
— Ура насей Натасе! — Сэкиль, не смущаясь, сбросила одежду и начала намыливаться под тонкой струёй воды. — Мне так этого не хватаро!
Натаха, поколебавшись, последовала её примеру. Я, зная, как она стесняется своего тела, отвернулся.
Когда настала моя очередь, вода уже еле тёплая. Мы постирали бельё, повесили на горячую трубу сохнуть, улеглись на притащенную с нашего этажа кровать.
— Секиль, ты же что-то поняла, да? — спросил я.
— Скорее, вспомнира, — вздохнула азиатка. — Сто-то меняесся, Кэп-сама. Я борьше и борьше вспоминаю.
— Не мни сиськи, Сека. Говори уже, — мрачно сказала Натаха. — Хотя чую, что ничего приятного не услышу.
— Когда-то это быро моей работой. Проектирование топорогии пространства в метрике Пенроуза.
— Что за Пенроуз такой?
— Математик. Он занимарся квантовыми эффектами сознания. Доказар, сто активность мозга — это сусественно квантовый процесс, явряюссийся «объективной редукцией» квантовых состояний пространства-времени.
— Ничего не понял.
— Коррапс ворновой функсии как средствие выбора, соверсаемого субъектом, — вздохнула она.
— Понятнее не стало.
— Невазно. Он есё известен как создатель «невозмозных фигур».
— А не Эшер разве? — проявил я внезапно всплывший огрызок эрудиции.
— Эсер рисовар фигуры Пенроуза. Невозмозный треугорьник. Невозмозный куб. Рестница Эсера — на самом дере рестница Пенроуза.
— Эшер мне почему-то больше знаком.
— Он худозник. Пенроуз — математик. Мало кто знает математиков.
— Но ты знаешь.
— Мозаика Пенроуза — основа топорогического проектирования. Апериодисеское разбиение проскости и так дарее.
— И что это значит для нас?
— Сто выхода нет. Потому сто выходить некуда.
— Вот умеешь ты порадовать, подруга… — вздохнула Натаха. — Пойдемте лучше пожрём.
***
Кухонный лифт тут работает так же, как на нашем этаже. Точнее, на бывшем нашем. Нам дали понять, что не рады и не хотят больше видеть. Разогретую жратву хотят, а нас — нет. Теперь мы достаём мёрзлую еду, ставим на пар, греем — потом гонцы приходят и забирают. Глядя на нас, как на говно.
Пар идёт всё слабее, но и промёрзлость еды всё меньше. «Динамисеское равновесие», — называет это Сэкиль. А ещё она говорит: «Экстрапоряция тренда негативная».
Когда память начала возвращаться, оказалось, что она очень умная. Не то что мы с Натахой. Натаха хоть в железках волочёт, а я вообще дурак-дураком. Впрочем, никто из нас так и не вспомнил, как оказался тут. Память возвращается бесполезными кусками. Сэкиль работала на какую-то монструозную кибер-контору, создавала виртуальные реальности. «Дря игр и не торько», — сообщила она уклончиво. Натаха однажды вспомнила, что у неё был мотоцикл, и теперь страдает без него. Я не вспомнил ничего толкового и продолжаю вести беззаботную жизнь дебила.