Замерцал вызов проекции. Вот так, да?
— Нет… А, привет, Микульчик. Ты что-то забыл мне сказать? Сделал переучёт капсул и нашёл ещё пяток моих знакомых?
— Так это не ты?
— Не я! Клянусь! А что случилось?
— Две капсулы в твоём заведении переведены в режим суточной загрузки и активированы. Я подумал, это ты ушёл в вирт-загул на радостях, но решил проверить. К слову — ставить капсулы на максимальный срок опасно для психики.
— Да уж я в курсе.
— И ты не знаешь, кто это? У тебя что, к ним свободный доступ, как в сортир? Антон…
— Заткнись, Микульчик. Будь на связи, я проверю.
Я знал, кто там. Догадаться несложно — доступ, кроме меня, только у одного человека. У дочери. Чтобы она, если что, могла отключить меня.
— Микульчик, их можно вытащить? — спросил я, разглядывая незнакомую комбинацию огоньков на крышке.
— Только аварийным протоколом. Но я не советую. Очень травматично для психики.
— Более травматично, чем проторчать там сутки?
— Никакого сравнения.
— Тогда чёрт с ними, пусть гуляют.
— И кто это у тебя там?
— Не твоё дело. Я разберусь.
Микульчик обиженно отключился.
У моей дочери довольно необычное свидание. Но может быть, это и к лучшему. По крайней мере, что бы между ними там ни случилось, маленьких Эдуардиков она в подоле не принесёт. Не в этот раз.
— Нетта! Да Нетта же! Где ты, когда так нужна?
Тишина. Игнор. Одиночество. Хреновый денёк. И ночь не обещает быть безмятежной. А не пойти ли мне поспать? Я уже не так молод, чтобы скакать сутками.
Вернулся в комнату, немного поразмышлял на тему, является ли внеплановый отход ко сну конвенциональным поводом для внепланового приёма алкоголя. Пришёл к выводу, что является, но полуповодом. То есть, граммов сто, не больше. Ну ладно, сто пятьдесят.
И немедленно выпил.
***
Разбудил меня Миха — пришло время смотреть Дораму.
— Я хочу себе такую сестренку! — сказал он, глядя как девочка отважно преодолевает препятствия между собой и конфетами.
Табуретка, стол, табуретка на стол… Упорная и целеустремлённая девица в полосатых гольфах.
— У тебя есть сестра, — напомнил я.
— Она взрослая!
— Эта девочка тоже однажды вырастет.
— Это ещё когда будет!
Я подумал, что дети вырастают куда быстрее, чем кажется.
— Пап, у неё же нет родителей. Ты можешь её, как это… усыновить?
— Удочерить, Мих, девочек удочеряют. Знаешь, чтобы дружить с девочкой, она не обязательно должна быть твоей сестрой.
Миха задумался, осмысляя новую концепцию. В «Макаре» все дети старше него минимум на пять лет, это пропасть в таком возрасте. Я смотрел, как девочка, опасно балансируя на табуретке, набивает карманы конфетами. Если она их слопает, у неё что-нибудь слипнется.
— А давай ты её возьмёшь? К нам, в «Макара»?
— Я бы забрал, но она же в Дораме.
— А Дорама где?
— Я не знаю точно, Мих, — признался я.
— Но ведь Джиу пришла к нам! А ещё я видел там твою подружку, значит, это не далеко!
— У меня есть подружка?
— Нетта же! Она сегодня там была. Ой, она просила тебе передать! Я совсем забыл!
— Ты смотрел Дораму без меня?
— Чуть-чуть, — признался Миха. — Тебя нигде не было, а я хотел посмотреть, как там Ксюша.
— Ну, Мих! Мы же договаривались!
— Но я же совсем капельку!
— Миха!
— Ладно, ладно, пап. Я больше не буду. Разве что иногда… — и со смехом увернулся от подзатыльника.
— Так что Нетта?
— Открыла Ксюше дверь. Она никак не могла, а Нетта влезла в окно и открыла изнутри. А ещё сказала, что пойдёт за Настей. Просила тебе передать, чтобы ты нашёл её на берегу срочно. Но сначала ты спал, а потом я забыл. Ничего не случилось?
— Не знаю пока. Пойду, пожалуй, проверю.
— Так мы возьмём Ксюшу?
— Если она попросит — обязательно.
— Спасибо, пап, ты самый лучший!
***
— Клюся, можно к тебе?
— Я не одета!
— Значит, нельзя?
— Значит, можно! Но хотя бы сделай вид, что не пялишься.
Клюся в трусах и майке на лямках. По бёдрам вьется кельтский орнамент наноскина, по плечам — абстрактный узор. Может быть, даже цветной. Мой выборочный дальтонизм окрасил только светящуюся оранжевую каплю люминесцентной серьги.
— Ты все равно пялишься.
— Разве наноскин не для этого?
— Защитный камуфляж. Все видят его и не видят меня. А ты смотришь на мои ляжки! Это неприлично, похотливый старик!
— Тьфу на тебя. Я по делу.
— Да уж кто бы сомневался. Перед ним роскошная молодая женщина фланирует в неглиже, а он, игнорируя её красу…
— Так пялюсь или игнорирую?
— Пялишься на ляжки, игнорируя меня.
— Клюся!
— И клюськаешь. Ладно, что тебе надо, кроме как облапать меня взглядом?
— Мне кажется, Настя в беде.
***
— Давай я уточню ещё раз — твоя галлюцинация явилась к твоему сыну в Дораме и сказала…
— Нетта — не галлюцинация. Ты её видела, Настя её видела, Миха её видел…
— Не обижайся, но ты фиктор. То есть, метаэксгибиционист — галлюцинируешь на публику. Иногда мне кажется, что я тоже «Эротическая фантазия Аспида номер два».
— Номер два?
— Номер один, разумеется, Нетта. Куда мне до неё… Так что ты от меня хочешь?
— Подежурь у капсулы. Подай сигнал на выход, если я не выйду сам.
— Говно вопрос. И да, я ничуточки за тебя не волнуюсь, не думай.
Однако наноскин на её руках (штаны она всё же надела) помрачнел и ушёл в готику.
***
На берегу Нетты нет. Следы босых ног на песке ведут в пещеру, где раньше был гроб Фигли, нашей самоназначенной покойницы.
Сейчас гроба нет, да и пещеры, в общем, тоже. Белая деревянная дверь с пластмассовой единичкой, прибитой бронзовыми обойными гвоздиками к полотну. Я нажал кнопку, противно зазуммерил электромеханический звонок, шаги, замок щёлкнул.
— Заходи, пап.
Настя посторонилась, пропуская меня в небольшую тёмную прихожую.
— Можешь не разуваться, Нетта всё равно песка натащила…
Нетта сидит в продавленном старом кресле, поджав под себя босые загорелые ноги. Рядом на тумбочке голубой пластмассовый телефон с диском. Провод по-прежнему короткий. Её янтарные глаза смотрят на ту, что стоит у окна. Окна на скучную улицу почти забытого мной города.
— Здравствуй, Антон.
— Привет, Анюта. Не думал, что увидимся.
— Мы всё ещё кружим в ночи, и нас всё так же пожирает пламя. Но у нас с тобой прекрасная дочь.
— Самая лучшая. Хорошо, что ты её увидела. А это… — я показал на Нетту.
— Мы уже познакомились. И нет, я не ревную тебя к твоему одиночеству.
Нетта очень серьёзно и благодарно ей кивнула.
— Ты всё понимаешь, — сказала она, вставая. — Я сделаю чай.
— Сахар в шкафчике над столом, чай в жестяной банке со слонами, левую конфорку не зажигай, она сломана, ставь чайник на правую, — напутствовала её Анюта, и Нетта пошлепала босыми ногами в темноту коридора.
— А где Эдуард? — спросил я Настю.
— На кухне, болтает с Рыбаком. Присоединишься? — ответила вместо неё мать.
— Не знаю. А надо?
— Как хочешь.
— Как ты тут… — я хотел сказать «живёшь», но осёкся. Анюта, поняв моё затруднение, засмеялась. Тем самым хрустально-колокольчиковым смехом, от которого у меня всегда обмирало внутри.
— Живу, Антон. Оказалось, что смерти, и правда, нет, но от этого ничуть не легче.
Она отошла от окна, присела на тахту, и я смог разглядеть её. Выглядит ровесницей дочери — да они и есть ровесницы. Настя присела рядом, прислонилась к ней плечом. Похожи. Но не слишком. Анюта, пожалуй, красивее, подпортил я дочери генотип своим рылом.
— Надеюсь, Эдуард привёл тебя сюда не для того, чтобы просить руки и сердца у матери?
— Папа! Мы просто друзья!
Мы с Анютой рассмеялись синхронно, Настя было надулась, но потом засмеялась тоже. На целую секунду мне стало невообразимо хорошо, и за эту секунду я готов простить Эдуарду многое. Но не всё.
— Нет, Антон, — сказала Анюта, посерьёзнев, — он пришёл к Рыбаку. Настя только открыла ему дверь. Ведь это и её дверь, помнишь?
Я помнил.
***
Взгляд снизу пронзительно-синих, с тёмным ободком глаз, и вопрос, поставивший меня в тупик.
— Папа? Это ты?
Оказалось — я. И глаза у нашей дочери всё такие же синие.
— Зачем ему Рыбак?
— Спроси сам, если интересно, — отмахнулась Анюта.
— И как теперь у нас всё будет?
— У нас? — улыбнулась она. — У нас не будет ничего. Не вздумай вцепиться в меня снова! Дочь, вон, люби. Она прекрасная.
— Они хотели её забрать! — наябедничал я, кивая в сторону кухни.
— Это не Рыбак, а те, кто хотел сделать из неё новую нейку.
— Да что такое «нейка»?
— «Заложное дитя». Якорь Хозяина Места. Тот, кто держит его в этом мире.
— Я опять ничего не понял…
— Помнишь легенду про князя-рыбака? Так вот, на самом деле ему отрубила пальцы не жена, а дочь. Её обманули, ей манипулировали, её убедили, что так будет лучше для всех. Ей было шестнадцать, она очень любила отца, искренне считала, что отказ от битвы спасёт и его, и город. Город пал, все были убиты, искалеченный отец не смог её защитить, она погибла, упав с обрушившейся башни на обломки частокола. Горечь предательства, отчаяние и одиночество замкнули судьбу в кольцо. Князь стал Рыбаком, дочь — его нейкой. С тех пор его дочь рождается, живёт и умирает в Стрежеве, он любит её и страдает. Сила этого страдания делает город тем, что он есть.
— Это ведь ты, да? — осенило меня.
— Я этого не знала. Я никогда не знаю. Но он хотел увидеть внучку.
***
— Ну, здравствуй, зятёк!
Рыбак держит чашку с чаем тремя оставшимися на правой руке пальцами и выглядит очень обычно. Мужчина под шестьдесят, седой, с обветренным загорелым лицом, в потёртых грязноватых джинсах. На закатанном рукаве фланелевой клетчатой рубашки присохла чешуя. На ногах носки, левый продран на пальце. Заметив мой взгляд, Рыбак хмыкнул и убрал ноги под стол.