Это была шахта Рудакова, где покоились нищий Ленин, портной Штырцкобер, поэт Василий Макаров, мятежница Фарида, рехнувшийся Придорогин. Сюда же был сброшен председатель магнитогорского горсовета Леонид Сильвестрович Гапанович, а вместе с ним — начальник Магнитостроя Константин Дмитриевич Валериус, его заместитель Иосиф Борисович Альперович, инструктор горкома партии Полина Львовна Чаромская, редактор газеты «Челябинский рабочий» Александр Иванович Каряев. В этот шурф упала Партина Ухватова с возгласом пламенным:
— Да здравствует товарищ Сталин!
Цветь сорок седьмая
Григорий Иванович Носов с трудом скрывал раздражение, объясняя московскому журналисту:
— Да, в Магнитке четыре доменных и пятнадцать мартеновских печей, четыре коксовых батареи, восемь прокатных станов. Да, мы даем металла больше, чем Италия, Испания, Чехословакия и Польша. Но ваши сравнения не корректны, а проще — примитивны. Зачем сравниваться с Эфиопиями? Надо придумать что-то другое! Может быть, написать серию очерков о людях?
— У вас есть такие люди? — раскрыл блокнот столичный щелкопер.
— Напишите о моем главном механике Рыженко, о доменщике Лычаке, о Мариамне Зикеевой... Фамилии вам подскажут в парткоме.
— А что за фамилия на вашем настольном календаре? Простите за любопытство. Там написано: Груня Ермошкина.
— Это медсестра, мне к ней на уколы, — смутился Носов.
Григорий Иванович после поездки с Груней от Москвы до Челябинска в одном купе — не сохранил в сердце ни одной искорки. Он тогда сразу же забыл о девчонке в рабочей нервотрепке, а вспомнил, когда из Москвы позвонил Коробов, а затем и Меркулов:
— Слушай, тут на тебя кляуза от какого-то Соронина. Якобы ты возишь в поезде любовниц. Жалобу мы спустим на тормозах, нейтрализуем. Но ты будь осторожнее, не бабничай там, сокол!
— Клянусь, у меня ничего с девочкой не было! Глупости какие-то, дурацкий поклеп!
В ответ в трубке послышалось неприличное гыгыканье. Но и на этот разговор Носов не обратил внимания. И снова забыл, что существует какая-то Груня Ермошкина, которой он подарил чулки, халат и часы. Да вот как-то приболел, давление запрыгало, пришел на уколы. На медсестру он даже не глянул, снял пиджак, засучил рукав рубашки.
— Спустите, пожалуйста, брюки. Мне нужна ваша ягодица, — сказала медсестра каким-то очень уж знакомым голосом.
Директор завода расстегнул брюки осторожно. С утра у него порвалась резинка на трусах. И он полдня мучился, подтягивая трусы выше брючного ремня, чтобы не спадали. Домой съездить было некогда, пускали шестнадцатую мартеновскую печь.
— Что вы в трусы-то вцепились? Отпустите! — снова прозвучал знакомый голос.
Носов глянул в лицо медсестры, узнал Груню... Григорий Иванович вскинул от удивления руки, отчего его брюки и трусы с порванной резинкой скатились мгновенно к ботинкам. Тут он совсем уж растерялся от срамоты, поспешно присел, судорожно натягивая свалившиеся штаны.
— Вы не волнуйтесь, пожалуйста, — начала успокаивать Груня директора завода.
— Извините, Груня, такое может случиться только со мной, недотепой.
За год Груня выправилась, из дурнушки захудалой превратилась в красавицу-невесту, узнать ее было трудно.
— Груня, я буду лечиться только у вас, — охлынул после укола Носов.
— Я работаю последние деньки, Григорий Иванович.
— Почему последние?
— Увольняюсь, уезжаю.
— Куда?
— Сама не знаю.
— У вас, Груня, какие-то проблемы? Наверно, нет квартиры? Квартиру вы получите завтра же!
— С квартирой проблемы нет. У меня же свой дом.
— Да, да, простите, Груня. У вас что-то там с братом случилось. Кажется, вы говорили, что он у вас арестован. Я обещал помочь... и забыл.
— И о брате вы, Григорий Иванович, не совсем к месту спросили. Братика у меня расстреляли.
Носов замолчал, привел себя в порядок, буркнул что-то вроде «спасибо, до свиданья» и вышел из процедурного кабинета. Вообще-то директора заводов не ходят по поликлиникам и тем более по процедурным кабинетам. Не только медсестры и врачи, но и профессора по первому звонку, будто из-под земли появляются. Григорий Иванович хотел увидеть Груню, поэтому и на следующий укол решил попасть только к ней. Почему ему хотелось так встретиться с этой девушкой? Конечно же, Груня ему нравилась. Влюбчивым он был с детства. И первый раз влюбился в учительницу, когда ходил еще в четвертый класс. Позднее все это подавилось жизнью, государственными заботами. И вдруг росток пробился!
Образ Груни озарил по-новому всех, кого знал Григорий Иванович. Они стали живыми. Вот недавно получили орден Ленина машинист паровоза Гускин, доменщик Лычак, мартеновцы — Лесков, Бурашников, Грязнов. Мариамна Зикеева сталеваром стала. И все молодые, красивые, а уже орденоносцы, депутаты. Пришли вот доверенные лица к Люде Татьяничевой. А она с малышом-сынком в прятки играет, на шкафу сидит.
Поздним вечером дома Григорий Иванович спросил жену:
— Ты с детьми занимаешься? Играешь с ними?
— В каком смысле?
— Ну, например, в прятки с Костиком можешь играть? На шифоньер можешь забраться, чтобы спрятаться?
— Странные у тебя мысли, — улыбнулась жена.
— А я бы мог взобраться на шкаф, — сказал он.
На другой день Носов снова пришел на укол, чтобы встретиться с Груней, поговорить, помочь ей, если потребуется. Но в процедурной была пожилая, бородавчатая медсестра.
— А где Груня? — поинтересовался Григорий Иванович.
— Она уволилась, уехала.
— Куда уехала?
— В какую-то деревню — Зверинку. Но вы, Григорий Иванович, не беспокойтесь. Мы уколы ставим не хуже Груни.
Носов промолчал, заугрюмился. За окном через асфальт пробивалась травинка. А над заводом и городом клубилось черное облако дыма.
* * *
Груня Ермошкина приехала в Челябинск к Антону Телегину, чтобы он помог ей переправиться на Васюганье. Она гневалась на Антона за то, что он обманул ее, бросил, а Верочку с Дуняшей вывез тайком от нее.
— Не могу ничем помочь, Груня, — холодно отказал Антон.
— Почему не можешь помочь?
— Деда Кузьму, проводника из казачьей станицы Зверинки, арестовали, загнали в концлагерь. Кто тебя поведет на Васюганье? Никто эти тропы не знает.
— Разве дед-проводник жил одиноким?
— Внук у него был — Володька, мальчишка. Но навряд ли он знает дорогу. Да и до Зверинки тебя сопровождать никто не будет. Манефа погибла, отравилась, когда с арестом пришли. На деда Яковлева в Шумихе у меня выхода нет. Все связи рухнули. Поезжай, Груня, домой, не блажи!
Груня ничего не сказала Антону, вроде бы согласилась с ним. А сама купила билет до Шумихи. В небольшом станционном городке оказалось пять семей Яковлевых, три семьи не имели дедов. В одной семье дед был слепым. Оставалось прощупать один дом. Дед в этой семье был железнодорожником. Груня долго кружилась возле дома, увидела, как выбежали из него две девчонки: одна — лет пяти, другая совсем маленькая — годика три.
— Здравствуйте, девочки! — подошла к ним Груня.
— Здластвуй, тетя, — ответила младшая.
— Вы конфеты любите кушать?
— Любим! — в один голос отвечали девочки.
— Угощайтесь, милые. Вы — Яковлевы?
— Нет, мы Плаздновы! Мы — Праздновы!
— Как вас зовут?
— Я Римка, — сказала старшенькая.
— Я Валька, — представилась младшая.
— А куда вы направились?
— Голох воловать! — созналась малышка.
— Зачем же горох воровать? Пойдемте со мной на базарчик, я вам куплю гороху, — предложила Груня.
— Волованый вкусней, — объяснила Валька.
— Тогда пойдемте купаться. Где у вас тут речка?
— Мы в кутлуване купаемся.
Груня купалась с девчонками, угощала их печеньем, дешевыми конфетами, не торопясь выспрашивала:
— А как вашу бабку зовут?
— Баба Тоня.
— А деда как величают?
— Дед-пелдед! — заливисто засмеялась Валька.
— Как тебе не стыдно? — дернула за ухо младшую сестренку Римка. — Нашего дедушку зовут Поликарпом.
— А он ходит охотничать с ружьем?
— Ходит, за утками.
— Далеко ходит? На Васюганье?
— Не, рядом охотится, на озерах, с дядей Леней.
— А к староверам они не ходят?
— Не, к староверам дед Кузьма ходит, — шепотом, по секрету сообщила Римка. — Со внуком ходит — Володькой!
— А дед Серафим Телегин у вас бывал?
— Дед Серафим бывал. Да его, говорят, в тюрьму посадили.
— Кто говорит?
— Баба Тоня.
— А ваша баба Тоня добрая? Она пустит меня переночевать?
— Баба Тоня добрая.
Яковлевы пустили переночевать Груню Ермошкину. Но дед Поликарп был в отъезде. Вернуться он мог через месяц. Бабка Тоня в отличие от своих говорливых внучек ничего не говорила:
— Не знаю никакого деда Кузьму. Первый раз о Серафиме слышу. Сказки про староверов, про Васюганье ходят в народе. Из НКВД иногда приходят, спрашивают. Но мы ничего не знаем.
Груня снова села на поезд, проехала до города Кургана, а на попутном грузовике добралась и до Звериноголовска, то бишь до казачьей станицы — Зверинки. Шофер Толя Рыбаков всю дорогу рассказывал о чудаках, которые живут в этом краю, упоминал и деда Кузьму.
— Удивительный дед был. Из граблей стрелял по коршунам, на уток с граблями охотился. Да вот посадили его.
— А где его дом? Вы знаете?
— Кто ж не знает? Вам, наверно, остановиться негде? Туда можно, там внук деда Кузьмы живет, квартирантов пускает.
Володька, мальчишка одиннадцати лет, жил в избе один, хотя к нему приходила каждый день тетка, дом которой был по соседству. Мальчишка встретил Груню приветливо, стал допытываться — кто она такая, что ей надобно?
— Мне надо, Володя, на Васюганье, к староверам.
— Я туда пути не ведаю, — насторожился он.
— Что же мне делать, как мне быть? — заплакала Груня.
— А кого вы там знаете? — спросил Володька.
— Всех знаю: Веру с Дуняшей, Порошина, Гришу Коровина.
— А вы кто им, родня?
— Я невеста Гриши Коровина. Он без меня жить не может. Он жениться на мне должен.