— В могиле может оказаться фугас, мина, — начал Придорогин шутливо пугать Голубицкого.
— А я специалист и по взрывным устройствам, опыт по службе в армии.
Голос Придорогина становился все трезвее и резче:
— Эй, Функ! Поехали с нами на эксгумацию. Нам нужен врач.
— Но у меня другой профиль, Сан Николаич, — пытался отвертеться Функ.
— Сойдет и твой профиль! В машину — арш! А тебя, Порошин, мы забросим в горотдел. Ты привезешь на кладбище бригадмильцев и родственников старухи. На «воронке» приедешь.
— Вы куда? — спросил Завенягин идущих к машине Придорогина, Порошина, Голубицкого и Функа.
Начальник НКВД поправил портупею:
— У нас дело неотложное. Эй, прокурор! Хватит гулять-пиянствовать. Вставай, поехали с нами!
— В бой за родину — всегда готовы! — выпятил по-петушиному грудь Соронин.
На кладбище Придорогину с его командой пришлось болтаться без дела около двух часов. Не подъехал «воронок» с Порошиным, бригадмильцами, родственниками тайно похороненной старухи. Начальник НКВД ковырялся стеблем травинки в своих редких пожелтевших от курения зубах, бранился:
— Скоты! Ни на что не способны. Им не в милиции работать, а в гортопе. Гнать надо всех в шею!
— Может, машина сломалась? — предположил прокурор.
Действовал на нервы и доктор Функ. Молодой врач, а несознательный. Зудит, мол, я эксгумацию делать не стану! Да никакая эксгумация и не нужна, потребно подписать лишь протокол, что в гробу лежит мертвая старуха, останки трупа. Надо бы проверить этого Функа. Говорят, он дальний потомок какого-то художника — Рембрандта или Ренуара, кто их разберет? Инструкция к тому поступила: арестовать всех, кто имеет родственников за границей.
— Функ, у тебя есть родственники там, за рубежом? — вытащил револьвер из кобуры Придорогин.
— Не знаю, может быть, есть.
— А Порошин говорил, что ты потомок какого-то Ренуара...
— Не Ренуара, а Харменса ван Рейна Рембрандта. Но документально я пока не могу сие доказать.
— А твой Рембрандт был эксплуататором?
— Нет, Рембрандт был сыном мельника.
— По-твоему, мельник — не эксплуататор? Всех мельников мы, Функ, раскулачили.
Голубицкий начал просвещать Придорогина:
— Голландский художник Рембрандт — гений, реалист. Он первым стал изображать на своих картинах нищих, крестьян. А в «Ночном дозоре» воспел, можно сказать, наше НКВД...
Прокурор Соронин добавил:
— У нас в городе потомков князей, графов и разных бывших больше, чем в Москве и Ленинграде. Зачем всю эту грязь посылают к нам?
— Едут! — встрепенулся Функ.
«Черный воронок» выкатился из-за бугра, переваливаясь и покачиваясь на ухабах. За рулем был Разенков, рядом с ним — Порошин. Они остановили машину метрах в десяти от могилы, выскочили из кабины, открыли заднюю дверь «воронка».
— Вас только за смертью посылать, — недовольно проворчал Придорогин.
— Шофера не нашли, как в воду канул, — оправдывался Порошин. — Хорошо вот, Разенков выручил, сел за руль.
— Кого еще привез? — поинтересовался прокурор.
— Старика Меркульева, бригадмильцев — Шмеля и Махнева, Томчук отказался. Да и болеет он, после того, как его избили хулиганы, оглох.
— Достаточно! Никто больше и не нужен. Вскрывайте могилу! — распорядился начальник НКВД.
Захоронение раскапывали бригадмильцы Шмель, Разенков и Махнев. Им приходилось участвовать и в расстрелах. Имели они право носить оружие — наганы, чем весьма гордились. Перед исполнением смертных приговоров работники НКВД и бригадмильцы получали по стакану водки, а после — по тридцать рублей. Шмель от водки обычно отказывался, отдавал ее Разенкову или сержанту Матафонову. И глаза Шмель перед выстрелом закрывал. Поставит врага народа на краю ямы, ткнет дулом револьвера в затылок, зажмурится и нажимает на спусковой крючок.
Сержант Матафонов заметил это как-то и обругал Шмеля:
— Ты што? Так приговоренный и до твоеного выстрела могет живым в могилу шастануть. Опосля вылезет. Стрелять потребно наверняка! Не в человека ить стреляшь: во вредителя, выродка, в гадину!
В раскопках могил бригадмильцы никогда не участвовали, не приходилось. Впрочем, из присутствующих никто этим раньше не занимался. Ни прокурор, ни начальник милиции, ни его заместитель. Познания в этом у них были книжные, из лекций, инструкций. Старик Меркульев не обратил внимания на приказания и угрозы, не взял в руки лопату. Его приторочили наручниками к железной могильной оградке — по соседству. Протестовал и Шмель:
— Копать буду, помогу гроб вытащить. И отойду. Хоть стреляйте, открывать гроб не стану.
— А сколько нам заплатют? — очищал Разенков камнем лезвие заглиненной лопаты.
Махнев раскапывал могилу молча, споро, аж земля к облакам взлетала. Голубицкий насвистывал популярный мотивчик. Доктор Функ ходил по кладбищу, собирая миниатюрный букетик незабудок, чтобы не участвовать во всех актах абсурдного спектакля. Придорогин изредка оборачивался, задавал вопросы деду Меркульеву:
— Фугаса, мины в могиле нет? А? Что молчишь? Влип, старый хрен. Золотишко сюда закопал? И старуху-то поди сам угробил. Притворилась она у нас мертвой. Мы ее по глупому недосмотру отвезли в морг. А ты, хрыч, подпоил сторожа морга, пришлепнул свою благоверную старушенцию. И закопал тайком. Милиция, милый мой, все знает!
Старик Меркульев молчал. Бригадмильцы раскопали могилу, начали вытаскивать гроб.
— Тяжелый! Там что-то не то! Помогите!
— Ой, веревка трещит!
Прокурор Соронин, Придорогин, Порошин и Голубицкий вцепились в плетеные из конопли канаты, помогли бригадмильцам.
— Похоже, гроб действительно набит золотишком, — сбросил на ковыли фуражку начальник НКВД.
Гроб с трудом оттащили от могильной ямы. Прокурор заважничал, почувствовал себя главным лицом.
— Будем вскрывать. А где врач?
Доктора Функа не видно было, ушел куда-то за бугры. Решили подождать, когда он вернется. И к тому же Придорогин не торопился, любил наслаждаться последними минутами успешных, победных операций. Он часто оттягивал последний шаг, продлевал удовольствие предвкушением.
Вот и сейчас — заметил метрах в сорока суслика. Зверек возвышался на задних лапках, стоял на ковыльном бугорке, смотрел на людей с любопытством. Придорогин вскинул револьвер:
— Гляньте, как я его срежу, с первого выстрела.
Целился он долго, занимаясь тем же: предвкушая успех, радость от попадания в цель. Прогремел выстрел, пуля подняла фонтанчик пыли в сантиметре от суслика. Зверек испуганно нырнул в нору, но через минуту появился вновь. Придорогин опять начал прицеливаться, но прокурор остановил его:
— Так не честно! Давайте стрелять по очереди. Правда, я револьвер не взял с собой.
— Тоже мне — прокурор. Пистолет забывает взять. Бери, стреляй из моего.
Соронин выстрелил и промазал. Порошину было жалко зверька, поэтому стрельнул левее, по маковкам татарника. Суслик к удивлению всех появлялся после каждого выстрела вновь.
— Мазилы! — гоготал начальник НКВД, будто сам стрелял точнее.
Бригадмильцы палили из своих револьверов с необыкновенным азартом, вскрикивая, повизгивая. Шмель стрелял последним. Он тщательно прицелился, закрыл глаза, нажал на спусковой крючок плавно. И выстрел у него прозвучал по-другому: сухо, коротко. Пуля попала суслику в брюшко. Зверек подпрыгнул высоко, обрызгав кровью весь ковыльный бугорок. Прокурор закричал восторженно:
— Вот это класс! С закрытыми глазами бьет. И точно — в цель!
— Ерунда, случайно попал, — не согласился начальник милиции.
— Могу еще раз, на спор, — захвастался Шмель.
Придорогин показал на деревянный крест. В центре креста была видна латунная рамочка с фотографией девочки под стеклом.
— Стреляй по фотокарточке. Попадешь, дам тридцатку.
Шмель опять прицелился, закрыл глаза, выстрелил. Зазвенело разбитое стекло, вздрогнул крест.
— Нехорошо как-то, люди обидятся, — дернул за рукав прокурора Порошин.
Придорогин отмахнулся:
— О чем говорить? Копеечное стеклышко, копеечная фотокарточка. Да и никто ведь не видел.
Начальник НКВД обернулся к железной оградке, за которую был прикован наручниками старик Меркульев. И остолбенел, побледнел, раскрыв рот. Отвисшая челюсть Придорогина дрожала, он не мог произнести и слова. На перекладине могильной оградки висели сломанные наручники. Меркульев исчез. Осталась от него только казачья, выгорелая от солнца и времени фуражка.
— Шмель, охраняй гроб! Глаз не своди с него. А мы старика догоним. Не мог он уйти далеко. Порошин, беги туда! Вы — в ту сторону! А мы — сюда! — распределил быстро роли поиска начальник милиции.
Минут через двадцать к Шмелю подошел доктор Функ:
— Что за стрельба была? А где остальные?
— Арестант утек, — объяснил Шмель. — Все побежали ловить его.
— И со мной чудо приключилось, — присел Функ на траву.
— Какое чудо?
— Подлетела ко мне в корыте старушка. И говорит она мне: «Садись, не бойся»! Сел я в корыто с бабушкой. И взлетели мы на корыте в облака.
— Вы пьяны, доктор, — усмехнулся Шмель.
— Да, выпили мы лишнего. Но на корыте я летал!
Придорогин, Порошин, Соронин и все остальные бегали и кружили по окрестности почти час, но утеклеца так и не поймали, не увидели. Вернулись потные, растерянные. Навстречу им шагнул Шмель:
— Товарищ начальник, я открыл гроб. И снова закрыл. Стою вот, охраняю. А доктор Функ пьяный, уснул.
— Что там? — отбросил крышку гроба Придорогин.
В гробу лежали в разобранном виде хорошо смазанный и залитый парафином пулемет, винтовка, четыре ящика с патронами, маузер и офицерская шашка с позолоченным эфесом. А старушечьего трупа не было. Не обнаружили и золота.
Цветь седьмая
Обыск в пятистенных, крытых черепицей хоромах Меркульева ничего не дал. Сержант Калганов пристрелил меркульевскую собаку. Матафонов разворотил печь. Лейтенант Груздев повыдергивал из горшков герань. Бригадмилец Шмель изрубил топором иконы. Не оказалось на божничке старинной рукописной книжицы, в которой говорилось про казачий клад. Кто-то предупредил Меркульевых о предстоящем обыске. Фроську арестовали, морили четыре дня голодом, били нещадно. Порошина пожалели однако. Придорогин отправил его в командировку, задание дал: выследить и раскрыть в Свердловске притон, связанный с магнитогорской шайкой воров. Крали в Магнитке часто пишущие машинки. Оказалось, что увозили их в Свердловск, где разбирали на запчасти, а то и продавали в первозданном виде.