Соронину было ясно, что Придорогин в большой политике разбирается плоховато. В связи с арестами в Москве таких евреев — как Ягода, Фриновский, Якир, Уборевич, Корк, Эйдеман и многих других, Придорогин решил, что это новый курс партии. Он подсунул Соронину больше ста ордеров на арест евреев. Соронин ордера подписал, поскольку мелькали личности маленькие: бухгалтера, работники торговли, врачи, парикмахеры, портные, рядовые инженеры. Все они признались во враждебной деятельности, шпионаже, поэтому были расстреляны.
На одном из совещаний в Москве Соронин подал Вышинскому анонимную записку с вопросом: следует ли ужесточить борьбу с врагами народа среди еврейского населения? Вышинский ответил определенно:
— Мы, большевики, были и остаемся интернационалистами. Враги народа могут быть и чукчами.
Придорогина ответом Вышинского переубедить не удалось. Он рассуждал по этому поводу так:
— Кто ж тебе скажет с трибуны, што евреев надо уничтожать? Главную линию партии надо улавливать нюхом!
Прокурор Соронин не подписал ордер на арест Гейнемана. Заявление Олимповой в НКВД было клеветническим, хотя Гейнеман действительно называл Ленина — лысым маразматиком. Да вот Ленин был по объяснению Гейнемана не тот, не вождь, а лысый нищий-бродяга, который по случайности являлся однофамильцем великого переустроителя мира. К несчастью, у нищего придурка совпадала не только фамилия, но также имя и отчество: Владимир Ильич. И как потрясающе он был похож на вождя! На базаре, в очередях у магазинов грязный оборванец подходил к людям и говорил картавя:
— Вы знаете, кто я? Такому человеку можно подать и копеечку.
У некоторых граждан случались обмороки от явления вождя мирового пролетариата. Но чаще всего люди смеялись, подавали милостыню. Иногда мужики грубили:
— Пошел ты в жопу, Владимир Ильич!
— А говна тебе на лопате не надо, товарищ Ленин?
Партина Ухватова с бригадмильцем Разенковым притащили как-то нищего старика в НКВД и потребовали сменить ему документы.
— Он же называет себя Лениным, дискредитирует коммунизм! — возмущалась Партина.
Придорогин велел выдать инвалиду справку, будто он является гражданином Троцким Львом Давыдовичем. Идея Придорогина понравилась многим. Пусть бродит выживший из ума и позорит главного врага — проклятого Троцкого. Но фамилия Льва Давыдовича к нищему не привилась.
Гейнеман объяснил прокурору, что лысым маразматиком он обзывал именно этого бродягу. Соронин посоветовал начальнику колонии наладить отношения с женой, дал прочитать донос, который она настрочила, видимо, в запале.
— Отдам я квартиру змеюке, пущай она подавится, — заключил Гейнеман разговор с прокурором.
Бывали и другие случаи, когда Соронин категорически отказывался подписывать ордера на арест. К работе НКВД прокурор относился критически, пытался вмешиваться в расследования. Он потаенно обижался, что вся слава в борьбе с врагами народа достается таким тупицам, как Придорогин. Но на что они способны без хорошего прокурора? Не могут даже взять явного вредителя — Голубицкого.
Иван Петрович подписал ордер на арест, подал его Пушкову:
— Голубицкого следует схватить на рабочем месте, Алексей Иваныч. На улице и дома не троньте его. У нас должна быть мотивировка: арест на месте преступления. А его личную автомашину мы реквизируем для прокуратуры.
Пушков улыбнулся:
— Автомашина будет конфискована для НКВД.
— Неблагодарные! — выразил недовольство прокурор.
Директор комбината Павел Иванович Коробов сидел поздно вечером в цеховом кабинетике Голубицкого, когда в прокатном пролете появились три зловещие фигуры: офицеры госбезопасности Бурдин и Степанов — плечом к плечу, а за ними сержант Матафонов. Раньше из кабинета цех не просматривался, Голубицкий полгода тому назад указание дал: прорубить в стене окно.
— С НКВД к вам, — заметил Коробов.
Голубицкий заугрюмился:
— Они у меня выкосили лучших специалистов. Как же не быть авариям? Мне скоро придется ставить операторами уборщиц. Они никогда не уходят с пустыми руками. Даю слово, что они сейчас возьмут еще двух-трех спецов. Надо что-то предпринимать, Павел Иванович...
Степанов и Матафонов остановились у порога цехового кабинетика. Бурдин отчеканил четыре шага, щелкнул каблуком, козырнул и сказал, не обращая внимания на директора завода:
— Гражданин Голубицкий, в соответствии с постановлением НКВД и ордером, подписанным городским прокурором, вы арестованы. Имеется ли у вас оружие?
Голубицкий начал заикаться:
— Это ош-шибка. У ме-меня нет оружия.
Коробов, угнетенный и униженный арестом Голубицкого, позвонил на следующий день в Москву наркому Меркулову:
— Что происходит? Есть же установка — без нашего согласия не арестовывать начальников цехов... Кто санкционировал арест Голубицкого? Мы же его только что премировали легковой машиной. Неужели Вышинский подписал ордер на арест или дал указание?
— Я выясню, сообщу, — пообещал Меркулов. Служба НКВД прослушала телефонный разговор Коробова с Меркуловым. В госбезопасности Коробова именовали «Ботинком». Такое прозвание Павел Иванович получил еще в то время, когда он был начальником доменного цеха. Все руководство ходило в сапогах, а Коробов носил полуботинки. Потому он и получил кодовую кличку «Ботинок». Придорогин позвонил прокурору Соронину:
— Прими к сведению, Иван Петрович. Ботинок позвонил Меркулову. Значит ихний нарком обратится к Ежову, к Вышинскому. Не намылят ли нам с тобой шею? Не сядем ли мы в лужу?
Соронин спросил:
— А как ведет себя Голубицкий? Он признался во вредительстве?
— Признался полностью. Протокол допроса подписал. На очных ставках с Тереховым и Огородниковым плакал. Но эксцессов не было.
— Прекрасно! Это успех! — бросил телефонную трубку прокурор.
Соронин взял лист чистой бумаги, обмакнул перо в белоснежную мраморную чернильницу:
«Совершенно секретно. ? 32-с. Прокурору СССР тов. Вышинскому.
11 марта с. г., будучи в горотделе НКВД, я прочитал показания прокатника Терехова и старшего оператора блюминга Огородникова, арестованных с обвинением по статье 58-7, 8, 9, 11 УК. Прочитав их показания, я предложил немедленно арестовать начальника обжимного цеха Голубицкого и, с моей санкции, в ночь на 12-е марта он был арестован. Согласно закона от 17 июня 1935 года на его арест должна быть Ваша санкция. Но в этом случае я допустил сознательное отступление по следующим мотивам:
а) Обвиняется он по статье 58-7, 8, 9, 11 УК.
б) Санкция на него Горотделом была запрошена 5-го и 16-го февраля, но ответа до сих пор не получено.
в) Голубицкий же, как враг народа, окончательно обнаглел и продолжал вредить изо дня в день, и даже после ареста его соучастников — двух операторов блюминга. Причем на те или иные знаменательные дни нашей Родины или события он отвечал вредительством — в день открытия 8-го съезда Советов, пятилетие завода, в день объявления приговора параллельно троцкистского центра и тп (см. справку).
г) Голубицкий продолжал организовывать умышленные, вредительские аварии и выпускать недоброкачественную продукцию вплоть до марта месяца, т. е. до дня ареста, причем каждая авария очень дорого обходилась заводу.
д) При всех этих условиях оставлять его в цехе дальше было невозможно. Я решил допустить сознательное отступление от закона и санкционировал арест Голубицкого, приравнивая этот случай к аресту на месте преступления.
Если я неправ, прошу дать указания с тем, чтобы впредь не допускать ошибок. В связи с этим случаем и проводимым процессом над право-троцкистским блоком я хотел бы наложить свои мысли о том, что надзор прокуратуры за УГБ о преступлениях по статье 58-1, 8, 9, 11 УК является неудовлетворительным. По существу наш надзор за УГБ НКВД оторван от основных вопросов классовой борьбы, от борьбы по разгрому главных врагов социализма — троцкистов и правых. Причем этому способствует сама организационная система надзора. Как Вам известно, преступления правых и троцкистов теперь, как правило, квалифицируются по статье 58-1, 6, 8, 9, 11 УК. По всем этим статьям осуществляет надзор военная прокуратура. Аппарат военной прокуратуры для осуществления надзора по этим делам за местными органами НКВД организационно не приспособлен и физически не способен осуществить этот надзор. Это я утверждаю на основании опыта работы.
Горотдел НКВД за 1937-38 годы провел огромную работу по разгрому врагов. В Магнитогорске под руководством врагов Рындина, Ломинадзе, затем Хитарова созданы были многочисленные вражьи право-троцкистские гнезда. При всех этих опасных условиях орган надзора, военный прокурор 85-й стрелковой дивизии, резиденция которого находится в Челябинске, был в Магнитогорске всего лишь 2-3 раза и по одному дню. Это пародия о надзоре, а не надзор. Гражданские же прокуроры по этим делам — не в праве иметь надзор за этими делами и поставлены в очень неудобное положение. Прокурор санкционирует арест на основании справки с общими фразами, основываясь только на доверии к органам и работникам НКВД. А между тем, последний процесс над право-троцкистским блоком убедил нас в том, что не всегда можно доверять работникам УГБ НКВД. Троцкисты, а теперь и правые, превратились в банду, в разбойников с большой дороги. Последний процесс над Бухариным констатировал, что эти разбойники пробрались и в органы НКВД, в которых они играли даже наиболее предательскую, гнусную и опасную роль.
Прокурор должен быть активным, инициативным в борьбе с вредителями, диверсантами и т. п. врагами. Исходя из вышеизложенного, прошу Вас рассмотреть вопрос о перестройке прокурорского надзора за органами УГБ НКВД.
Прокурор города Магнитогорска — Соронин».
Иван Петрович отдал подготовленный текст письма машинистке. Она напечатала послание Вышинскому довольно быстро, вроде бы в трех экземплярах. Прокурор Соронин внимательно вычитывал напечатанные строки, восторгался своим умом, предусмотрительностью. И лишь одного не предполагал Иван Петрович: четвертый экземпляр письма, адресованного Вышинскому, к вечеру уже лежал на столе начальника НКВД — Александра Николаевича Придорогина.