— Везет же Порошину на баб, — вздыхал Придорогин. — А у меня не жена, а страхила. Хоть на охрану артиллерийских складов ставь: ни один диверсант не подойдет.
Грязной мыслишки — прихлестнуть за Верочкой — у начальника НКВД не появлялось. Торчала в памяти ежом та проклятая ночь, когда он увидел в постели рядом с собой мертвую старуху, выбросился из окна и переплыл пруд с наганом в руке. Придорогину не хотелось вспоминать даже и мимоходом о рыжей ведьме — Фроське. Он не сообщил Аркадию Ивановичу, что на днях гражданка Ефросинья Меркульева умерла в лагере. Дочку ее передали каким-то родственникам. Но ведь стерва и помереть не смогла нормально, как все люди. Труп ее исчез из загороди для мертвых в ночь перед захоронением. Часовые заявили, что умершая в заключении прачка села в корыто и улетела в небо. Они, разумеется, открыли стрельбу из винтовок и даже из пулемета, поскольку ночь была лунной, а беглянка скрылась не сразу, нахально совершив прощальный круг над колонией. При проверке оказалось, однако, что все часовые были пьяны. Можно было бы их простить: мол, ничего не произошло. Но для захоронения не хватало по количеству одного женского трупа. Шума по этому поводу поднимать не стали. Охранники схватили в городе первую попавшуюся под руки бабу, приволокли ее в лагерь, убили ударом приклада и похоронили вместо Фроськи. Придорогину было известно об этом через свою оперативную сеть, но он не стал вмешиваться. По документам и отчетам в колонии царил полный порядок. А убитая охранниками баба была нищенкой — бездокументной, никому не нужной. Нищие портят вид победившего социализма. Хорошо бы от Ленина избавиться как-то. Уж больно много с ним беспокойства.
Придорогин сунул револьвер в кобуру, вытащил из полевой сумки газетный сверток, подал Порошину:
— Верка тебе передала шаньги.
— Она где живет?
— У матушки, знамо.
— Когда я увижу Веру?
— Завтра к вечеру, привезу самолично.
— Как у нас там дела, Сан Николаич?
— Дела неважнецкие, Аркаша. Все идет сикось-накось.
— Почему?
— Комиссия из Москвы шерстит нас. Пришлось Пушкова уволить.
— А Груздев как?
— Груздева арестовали. В остальном все хорошо. По твоей разработке возьмем, наверно, скоро Эсера и Коровина. Твоя версия оказалась правильной: тогда они уползли в горы. Но кто-то им помог в городе. Как ты мыслишь, Аркаша?
— Я бы обыскал мавзолей, последил за Лениным, Ахметом, за шпаной из казачьей станицы, которой верховодит Гераська Ермошкин.
— Мавзолей мы взяли в клещи, Аркаша. Кое-что проклевывается.
— Надо бы присмотреться и к доктору Функу.
— За ним наблюдают твои сексоты — Шмель, Жулешкова, Попик, Лещинская.
— Попик виляв, Мартышке-Лещинской я не верю.
Придорогин сдал Порошина тюремному конвою и уехал в хорошем настроении. И Аркадий Иванович шел в камеру улыбчиво. Отец Никодим молился, бормотал, стоя на коленях. Люгарин читал по памяти стихи Есенина. Возле параши играли в карты американец Майкл, Виктор Калмыков, Вася Макаров и Андрей Сулимов.
— О чем, батюшка, молимся? — спросил Порошин у священника.
— Молюсь, дабы соединились вы с Верой, сын мой.
— С какой Верой? С Верой Христовой или с Верой Телегиной?
— Вера Христова может явиться и в образе Веры Телегиной. Бог — это любовь!
— Если бог есть любовь, то я давно верю в бога, отец Никодим.
— Верующий должен жить по заповедям божьим, сын мой.
Виктор Калмыков побил козырной шестеркой крестового туза:
— Никакого бога нет! Ерунда все это: ни бога нет, ни правды. Был я крестьянским парнем, стал рабочим-ударником, коммунистом. Никому зла не делал, не грешил, не пакостил. А меня в тюрьму упекли. За что?
— А мож, тебя за жану зацапали, за жидовку, — предположил доходяга из-за плеча.
Калмыков, не поворачиваясь, ударил его в нос тычком кулака, опрокинул. Завертелась по камере потасовка. Каждый день драки, кому-то выбивают зубы, обмакивают головой в парашу, сплошное озверение. А кто же по национальности жена Калмыкова — Эмма Беккер? Может, она вовсе и не еврейка, а немка? Порошин никогда раньше не задумывался: кто и какой национальности? В камере недавно появился новичок — латыш Даргайс. Аркадий Иванович знал его хорошо. Ян Оттович Даргайс был горняком-инженером, а в молодости — чекистом, охранял Ленина. В камеру его затолкнули вместе с американцем Майклом, сыном миллионера. Майкл был заядлым туристом, объехал весь мир, побывал и в Африке, и в Австралии, и в Индии. На Урал он приехал тоже как путешественник, но влюбился в русскую деваху, женился на ней, принял гражданство СССР. Майкл числился на спецучете НКВД, работать нигде не желал, не признавал закона — «Кто не работает, тот не ест». Русским языком он владел в совершенстве, хотя говорил с акцентом:
— Окей! Я не хочу быть рабочим, трудящимся. Я — путешественник, профессиональный скалолаз.
Русская жена не могла прокормить путешественника, а папаша-миллионер от сына отказался. Мол, возвращайся! Майкл писал заявления с просьбой на разрешение выехать в США. Но советским гражданам разрешения на выезд за пределы счастливой родины не полагалось. Майкла арестовали, обвинили в шпионаже, агитации против советской власти. Шпионажа, конечно, не было. Но антисоветские высказывания Майкла фиксировались в НКВД без искажений: «Я не могу жить в стране нищих и рабов, в государстве ужасной диктатуры. Никакого социализма у вас нет, господа. Отпустите меня домой. Вы боитесь, что я поведаю миру о вашем идиотизме. Но я не политик. Я еще не побывал в Антарктиде. Отпустите меня ради бога к пингвинам!»
Порошин не мог понять, почему сын миллионера отказался от американского гражданства. Впрочем, Майкл не был единственным в своей судьбе. Турецкий еврей Нафталий Аронович Френкель тоже приехал в СССР, отдав большевикам свои миллионы. Вроде его бросили в тюрьму, отправили на Соловки. В заключении Френкель разработал проект, как превращать труд арестантов в богатство. Сталину идея Френкеля понравилась. Нафталия Ароновича освободили и назначили одним из руководителей ГУЛАГа. Убыточные концлагеря стали приносить государству прибыль. Но когда Френкель запустил в ход машину прибыли, его снова арестовали. Сидел бы он лучше в своем Стамбуле, наслаждался бизнесом, богатством и свободой. Что его толкало к нам? Глупость или какая-то тайная зависимость, авантюризм или все-таки преданность идеям? Гейнеман говорил, что — глупость! Если даже миллионы Френкеля имели чекистское происхождение, можно было бежать с ними в какую-нибудь Аргентину. И скрыться не мошенником, а выплатив большевикам долги с процентами.
Мишка Гейнеман знал Френкеля по роду своей службы, бывал у него в Москве дома, надеялся на его высокое покровительство. И вот — оба за решеткой. У Порошина покровителей не было, заступничества он не ожидал, радовался доброте Придорогина. Завтра встреча с Верочкой. Придорогин в слове своем тверд, пообещал — исполнит. Как переждать предстоящую длинную ночь и после этого еще день? Каким словом встретить Веру? Как утешить ее, чем обнадежить?
На вечерней прогулке в тюремном дворе произошло чрезвычайное происшествие. Шофер оставил без присмотра заведенный грузовик. Братья Смирновы прыгнули в кузов, а Держиморда — в кабину. И не успели часовые щелкнуть затворами, как машина скрежетнула включенной скоростью, взревела мотором и устремилась к воротам тюрьмы. Охранники начали стрелять, вслед за машиной побежали и другие заключенные. Майкл почти догнал полуторку, чуть было не вцепился за ускользающий борт. Но его догнал Порошин и в прыжке с падением схватил беглеца за ногу. Грузовик выбил тюремные ворота и улетел в степь. Майкл отпинывался от Порошина лежа и плакал:
— Зачем ты меня задержал? Ты украл у меня свободу, идиот. Выслуживаешься? Да?
Порошин и сам себе не мог бы ответить, почему он побежал за Майклом, схватил его за ноги? У Аркадия Ивановича не было и мыслишки — отличиться перед тюремным начальством. И он жалел, что помешал убежать американцу. Как собака не может сказать, почему она кидается за бегущим человеком, так и Порошин не мог ответить, по какой причине он бросился за Майклом. Аркадий Иванович не считал его преступником, жалел, понимал обостренно несправедливое к нему отношение. В камере для Порошина были симпатичны, может быть, только два человека: отец Никодим и Майкл. И вот он, Порошин, совершил такую подлость.
— Тебя, Майкл, могли застрелить, я бы не хотел, чтоб ты погиб, —оправдывался Аркадий Иванович.
Виктор Калмыков смеялся по-детски заливисто и звонко:
— Он тебя спас, Майкл! Он твой спаситель! Ха-ха!
Миша Люгарин подкрался к Порошину сзади, накинул ему на голову холщовый мешок — устроили темную. Спасителя колотили неистово все, кроме отца Никодима. Его окунули бы головой в дерьмо, но параша после прогулки была пустой. Избитого Порошина, как и полагалось, затолкнули под нары. Туда же заполз с кружкой воды и молитвой батюшка Никодим:
— Ты положил меня в ров преисподний, во мрак, в бездну. Ты удалил от меня знакомых моих, сделал меня отвратительным для них. Я заключен и не могу выйти.
Порошин отлежался, спросил у Никодима:
— Скажи, батюшка, что такое вера?
— Ты же знаешь евангелие наизусть, сын мой. А там сказано: «Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом».
Аркадий Иванович с легкостью вспомнил, что так начинается одиннадцатая глава из послания евреям апостола Павла. Но внимание Порошина никогда не останавливалось раньше на смысле этого изречения. Он знал, заучил текст евангелия механически, как поэму Лермонтова «Демон"... и некоторые другие тексты, в том числе уголовный кодекс.
— Я не человек, а попугай, мертвая машина памяти, — с грустью подумал Порошин.
Отец Никодим вновь доказал, что читает мысли, которые вслух не высказаны:
— Не согласен, сын мой. Почему же полагаете, будто вы — не человек? И с попугаем себя сравнивать — грех. Человек создан по образу божию. А знание евангелия — дар божий. Слова господни — слова чистые. Серебро, очищенное от земли в горниле...