— Это же моя банка, в ней были золотые монеты! — опознал Шмель свою собственность. — Значит, Ленин кроме всего прочего промышляет квартирными кражами!
Владимир Ильич заварил чай в литровой склянке, накрыл ее тряпкой для выстойки. Шмель подвинул к себе банку из-под масляной краски. Она была пустой, вымытой керосином до блеска. Значит, золотые монеты нашли, похитили.
— Откуда у вас эта банка, Владимир Ильич? — как бы с безразличием спросил Шмель.
— Я подобрал ее на помойке, выскоблил, вымыл бензином.
— А в банке не было золотых монет?
— Были, четыре старинных арабских динара.
— Вы их продали?
— Нет.
— Спрятали?
— Зачем же мне их прятать?
— Надо полагать, кому-то подарили?
— И не подарил.
— Где же они, Владимир Ильич?
— Я их выбросил. Нам, коммунистам, золото не требуется. Из этого металла мы будем делать раковины для общественных уборных.
Только в этот момент Шмель окончательно убедился, что перед ним душевнобольной человек. Но не играет ли он роль тонко?
— Куда вы, Владимир Ильич, выбросили монеты? — с дрожью в голосе спросил Шмель.
— В яму с мусором.
— В какую яму?
— А рядом, у выхода из мавзолея.
Шмель выскочил из ленинской землянки. И действительно поблизости находилась небольшая яма с мусором, консервными банками, обрывками газет. Мордехай разметал мусор и обнаружил динары довольно быстро. Ленин смотрел на Шмеля с удивлением:
— Яков, этого золота не хватит для общественной уборной. Шмель прищурился с хитрецой:
— Владимир Ильич, а не попадала вам на глаза тяжелая сковородка из олова?
— Сковородки не видел.
— А такие монеты, как у вас, вы где-нибудь видели, Владимир Ильич?
— Да, Яков, видел.
— У кого?
— У Гавроша.
— У какого Гавроша?
— По-моему, его зовут Гераськой, он из казачьей станицы. Очень славный мальчишка.
— А фамилию его не помните?
— Ермолашкин или Ермошкин, что-то в этом роде. Можно уточнить у Ахмета.
Шмель имел талант сыщика. Не случайно Порошин хвалил его, давал ему сложные поручения. Мордехай понял, что упомянутый Гераська и обворовал его квартиру. Надо было только уточнить предположения.
— Владимир Ильич, а банку из-под краски вы нашли на казачьем поселке?
— Да, Яков, именно там.
Шмель подумал, что Гераську на поселке он найдет без труда, вернет золотые монеты. Но Мордехай ошибался. Во-первых, монеты Гераська уже отдал Вере Телегиной по совету Эсера — во искупление дикого поджога меркульевского дома. Во-вторых, с Гераськой в ближайшее время встретиться было невозможно. События развивались слишком стремительно.
Мордехай побоялся остаться в мавзолее, он распрощался с Лениным после чаепития и сказал, что уходит на работу. На самом деле Шмель залег в зарослях конопли на пустыре, метрах в пятидесяти от землянки. Надо было понаблюдать за мавзолеем. Чутье не обмануло Шмеля. Вскоре к мавзолею подъехал конно татарин Ахмет. На телеге стояла бочка. Тюремный водовоз зашел в землянку, а через минуту выбрался обратно, огляделся и тихонько присвистнул. Из бочки вылезла сгорбленная старуха. Она шустро юркнула в землянку Ленина и осталась там. Ахмет сел на телегу, дернул вожжами:
— Нно! Пашла, милая!
Шмель опознал старуху: это был Эсер. Но как не упустить его? Каким образом сообщить в НКВД, что главарь банды прячется у Ленина в мавзолее? На крылечке магазинчика, где должны были дежурить сексоты, никого не было. И магазинчик был закрыт. Сексот Попов ушел с поста, ибо похитил в библиотеке металлургов «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского и сидел дома, выводя штампы перекисью водорода. С библиотечными печатями книжку не продашь.
— Проклятый Попик! — ругнулся Шмель, не видя выхода из трудного положения.
Землянка находилась на пустыре, нормальные люди здесь не ходили. Только через полчаса перед глазами возникли две девочки пятилетнего возраста. Они собирали бзнику. Когда они приблизились, Шмель заговорил вполголоса, ласково:
— Девочки, не бойтесь меня. Я дам вам на мороженое три рубля. А вы передайте дяде милиционеру мою записку.
Мордехай начеркал торопливо на листочке блокнота: «НКВД. Придорогину. Сижу в засаде. Эсер в мавзолее у Ленина. Выезжайте срочно. Шмель». Девочки взяли трешку и записку, захихикали, убежали. Мороженого они купили, а бумажку милиционеру не передали, потеряли. Выронили нечаянно из рук, унесло записку ветром. Шмель пролежал в конопле около двух часов, видел, как Ленин сходил в дальний магазин, принес целую сумку водки. Стало ясно, что девчонки обманули, не передали записку милиционеру.
К счастью, на крыльце ближнего магазинчика появился бригадмилец Разенков. Мордехай отполз подальше от мавзолея, вскочил и побежал к нему.
— Скорей! Скорей в милицию! Эсер в землянке!
— Не брешешь? — спросил Разенков.
— Беги, дурак! Не теряй время! А я вернусь в засаду. И скажи Придорогину, что Эсера привез в мавзолей тюремный водовоз Ахмет.
Разенков уловил ответственность момента, бросился к зданию НКВД со скоростью сайгака, за которым гнались волки. Он сбил с ног у водоколонки бабу с коромыслом, перемахнул через кювет, скрылся из виду. Шмель вернулся в свое укрытие — в заросли конопли. Эсер вышел из мавзолея явно пьяный, за поясом у него был заткнут маузер. Старуха с маузером выглядела комично: покурила, вернулась в логово. Шмель развеселился:
— Если повезет, то повезет! И динары золотые вернул, и Эсера накрыл!
Мордехай ощущал себя человеком счастливым. Недавно он купил на базаре по дешевке облигацию и выиграл на нее десять тысяч рублей. Он заклевал доносами и загнал в тюрьму соперника и недруга — Гейнемана, отбил у него жену — Маришу Олимпову. Он, Шмель, поймал старика Меркульева. В мире жестоком выживают только сильные и хищные.
— Да, я сильный и хищный, — думал про себя с гордостью Шмель, лежа в конопле, наблюдая за мавзолеем Ленина. — Моя сила и хищность — в уме! Я проползу ужом, если надо выжить. Я поклонюсь идолу, дабы меня не бросили в жертву ему. Я унижусь, чтобы взлететь. Я жесток настолько, насколько жесток век.
Шмель выдумывал себя, воображал, воплощал в образы. На самом деле он был обыкновенным человеком с некоторыми дарованиями сыщика, приспособленца, ловкача и говоруна. Он искренне верил лозунгам, как тысячи других людей. Если бы ЦК ВКП(б) принял решение об уничтожении всех мух и комаров в стране, Шмель принял в этом самое активное участие. Но скажите, ради бога, кто бы этому воспротивился?
Мишка Гейнеман говорил Порошину:
— Шмель — не еврей. Подлец не имеет национальности.
Но в НКВД Шмеля не считали подлецом, он был способным сексотом. Не зря ему доверили слежку за мавзолеем. Мордехай ждал милицейского наряда, а работники НКВД и красноармейцы не появлялись. Шмель замер, увидев, как из притона выкарабкался Ленин с торбой. Значит, сию минуту должен появиться и Эсер. Они уходят! Что же делать? Как их задержать? Что случилось с Разенковым? Неужели он предал, не пошел в НКВД?
Однако беспокоился Шмель напрасно. Разенков добежал до милиции ровно за пятнадцать минут. Но вот пока нашли начальство, подняли группу захвата, отремонтировали сломавшуюся автомашину, прошло полтора часа. Да и Придорогин не торопил:
— Не суетитесь, вызовите на всякий случай роту стрелков, окружите пустырь, чтобы и мышь не проскочила. До вечера Эсер не высунет носа из укрытия.
Мордехай волновался зря, ибо Эсер не мог выйти днем из мавзолея в город. Серафим Телегин спал на топчане под портретом Партины Ухватовой, выпив с устатку. А Владимир Ильич ушел с торбой на тарный склад, дабы сдать пустые бутылки, пополнить валютой партийную кассу. Ленин не предполагал о событиях, которые должны были вот-вот развернуться у мавзолея. Он сдал бутылки и вышел из барака-склада на солнце. Люди узнавали его, улыбались, приветствовали:
— Как живем, старик?
— Привет, Ильич!
— Добрый день, товарищ Ленин.
— Владимиру Ильичу поклон.
— Да здравствует вождь мирового пролетариата!
— Сообразим на троих?
При некоторой доле юмора, иронии не было в этих приветствиях насмешки и отрицательного отношения. Ленин редко просил милостыню, неудобно ему было стоять с протянутой рукой. Правда, иногда, увидев на улице важных особ, Владимир Ильич скоморошничал, останавливался и протягивал опрокинутую кепку:
— Господа! Прошу пожертвовать для пополнения партийной кассы. Когда мы придем к власти, вернем долги. У большевиков возникли затруднения.
И люди бросали деньги: рубли, трешки, пятерки и даже червонцы. Ленин умел развеселить народ одной фразой:
— Товарищи! Социализм — это бутылка водки плюс электроплитка с яишницей!
На этот раз к Ленину подошел Трубочист:
— Здравствуйте, Владимир Ильич.
— Рад вас видеть, — поклонился Ленин.
— Куда держим путь?
— В мавзолей вестимо.
— Туда нельзя, товарищ Ленин.
— Почему нельзя, позвольте узнать?
— Мавзолей окружили чекисты, красноармейцы. В городе облава, только что схватили Ахмета. Вам надо уходить из города, Владимир Ильич.
— Но я должен предупредить товарища по революционному подполью, — пытался вырваться из рук Трубочиста Ленин.
— Поздно, Владимир Ильич.
— Почему?
— Эсера вам не спасти. Идите за мной, я вас укрою, переодену, загримирую и вывезу из города. Доктор Функ поможет нам.
— Они не посмеют арестовать меня, вождя мирового пролетариата.
Трубочист обнял Владимира Ильича:
— Они посмеют, они все могут.
Юрий Георгиевич Функ принял гостей радостно:
— Добро пожаловать, проходите. Чем смогу вам помочь?
— За Лениным охотится НКВД. Ему бы укрыться на одну ночь, — объяснил Трубочист.
— Я могу поместить его в клинику и на месяц. Они не догадаются искать у нас.
— А кто со мной будет в палате? Интересные собеседники найдутся? Не терплю скучных людей, — прохаживался бодро Владимир Ильич по кабинету врача.
— Да, у меня есть прелюбопытные личности: два Маркса, один Энгельс, Троцкий, Бухарин и сын последнего царя — Алексей.