Венгерские исследователи, занимавшиеся и занимающиеся историей Реформации, помимо общих причин этого европейского явления, отмечают и те, которые отличали его в Венгрии. Историки старой католической школы настаивали на том, что именно мохачская катастрофа и последовавшие за ней события привели к Реформации в Венгрии. «Если бы после 1526 г. не разрушился общий порядок в стране, не произошло бы существенных изменений в католической вере», — писал в начале XX в. известный историк церкви Янош Карачони[333]. Современные исследователи видят в этих событиях сильнейший катализатор, но не причину Реформации[334]. На самом деле, объяснение причин появления и распространения Реформации в Венгрии одной только мохачской катастрофой выглядит упрощенно, хотя нельзя отрицать, что события лета-осени 1526 г. произвели эффект разорвавшейся бомбы во всех слоях венгерского общества. В противоположность традиционной точке зрения, сторонники которой искали причины Реформации в первую очередь в кризисе и упадке католической церкви, вследствие чего от нее будто бы отвернулись верующие, Каталин Петер полагает, что появлению реформационных учений в Венгрии предшествовал подъем духовной жизни, церковь процветала, а между нею и верующими существовала тесная и живая связь[335]. В качестве одного из аргументов она приводит приходящийся как раз на вторую половину XV — первую четверть XVI в. расцвет готического искусства, отмечая особенную глубину, выразительность и индивидуальность алтарных образов и настенной церковной живописи того времени[336]. По мнению исследователя, Реформация началась с католического обновления, и в этом смысле т. н. «Контрреформация» (а венгерский исследователь предпочитает использовать вместо этого термина понятие «католическое обновление») предшествовала Реформации[337].
Оплотом лютеранства и базой для его дальнейшего распространения на первом этапе стали города Венгерского королевства, большинство населения в которых составляли этнические немцы. За неимением университетов в Венгерском королевстве городская молодежь из Венгрии ездила получать образование в немецкие университеты, где она знакомилась с новыми идеями и привозила их домой. В Италии (Болонья, Падуя, Павия, Рим), Германии (Гейдельберг, Эрфурт, Вюрцбург), Австрии (Вена), Польши (Краков), Чехии (Прага) и др. университетах учились и дети венгерской знати, а также юноши, для которых на родине была уготована успешная духовная карьера[338]. Этому контингенту Венгрия обязана знакомством как с европейской культурой Возрождения, так и с новыми религиозными воззрениями, а, как известно, между ними существовала глубокая внутренняя связь, в основе которой лежала индивидуализация сознания человека позднего Средневековья.
Анализируя распространенный в историографии тезис об обмирщении части католического духовенства в Венгрии накануне Реформации, его отходе от принятых католических догм и духовных ценностей и проявлявшемся интересе к реформационным идеям, как одном из признаков критического состояния католической церкви, Иштван Бичкей вносит в эту позицию важную коррективу. Он полагает, что во многих случаях, особенно касающихся молодых клириков, речь шла о перечисленных «прегрешениях» не как результате, а скорее, как исходной позиции в их отношениях с господствующей церковью[339]. Заряженные энергией нового, во многом светского университетского образования, окунувшиеся в бурную жизнь итальянских и других университетских городов Европы, с богатым багажом знаний они возвращались на родину, где неоднократные попытки правителей создать систему отечественного высшего образования по разным причинам проваливались[340]. Школьное образование по-прежнему оставалось в руках церкви, осуществлялось в монастырских школах; дворянство, да и знать в массе пребывали в невежестве, предпочитая владение мечом умению грамотно писать. Единственная возможность реализовать свой интеллектуальный потенциал и сделать «интеллигентскую» карьеру такой образованной светской молодежи в Венгрии представлялась в основном в лоне церкви: в епископских, архиепископских канцеляриях, заверительных местах[341], а также при королевском дворе в должности секретарей, нотариев и т. п.[342] Даже не будучи рукоположенным в священники и получая за свою работу в качестве содержания церковные пребенды, они оставались далеки от настоящего служения церкви, вели светский образ жизни. В этом плане типичной выглядит карьера Дёрдя Сатмари. Он начинал свою деятельность в 1494 г. как секретарь королевской канцелярии, не принимая сана, и содержал себя доходами от пробства в Секешвехерваре. Уже в 1498 г. Сатмари стал веспремским епископом, но продолжал считать себя мирянином и просил папу не посвящать его в священство, чтобы это не мешало выполнению его канцелярских обязанностей. Он продвигался все выше по церковной иерархической лестнице, получая одно за другим епископства, в результате все же был вынужден принять сан, но только в 49 лет отслужил первую мессу. Сатмари достиг вершины духовной карьеры, став в 1521 г. эстергомским архиепископом, но до конца жизни местом его работы и пребывания оставалась королевская канцелярия, а не вверенная ему церковная епархия[343]. То же можно сказать и о другом выдающемся представителе венгерской католической церкви эстергомском архиепископе (1553–1568), верховном канцлере королевства, гуманисте Миклоше Олахе[344]. По мнению И. Бичкея, такая молодежь, сама того не подозревая и не желая, разрушала единство церковного общества[345]. Нет ничего удивительного в том, что подобные прелаты могли сочувствовать Реформации или даже встать на ее сторону. Но даже если этого не происходило, плоды гуманистического образования сказывались на них. Тот же Миклош Олах, начав свою карьеру при дворе Лайоша II как далекий от церкви светский человек, заняв высший пост в венгерской церкви, превратился в последовательного проводника Контрреформации, правильнее — католического обновления. Однако гуманистическая образованность и миропонимание позволили ему целях восстановления авторитета и позиций католической церкви не прибегать к репрессиям против сомневающихся и инакомыслящих, а разработать и по мере сил осуществлять просветительскую и образовательную программы, предпочитая насилию методы убеждения[346].
Новые религиозные идеи с готовностью подхватывались частью духовенства, особенно низшего, из числа популярных среди населения торговых местечек францисканцев-обсервантов[347], которым была поручена пропаганда объявленного в 1513 г. папой Львом X Крестового похода против турок[348]. Часть монахов именно этого ордена в ходе Крестьянской войны 1514 г. оказалась среди лидеров начавшегося как крестовый поход против турок социального движения. Когда это обнаружилось, обсервантам была запрещена проповедь похода. «Мнимые, вредные и ложные проповедники, совратители, сыновья сатаны», — так их назвали их руководители официальной церкви[349]. Они призывали не нести повинности господам, не платить налог королю, десятину церкви, не подчиняться властям[350]. Такой поворот ситуации вполне объясним. Сторонники строго следования идеалам бедности, принадлежавшие к тому направлению францисканцев-спиритуалов, которые восприняли идеи Петра Оливи, венгерские обсерванты уже на рубеже веков вызывали обеспокоенность церковных властей критикой мирского порядка, богатства, призывами к спиритуалистическому обновлению церкви[351]. Основным ареалом деятельности венгерских францисканцев-обсервантов были торговые местечки (т. н. «аграрные города»), где преобладали их монастыри[352]. Сами монахи часто происходили из этих местечек и сохраняли с ними тесную, повседневную связь. Им были близки заботы и тяготы, выпадавшие на долю их жителей, особенно усугубившиеся в конце XV–XVI вв. Участвовавшие в Крестьянской войне монахи после ее подавления были выявлены, осуждены и наказаны как церковными властями, так и светскими, что нашло свое отражение в законах Государственного собрания 1514 г.[353] Крестьянская война была подавлена, виновные, в том числе монахи-обсерванты, наказаны, но от своих идей, прежде всего обновления церкви, они не отказались. Они нашли свое место в Реформации, став последователями Лютера.
В дореформационной Венгрии имели хождение и идеи гуситов. Под их знаменами выступали восставшие в 1437 г. в Трансильвании крестьяне. Позже некоторые положения учения гуситов нашли отражение в проповедях францисканцев-обсервантов, а через них (не только) эти идеи восприняли и развили вожди Крестьянской войны 1514 г. Один современник сообщал в письме о том, что «богемцы-схизматики в поисках преступных сообщников в предшествующие годы не стыдились сеять среди тех недостойных плевелы, чтобы они восприняли их заблуждения…»[354].
Сочувствующие учению бывшего августинского монаха из Виттенберга находились даже при королевском дворе Лайоша II Ягеллона. В этом в первую очередь подозревалось немецкое окружение молодого короля и короле