Традиционная структура вступительной речи канцлера или лорда-хранителя печати предполагала присутствие трех основных разделов: первый посвящался вопросам веры, второй — проблемам светского управления, третий — насущным финансовым потребностям короны. Неизменное выдвижение на первый план политики в церковной сфере имело самое непосредственное отношение к концептуальному осмыслению оратором всего, чему предстояло происходить в парламенте. Категория «истинной веры» занимала центральное место в той этико-политической системе, с позиций которой ораторы предлагали парламентариям подходить к искусству управления государством в целом и к решению конкретных вопросов, стоявших на повестке дня[482]. Особенно ярко это проявилось в выступлениях лорда-хранителя печати Николаса Бэкона, опытного политика и блестящего оратора, благодаря которому сформировался канон вступительных речей в елизаветинских парламентах. Будучи приверженцем реформированной церкви, он неизменно начинал с того, что вера является краеугольным камнем, на котором зиждется порядок в королевстве. В первом елизаветинском парламенте 1559 г. Бэкон подчеркивал: «Ее Величество … рассчитывает, что в этом собрании прежде всего … будут искать умножения Господней чести и славы как надежного и непоколебимого фундамента, на котором возводится и строится политика любого хорошо устроенного государства; как прямой линии, согласно которой оно должно направляться и управляться; и как главного столпа и опоры, благодаря которой оно постоянно подпирается и поддерживается»[483]. Этот пассаж, превратившийся у Бэкона в клише, будет практически дословно повторен им в 1571 г.[484]
Подобные зачины присутствовали во вступительных речах независимо от реальной повестки сессии и тех законодательных шагов, которые предполагалось предпринять в церковной сфере (хотя чаще всего религиозное устройство, действительно, оказывалось в числе наиболее актуальных проблем). Разумеется, решающим с точки зрения введения протестантской церковной доктрины и дисциплины был парламент 1559 г., восстановивший реформированную Церковь Англии и принявший акты о супрематии и единообразии богослужения. Неслучайно Бэкон назвал законодательную повестку этой сессии «работой во имя Господа»[485]. Но и в дальнейшем депутатов регулярно призывали «в первую очередь обсудить в этом собрании Божье дело», и, если это будет сделано «с верой, искренностью и усердием», все остальное, о чем могут заботиться государственные мужи, неизбежно пойдет хорошо, ибо иначе и быть не может[486].
Уже в первой речи Бэкона в 1559 г. была намечена основная программа елизаветинской церковной политики: депутатам предлагали предпринять шаги, которые привели бы к установлению церкви, «угодной Господу», достаточно умеренной, дабы сохранить единство народа, исповедующего общую доктрину. Им советовали избегать взаимных обвинений, ярлыков и религиозных споров, однако предписывали принять меры к искоренению католических суеверий и идолопоклонства. В контексте данной работы немаловажно, что Бэкон призывал депутатов быть активными и действовать без оглядки на «почести, власти и суверенитет», руководствуясь общественной пользой, а не ожиданием личной выгоды[487].
Абсолютно все авторы вступительных речей трактовали события текущей политической истории Англии в контексте продолжающейся с библейских времен вселенской борьбы Добра и Зла, истинной и ложной церкви. В этом тональность их выступлений, лексика, отсылки к Св. Писанию оказывались чрезвычайно близки стилистике проповедей в Вестминстерском аббатстве. Вера объявлялась основой основ английского государства в правление благочестивой протестантской королевы, а реализация божественных замыслов — задачей, стоящей как перед государыней, так и парламентариями. Таким образом, всё, что предстояло сделать в парламенте, рассматривалось sub specie aeternitatis.
В конце 1580-х гг. риторика мессианства и богоизбранности английского народа и его государыни получила мощный импульс в связи с провалом ряда католических заговоров и победой над Великой Армадой. Лорд-канцлер Кр. Хэттон посвятил свою речь многовековому противостоянию папства и английских королей, многие из которых (Иоанн, Генрих III, Ричард II, Эдуард III и Генрих VIII) сопротивлялись папам, отстаивая свои «древние свободы, авторитет и честь». В этом контексте король Испании, пославший против Англии свою Армаду, был «наемным солдатом» римского «Антихриста». Филиппу II, «ненасытному тирану», противостояли королева-девственница и страна, принимающая неискаженную доктрину истинной и искренней Христовой веры[488].
В том же ключе характеризовал текущую политическую ситуацию в 1593 г. лорд-хранитель Дж. Пакеринг, для которого англо-испанский конфликт был противостоянием с «самыми ярыми врагами Господа», а потому депутаты должны были вдохновляться в своей работе «радением о Господней славе, долгом преданности ее милостивейшему Величеству и любовью к своей матери-родине»[489].
Таким образом, официальные проповеди, а также риторика и профетический тон речей, открывавших сессию, внушали парламентариям уверенность в том, что их первейшая обязанность, важнейшая миссия и христианский долг — творить законы и принимать решения в интересах общественного блага, направленные на поддержание истинной веры, угодные Господу и королеве как главе церкви. Подобная интерпретация функции депутатов регулярно транслировалась «сверху» и была неотъемлемой составляющей дискурса власти.
Уже в 1559–1563 гг. обнаружились определенные издержки такого подхода к публичной миссии парламентариев и расхождения в понимании ими и короной того, как далеко могут заходить депутаты в своей активности. Речь идет о парламентских петициях с призывами к королеве вступить в брак или определить порядок престолонаследия. В глазах депутатов-протестантов эти вопросы были неразрывно связаны с обеспечением безопасности королевства, церкви и «божьего дела». Их настойчивость вызвала первые попытки королевы, считавшей вопрос о наследовании престола своим личным делом, указать депутатам пределы их свободы в обсуждении различных политических проблем. Однако эти противоречия еще не предвещали того размаха, который они приобрели в 1570–1580-х гг.
Парламентская сессия 1571 г. ознаменовалась чрезвычайно высокой активностью «благочестивых депутатов», полагавших, что их долг — указать на многочисленные недостатки церковного и светского управления и призвать королеву к их немедленному исправлению. Очевидно, что эта группа пуритан постаралась скоординировать свои действия еще до начала сессии. Кампания критики в адрес англиканского духовенства была зримым выражением растущего недовольства принципами так называемого «елизаветинского церковного устройства», заложенными в 1559 г.: доктринальной непоследовательностью «39-ти статей», епископальным устройством и сохранением иерархии духовенства, официальным молитвенником (Книгой Общих Молитв), содержавшим, по мнению многих, даже умеренных протестантов, множество пережитков «папизма» и «идолопоклонства» (богатое церковное убранство, священнические облачения, отношение к высокому алтарю как к сакральному месту, трактовки некоторых таинств). Тем не менее, в 1560–1570-х гг. сторонники углубления церковной реформы оставались лояльными по отношению к государыне как главе церкви и надеялись на поддержку ряда членов Тайного совета (У. Берли, Ф. Ноллиса, У. Майлдмэя, Ф. Уолсингема) и сотрудничество с епископами, многие из которых начинали церковную карьеру при Генрихе VIII и Эдуарде VI и принадлежали к поколению эмигрантов эпохи Марии Тюдор.
Пуританское наступление возглавил Уильям Стрикленд — «почтенный и пожилой человек большого рвения», по словам анонимного автора, который вел частный журнал в ходе этой сессии. Возблагодарив Господа за милость к Англии и ниспосланную ей благочестивую правительницу, Стрикленд, тем не менее, заметил, что в церкви осталось немало незавершенного и ошибочного, подлежащего искоренению. Авторитетом в вопросе о должном устройстве истинной церкви для него были страсбургские и франкфуртские теологи, на труды которых (в особенности Петра Мартира и Павла Фагия) он предлагал опираться в дальнейшем исправлении недостатков. Стрикленд напомнил о решении парламента 1559 г. приступить к разработке нового корпуса церковных канонов, которое осталось втуне, упомянув, что в распоряжении его коллеги Томаса Нортона есть книга, содержащая материалы по этому вопросу, на основе которой можно выработать свод церковного права. Он также подверг осторожной критике официальную Книгу Общих Молитв, которая, по его словам, была «весьма близка к чистой истине, но содержала больше суеверий и заблуждений, чем можно было допустить в столь важных делах». Все их следовало устранить, не изменяя в целом существующего порядка и доктрины, дабы привести Англию к «чистоте ранней церкви»[490].
Книга, о которой шла речь (Reformatio Legum Ecclesiasticarum), содержала материалы, подготовленные по постановлению парламента 1540 г. комиссией епископов и знатоков как римского, так и обычного права. (Ее составителем был известный ученый-гуманист Джон Чик, а незадолго до начала парламентской сессии она была впервые издана усилиями Джона Фокса). Нортон всецело поддержал предложения Стрикленда и его критические высказывания в адрес официальной церкви[491]. Под влиянием их выступлений палата общин назначила комитет для ознакомления с вышеупомянутой книгой и обсуждения ее с епископами. На протяжении всей сессии Стрикленд, Нортон и их единомышленники один за другим методично представляли на обсуждение палаты билли о необходимом реформировании церкви. Сам Стрикленд предложил законопроект о необходимых изменениях в Книге Общих Молитв, содержавший традиционные пуританские требования: отказ от священнических облачений — стихарей и риз, от некоторых обрядов (конфирмации детей) и пережитков (вопросов, адресованных младенцу, и ответов за него во время крещения, коленопреклонения при причастии, обмена кольцами при заключении брака). Поскольку это было явным нарушением предписаний о единообразии богослужения в церкви Англии, члены Тайного совета сочли необходимым вмешаться, несмотря на то, что некоторые из них разделяли взгляды Стрикленда. Казначей двора Фр. Ноллис, сам убежденный пуританин, и контролер финансов Дж. Крофт предостерегали депутатов от вторжения в сферу королевской прерогативы. На эти «политичные речи» дал ответ известный пуританин Тристрам Пистор, убежденный в том, что для благочестивого человека, взыскующего царства Божия, прерогатива короны не должна быть препятствием для обсуждения. Он начал с того, что совесть не позволяет ему молчать, когда речь идет о наиважнейших вещах, от которых зависит спасение души. В сравнении с ними всё остальное выглядит пустяками — «субсидии, короны, королевства», а между тем, обсуждение этих вопросов продвигается крайне медленно