[533]. Как направленность его исторических изысканий, так и сама тональность записей не оставляют сомнений в том, что в лице Фитцуильяма мы имеем дело с человеком, полагавшим, что палата общин могла поднимать и обсуждать любые вопросы, касающиеся церковной политики.
Подобные настроения были широко распространены среди депутатов: как выяснилось впоследствии, королевский запрет не возымел на них никакого действия. Первым пробным камешком стал законопроект о более строгом соблюдении субботнего дня, предложенный на обсуждение в палате общин 27 ноября[534]. Поскольку билль касался вопросов, относившихся к сфере действия канонического права, он явно затрагивал прерогативу короны, и, тем не менее, коммонеры приняли его к обсуждению. 14 декабря сторонники углубления церковной реформы начали массированное наступление[535]. Т. Люси, Э. Диммок и Д. Гейтс в мрачных красках живописали состояние духовенства в их графствах, где талантливых и ученых проповедников изгоняли с кафедр, в то время как недобросовестные и коррумпированные священники сохраняли свои должности. Целью явно спланированной кампании было побудить палату, благожелательно внимавшую им, обратиться к королеве с петицией об исправлении положения[536].
В атмосфере всеобщего попустительства нарушителям королевской воли эстафету подхватил Питер Тернер, предложивший на обсуждение некие «книгу и билль». Вышеупомянутая книга была ни чем иным как женевским молитвенником, а билль предполагал упразднение епископата и введение в церкви выборных старейшин-пресвитеров. Это звучало слишком радикально и не могло не вызвать вмешательства королевских советников, Фр. Ноллиса и Кр. Хэттона, убедивших палату не принимать эти тексты к обсуждению. По-видимому, меры, предложенные Тернером, показались преждевременными и большинству палаты. Что же касается идеи о петиции к королеве по поводу духовенства, то коммонеры вернулись к ней уже 16 декабря. Заслуживает внимания тот факт, что инициатором новой дискуссии был У. Майлдмэй, предложивший создать комитет для работы над петицией[537]. По-видимому, как и другие члены Тайного совета, пытавшиеся противостоять политике Уитгифта, он следовал общей для них стратегии постоянного давления на архиепископа и королеву, как со стороны коммонеров, так и лордов. В данном случае представляет особый интерес то, что советник государыни прямо подталкивал палату к нарушению королевского запрета. 21 декабря текст был готов и передан лордам, одобрившим его[538]. Однако в верхней палате предусмотрительно решили, что не следует раздражать государыню неуместными инициативами и лучше заранее ознакомить ее с содержанием предлагаемого билля. Пока лорды ждали ответа, в нижней палате пуритане предприняли еще одну атаку: У. Стоутон, Э. Льюкенор и Дж. Мор представили очередную подборку петиций о неудовлетворительном состоянии духовенства не местах.
Реакция королевы была отрезвляющей: она пообещала заняться исправлением наиболее вопиющих недостатков, поскольку это входило в ее компетенцию как главы церкви, не прибегая, однако, к советам и помощи парламента и парламентскому законодательству[539]. Архиепископ Кентерберийский со своей стороны дал ответ на каждый пункт петиции, отвергнув большинство из них[540].
Коммонеры не скрывали своего недовольства. Одним из тех, кто выразил его самым решительным образом, был секретарь Тайного совета Роберт Бил, убежденный сторонник продолжения реформ и подчинения церкви парламентскому законодательству. По его словам, за всю историю «ни один государь… и ни один подданный не давал столь неудовлетворительного и оскорбительного ответа», как Уитгифт[541]. В том же духе, что и Бил, высказывались многие[542].
25 февраля палата общин постановила провести слушания по поводу ответа, данного архиепископом, а также правомерности требования присяги ex officio. Тут же был предложен и заслушан билль, направленный на ограничение власти архиепископов Кентерберийского и Йоркского и предлагавший, чтобы отныне епископы приносили присягу на верность государыне в королевской канцелярии, в то время как их каноническая присяга главам метрополий отменялась. Наконец, прозвучало предложение не давать короне денег, пока государыня не прислушается к мнению коммонеров, выраженному в их петиции. У. Фитцуильям в своем журнале воспроизвел речь некого депутата-пуританина, который предложил воспользоваться ситуацией и прибегнуть к финансовому шантажу. Этот анонимный депутат высказал свои глубокие сожаления в связи с тем, что петиции нижней палаты, по-видимому, не доходят до королевы, обвинив в этом ее министров. Он якобы не мог и помыслить о том, что королева ознакомилась с содержанием посланий парламента относительно церковных дел и ничего не предприняла. Депутат предложил составить новую петицию, чтобы королева как «мать» позаботилась о спасении душ подданных, ее «малых детей», и отвратила их погибель, занявшись устранением недостатков в церкви[543]. Его речь, по словам Фитцуильяма, произвела на остальных сильное впечатление, и многие сочли, что его предложение надо поддержать. Тем временем один из присутствовавших (Фитцуильям именует его «мнимым братом» — «faulse brother among the rest»), проинформировал королеву о настроениях нижней палаты[544]. Монаршее терпение, которое так долго испытывали, иссякло. Елизавета вызвала к себе спикера и в резкой форме повторила свой запрет обсуждать дела веры, заявив, что она — «верховный правитель этой церкви после Бога, обладает всей полнотой власти и авторитета (и как королева по праву короны, а также согласно позитивному и статутному праву), чтобы исправлять в церкви любые недостатки», и ее добрая воля состоит в том, чтобы, изучив состояние дел, исправить его, что она сделает сама. В ответ на жалобы и петиции Елизавета заявила, что «может только изумляться» тому, что, несмотря на ее «любезное распоряжение» (loving comaundment) не обсуждать церковных церемоний и дисциплины, они «решились на это, принимая петиции и публично их оглашая». В подобных действиях королева усмотрела недоверие к ней, нарушение прямого приказа и умаление ее авторитета. По словам спикера Дж. Пакеринга, Ее Величество была весьма опечалена тем, что вынуждена делать внушение ее любящим подданным, в чьей преданности она не сомневалась, поэтому из «великой», «нежной» и «материнской» любви к ее детям, она предупреждала их, что впредь следует воздержаться от вторжения в церковную сферу, тем более, что «это менее всего пристало им, самому низшему из трех сословий»[545].
Реакция коммонеров на королевское послание очень ярко передана Фитцуильямом. По его словам, «палата почувствовала себя столь сильно взволнованной и столь глубоко уязвленной, что они не могли придумать, как им снова исцелиться. Ибо положение их было таково, что либо они непременно нанесли бы оскорбление их милостивому суверену, либо… им пришлось бы смириться с нарушением свобод палаты, вследствие чего они оставили бы своих детей и потомков в ярме и рабстве, из которого они были выведены к свободе. При мысли об этом на них снизошло великое изумление, и многие неоднократно собирались приватно, чтобы придумать, как бы они могли залечить эту рану, к великому сожалению нанесенную им. Было измыслено множество способов. Некоторые считали, что лучше всего — удалить спикера с его места за то, что он осмелился отправиться к королеве без ведома палаты. Другие полагали, что будет лучше, если кто-то один поднимется и открыто заявит об отказе принимать от Ее Величества любые подобные распоряжения, поскольку это затрагивает привилегию и свободу палаты. Но некто, которому не понравились оба способа, поскольку из этого могли воспоследовать разногласия между Ее Величеством и подданными, <…> пожелал, чтобы скорее был избран какой-то путь, который бы помог силой восстановить свободу, как и любое другое решительное действие, предпринятое открыто. А потому он полагал наилучшим, если будет составлен и внесен какой-то билль, направленный на исправление злоупотреблений в церкви (что главным образом и было запрещено), и когда он будет зачитан, это в достаточной мере восстановит древние свободы палаты».[546] Этот изумительный «рецепт», прописывавший сильнодействующее средство в виде продолжения кампании неподчинения, пришелся палате по душе. К сожалению, Фитцуильям не сообщил имени оратора, который обогатил парламентский дискурс яркими образами «выведенных из рабства» современников, обязанных этому парламентской свободе слова, и потомков, обреченных страдать под ярмом, вследствие ее утраты.
Законопроект, который палата выбрала в качестве «лекарства», призванного исцелить «подобное подобным», был назван «Актом о лучшем исполнении статута, принятого на тринадцатом году правления Елизаветы, об исправлении некоторых недостатков, касающихся служителей церкви». После успешного прохождения у коммонеров[547], его передали в палату лордов, где архиепископ Уитгифт попытался выступить против, но встретил резкую отповедь графа Лейстера. Прелату пришлось воззвать к королеве, которая своим распоряжением остановила дальнейшую работу над этим и еще тремя биллями, касавшимися духовенства, предложенными в эту сессию[548]