.
Потребность в свободе слова автор обосновывал с помощью понятия самоотверженной христианской любви и заботы о благе другого, концепцию которой он излагал тут же со ссылками на апостола Павла[561]. В его глазах христианская любовь в душах парламентариев должна превратиться в «горячую и пылкую страсть сердца (fervent, a fiery affeccion of the heart)», переполненного радостью служения Богу. И это радостное чувство должно заставить их высказываться свободно — «тогда не будет места любезностям, а будет соперничество за то, чтобы первым подняться на защиту свободы этого высокого и почетного совета, когда ей причиняют какой-либо ущерб»[562]. Если же депутаты не преисполнятся любовью и не внемлют Св. Духу с его заветом «прилепляться к добру», то «бедные парламентарии» (us poore Parlament men) заслужат адские муки.[563]
Рассуждения о свободе высказываться подвели автора и к проблеме законодательной инициативы парламента в «запретных» сферах. Отвечая на заочный упрек в том, что пуритане пытаются внести в церковную жизнь опасные новации, он утверждал, что парламент, безусловно, наделен правом инициативы, если речь идет о «добрых законах», которые он неоднократно принимал в прошлом. «Разве у нас меньше полномочий, чем у парламентов былых времен? Если мы скажем, что у нас меньше власти <…> мы предадим этот совет…» Таким образом, тема свободы слова неизбежно порождала размышления о прерогативе парламента как законодателя в церковных делах. В заключение своей речи автор призывал своих коллег «очистить и освободить сей сладкий и благотворный источник, из которого берут начало жизнь, защита и спасение Божьего дела, процветание, сила и сохранение нашего благородного государя и славного королевства», и без страха дать отпор тем, кто захочет воспрепятствовать этому[564].
Парламент 1588–1589 г. собрался после победы над Великой Армадой. На фоне всеобщей эйфории и антикатолических настроений пуритане попытались организовать очередную кампанию критики епископата и англиканского духовенства. В 1588 г. появились знаменитые трактаты, автор которых скрывался под именем Мартина Марпрелата[565], бичевателя епископов, однако его резкие нападки вызвали опасения у умеренных политиков. В эту сессию в палате возобладали сдержанность и осторожность. Становилось очевидно, что наиболее радикальные пуританские предложения едва ли имели шансы на успех, тем более, что королева упорно останавливала прохождение любого билля, связанного с церковными делами.
Тем не менее, 25 февраля юрист Хэмфри Дэвенпорт предложил палате обсудить составленный им документ о злоупотреблениях епископов и незаконных преследованиях священников. Его выступление было взвешенным и выдержанным в весьма умеренном духе. Дэвенпорт заверил аудиторию в том, что не стремится к нововведениям, а лишь предлагает соблюдать должным образом прежние церковные установления, принятые парламентами разных лет[566]. Спикер принял его текст, но через несколько дней возвратил, так и не огласив в палате. Не вдаваясь в анализ этого пространного документа, отметим лишь, что через него красной нитью проходила мысль о неоспоримом праве парламента вырабатывать законодательство, касающееся церкви. В отличие от прочих подборок исторических прецедентов на этот счет, на которые спорадически ссылались другие депутаты (например, У. Фитцуильям), Дэвенпорт представил наиболее последовательное и систематическое обоснование правомерности распространения парламентского законодательства на церковные дела[567]. Его логика и система доказательств свидетельствовали о появлении новой тенденции, свойственной умонастроениям умеренных пуритан, главным образом, юристов, которые были готовы искать компромисса с верхней палатой и королевой, чтобы продолжать реформирование церкви, поставив ее под контроль парламента как светского органа и подчинив статутному праву.
Несмотря на неудачу Дэвенпорта, спустя два дня другой юрист Генри Эпсли предложил билль против совмещения священниками нескольких церковных должностей и нон-резидентства. Его передали на доработку в комитет, в который вошли опытные парламентарии — Фр. Ноллис, Дж. Морис, Р. Бил, Фр. Хэйстингс и др.[568] Плод их работы был передан в палату лордов, которая согласилась провести слушания, нарушив тем самым запрет королевы. 13 марта в верхней палате в поддержку билля выступил лорд Берли, заявивший, что его побуждают к этому его совесть и ответственность перед страной, его поддержал лорд Грэй из Уилтона[569]. Тем не менее, первое слушание билля оказалось и последним, поскольку королева запретила его дальнейшее прохождение.
Сессия 1592–1593 г. ознаменовалась последним всплеском активности пуритан с их попытками реформировать церковь и беспрецедентным числом депутатов, подвергшихся «секвестру» и арестам. Атмосфера, послужившая фоном для этих событий, была крайне неблагоприятной для религиозных радикалов: движение «классов» подверглось разгрому, его лидер Томас Картрайт был арестован[570]. Крыло консерваторов в окружении королевы, представленное Уитгифтом, епископом Лондонским Эйлмером, лордом Бакхерстом, лордом-хранителем печати Дж. Пакерингом, было сильно, как никогда, в то время как умеренным советникам, симпатизировавшим пуританам — лорду Берли и Фр. Ноллису — было все труднее сдерживать инициаторов крестового похода против пресвитериан[571]. В самой палате общин произошли важные перемены: в 1593 г. ушли из жизни видные покровители пуритан, члены Тайного совета Фр. Уолсингем и У. Майлдмэй. Все это не могло не сказаться на настроениях парламентского большинства, более не склонного поддерживать опасные инициативы.
Традиционный королевский запрет на дискуссии о положении в церкви был сформулирован в 1592 г. с оскорбительной прямотой: «Боже упаси, чтобы кто-либо был ограничен в том, чтобы говорить „да“ или „нет“ по поводу какого-то билля <…> пользоваться свободой высказывания в таких вещах — в этом и заключается истинная свобода палаты, а не как полагают некоторые, рассуждать там о любых делах, как кому захочется, и определять форму религии или состояние правления, как покажется уместным их праздным умам (idle brains) <…> ни один король, по праву занимающий свое место, не потерпит такой нелепости»[572].
Однако, несмотря на поражение радикальных пресвитериан, умеренные сторонники реформ еще не сложили оружия. Наиболее заметными фигурами среди них были атторней Суда опеки Джеймс Морис и секретарь (клерк) Тайного совета Роберт Бил, выступавшие за прекращение преследований пуританского духовенства, отмену присяги «ex officio», а также повышение образовательного уровня священников и устранение тех недостатков, о которых в парламенте неустанно говорили уже более десяти лет. 27 февраля Морис заявил, что «меры, принимаемые епископами <…> против образованных и благочестивых священников и проповедников <…> с помощью инквизиционного расследования и подписки <…> противоречат Господней чести, королевским прерогативам Ее Величества, законам государства и свободам его подданных. Их вынуждают на основании собственной присяги осуждать самих себя за действия, совершенные ими как частными лицами, слова и мысли, а после допроса отбирают у них бенефиции, разжалуют и поражают в правах, пользуясь их признаниями». Он предложил нижней палате рассмотреть два билля: о запрете расследований, проводимых Судом Высокой комиссии, и о незаконности заключения в тюрьму священников за их религиозные убеждения. Последнее Морис квалифицировал как вопиющее нарушение английского права, в частности, Великой хартии вольностей, и вызов правосудию. У англиканских епископов, по его мнению, не было никаких правовых оснований заключать граждан в тюрьму или ограничивать их свободу: «…мы, подданные этого королевства, рождены и воспитаны в должном повиновении, но далеко не в рабстве и не в зависимости. Мы подчиняемся законным властям и приказам, но не подвластны злой воле и тирании <…> Это наследство было дорогой ценой куплено нашими предками, они пролили за него кровь, и святая обязанность нынешнего поколения — передать его потомкам»[573]. Тезис Мориса о том, что церковные власти узурпируют прерогативы короны и их следует поставить под контроль королевы и парламента, стал весьма популярным среди умеренных сторонников продолжения церковной реформы.
Мориса поддержал Фр. Ноллис, всецело разделявший его взгляды[574]. И он, и выступившие в том же ключе Оливер Сент-Джон и Р. Бил, утверждали, что церковные власти далеко выходят за рамки своей юрисдикции, нарушая нормы общего права королевства. По их мнению, деятельность Суда Высокой комиссии противоречила известному статуту «De Praemunire» (1353, 1393), разграничивавшему судебные полномочия духовных и светских властей, а, следовательно, наносила урон королевской прерогативе.
Итог дискуссии подвел Роберт Сесил, поделившийся своими сомнениями относительно предложенного билля, обсуждение которого шло вразрез с волей государыни. Он сказал: «Поистине, предложивший его — человек ученый и мудрый <…> но что касается билля такого содержания, <…> я не знаю, как его можно принять, ибо Ее Величество прямо запретила вмешиваться в такие дела». Сесил предложил передать законопрект для ознакомления королеве, вызвавшись стать посредником. Иной путь он отвергал, поскольку государыня сочла бы, что предложенные меры ей «навязывают силой»