— Хватит дрыхнуть! Тоже мне, труп нашелся! «Пятьдесят восемь…»
— Ну и черт с тобой. Хочешь проспать до первого мая — спи! «Шестьдесят».
Эстерсон открыл глаза.
— Полина!
— Еще бы не Полина.
— Ты, — сказал Эстерсон.
— Я, — согласилась Полина.
— Что это? — Конструктор показал глазами вверх.
— Потолок. Точнее, подволок.
— Я должен. Идти.
Полина хихикнула.
— Ага, сейчас.
— Искать… Тебя?
— Ну пойди поищи… — сказала Полина с мягкой иронией, но вдруг ее лицо приняло умоляюшее выражение и она зачастила, готовая вот-вот расплакаться: — Роло, миленький, пожалуйста, не пугай меня. Корелов сказал, что с тобой ничего серьезного. Сотрясение мозга, два глубоких пореза и несколько гематом. Но внутреннего кровоизлияния нет! И ни одной трещинки в черепе! Скажи, что все с тобой хорошо, что ты узнаешь свою Полину… Скажи!
— Со мной все хорошо. Где мы?
— В лазарете «Юрия Долгорукого».
— А «Иван…»? «Иван…»?
— «…Калита».
— Да.
— Его пришлось оставить. Ты только не волнуйся, — поспешно добавила Полина, — экипаж спасся!
В душе Эстерсона, который до сего момента вообще не испытывал эмоций (они исчезли еще там, в бункере), начали щелкать первые тумблеры человеческого.
— Как же ты? Я должен был тебя выносить… спасать. Я знал.
— Роло, вот скажи, пожалуйста, как бы ты меня спасал, а?
— Нырнул.
«Кажется, у меня включилось чувство юмора, — отметил конструктор. — Или что-то вроде».
— Роло, ныряющий на пятьдесят метров, это романтично, — согласилась Полина.
— А как вы… выплыли?
— У субмарины есть спасательный аппарат. Когда все началось, меня первой в него загнали, уж поверь.
— Страшно было?
— Очень.
— А что вообще?
— Вообще… Мы победили.
— Всех?
— Всех-всех… Так, давай ближе к делу. Сейчас ты будешь пить бульон.
— Какой еще бульон?
— Из пингвинов.
— Он же вонючий.
— Если варить вместе с щупальцами пленного вражеского пилота, запах отбивает начисто.
— Так ты про пингвинов шутишь?
— Шутит Бариев, а я повторяю… Ну-ка, садись.
При этих словах Полина нажала одну из кнопок в изголовье Эстерсона.
Койка, переломившись в четырех местах и совершив поворот на девяносто градусов, трансформировалась в кресло с высоким подголовником. Все произошло так ловко и плавно, что конструктор осознал метаморфозу, только оказавшись в сидячем положении перед высоким столиком с тремя пластиковыми стаканами.
— Предупреждать же надо.
— Это был сеанс шоковой психотерапии.
— Надеюсь, койка не катапультируемая?
— На следующем сеансе узнаешь. Вот бульон, пей.
— Спасибо… М-м-м-м-м, какой вкусный пилот попался… Жирный… Наваристый… А правда, из чего бульон?
— Угадай.
— На курицу похоже. Свежую. Но это невозможно! На подлодках только концентраты остались!
— Тише, тише. То шепчешь, как осенняя листва, то ревешь, как буйвол. Продовольствие нам привезли. С орбиты.
— Эге… Я отстал от жизни. Скажи еще, что сейчас двадцать третий год.
— Двадцать второй. Пей давай, а то остынет. Кто не пьет бульона, тому не дают яблочного сока. Распоряжение инопланетного оккупационного правительства.
— М-м-м… Сок! Яблочный!
— Из концентрата.
— А я думал, нам и яблок подвезли.
— Знаешь, Роло, если все пойдет так… как нам обещают… то, вполне может быть, скоро мы увидим не только свежие яблоки… но и яблони. В цвету.
Эстерсон не верил своему счастью.
Он жив. Полина жива. Они находятся на борту родной субмарины и, судя по спокойствию Полины, опасность им не угрожает. Более того, она уверяет, что русские «всех-всех победили»!
И вот куриный бульон. Очень вкусный.
Ну чего еще хотеть от жизни?
Остановись мгновенье, ты прекрасно!
Так нет же! Хорошему нет предела! Оказывается, по воле невесть каких добрых гениев они скоро увидят свежие яблоки и яблони в цвету!
А где все это можно увидеть?
Яблоки — много где. Но вот яблони зацветают в ближайшие дни только на Земле. В умеренном поясе Северного полушария.
Конструктор решительно отставил ополовиненный стакан.
— Ну вот что. Я сейчас сгорю от любопытства. Превращусь в кучку пепла. Рассказывай.
— Сперва бульон.
— Никаких ультиматумов! Рассказывай — иначе сразу же сгораю, как люксоген. С бурным выделением пространства дробной размерности.
Разве Полина собиралась сопротивляться долго и всерьез?
— А ты не такой и подкаблучник, — с нескрываемой нежностью промолвила она. — Твоя взяла! Тебе о ком рассказывать — о ягну или о товарище Иванове?
— Можешь начать с ягну. Кто такие?
— Таково самоназвание расы чужаков, которая захватила Грозный. В Глобальном Агентстве Безопасности они также были известны как астрофаги…
«То есть пожиратели звезд», — мысленно перевел Эстерсон, но промолчал, чтобы не перебивать Полину.
— …В общем, во время ночного боя мы захватили несколько ягну в плен. Это было, дорогой мой Роло, позавчера. Так что, если тебе интересно, сколько ты проспал или, скажем прямо, бессовестно продрых, я тебе отвечу: тридцать с лишним часов.
«Ого!» — Эстерсон снова промолчал и только кивнул со значением, дескать: принято к сведению.
— Особенно в ловле ягну отличился Цирле. Он лично пленил четырех сбитых вражеских пилотов! Представляешь? У него обнаружилось феноменальное чутье на чужаков!
— А что, они прятались? Пилоты этих ягну?
— Нет. Наоборот, при первой же возможности они сдавались в плен сами. Но проблема была в том, что большинство из них не имело такой возможности! Ты бы видел эти туши! В условиях тяготения Грозного, лишенные привычной для них техносферы, они выглядели как выброшенные на берег дварвы!
Конструктора передернуло от отвращения.
— Они похожи на дварвов?
— Отдаленно. Хотя ягну все-таки разумны. Это их немного… облагораживает.
— Ты тоже их ловила?
— Да, — сказала Полина с гордостью. — Мы с пингвинами знаешь как геройствовали? Ты бы видел!
— С какими пингвинами? Это кодовое название очередного вашего спецподразделения? Я знаю, у русских в армии всё если не «Барс», то «Касатка», а если не «Касатка», то «Гиацинт», а если не «Гиацинт», то, черт возьми, «Пингвин»! Царство фауны и флоры!
— Ага. А у нерусских всё где не «Дюрандаль», там «Бальмунг», а где не «Бальмунг», там «Химмельдоннерветтер». То-то красота.
— Что такое «Бальмунг»?
— Не знаю, с детства в памяти застряло… А пингвины — обычные местные пингвины. Я же для нашего пингвиненка подходящую маму найти не успела тогда. Меня на «Ивана Калиту» вызвали, сказали, чтобы я поспешила, а то они на дно залечь готовятся. И я прямо с пингвиненком туда приперлась. Можешь себе вообразить, как на меня Бариев наорал.
— Наорал?! Да я этому солдафону…
— Я утрирую. Но рад он не был. И предложил, деликатненько так, «животных на хер за борт». Но поскольку я, как ты знаешь, по распоряжению Святцева хожу в «экспертах по биологическому оружию», я злоупотребила своим служебным положением и сказала, что «животное» мне требуется для экспериментов. Это его сразу успокоило… Затем я накормила пингвиненка, немного поработала с препаратами вольтурнианского всеяда, а потом меня сморило… Пей бульон, остывает.
— Вот так, tovarischi! — патетически вознес голос Эстерсон. — Пока на конструктора «Дюрандаля» сыпались бомбы врага, эта женщина мирно посапывала в своей каюте под предлогом экспертизы биологического оружия!
— У ягну нет бомб, — поправила Полина, выказав недюжинный пиетет к военно-технической точности, которого раньше за ней не наблюдалось. — А «посапывала» я недолго. Ягну, уже покидая поле боя, все-таки достали нас. «Иван Калита» получил несколько пробоин и начал заполняться водой. Ну что было делать? Схватила я пингвиненка — а он с перепугу так разорался, что никакой сирены не надо — и пошла в спасательный аппарат. Что было потом — не важно, но в итоге…
— То есть как это — не важно?
— В другой раз расскажу. Я лучше про пилотов ягну.
— Нет уж, давай-давай.
— Бульон пей.
— Пожалуйста. — Эстерсон демонстративно сделал два больших глотка. — А ты, будь добра, про «потом» расскажи.
— Да ничего особенного. Я узнала у моряков, что случилось, засунула пингвиненка в аппарат и сама туда села, как приказали. А потом спохватилась, что надо планшет с результатами по вольтурнианскому всеяду забрать. И побежала я вот в такой же точно лазарет, только на борту «Ивана Калиты», в пабораторию. Правда, не очень-то добежала… Дверь в переборке оказалась закрыта. Я — назад, а там тоже закрыто… А мне моряки, которые в отсеке были, и говорят: «Что же вам, Полина, в аппарате не сиделось? У нас-то служба и долг, а у вас? Теперь вместе помирать придется».
— Героиня, — проворчал Эстерсон.
— Я знаю, что тебе нельзя такие страхи рассказывать. Но раз уж проговорилась… Мы там, в отсеке, прокуковали до полудня, но потом нас вытащили.
— Ничего себе. Это ведь жутко сложно. Как они управились?
— Нас спасло то, что «Иван Калита» лежал на сравнительно небольшой глубине. И за нами спасательный аппарат смог повторно спуститься, он у них куда лучше того скафа, на котором мы плавали.
— Ну еще бы! Военная штука, да еще на весь экипаж, как ты уверяешь. Наверное, полноценная подлодка, только небольшая… Забавно, я, к стыду своему, не знал, что такая на русских субмаринах есть.
— Есть-есть. Они спустились, как-то на верхнюю палубу пробрались, что-то загерметизировали, откуда-то воду откачали, где-то дырку прорезали… Я еще такую умную аббревиатуру запомнила: ВДД… Чуть что — сразу ВДД вспоминали и какие-то вентили крутили.
— Наверное, не ВДД, а ВВД. Воздух высокого давления.
— Уф, это для меня слишком сложно… Вытащили нас, короче говоря. Свезли на берег… Волновали меня два существа: ты и пингвиненок.
— О, это великая честь для меня! Стоять на одной доске с маленьким пингвином! Вот еще подрасту в твоих глазах — глядишь, и с большим пингвином сравняюсь.