— Если ты еще не поняла, — снова начали глаголить уста младенца, — церковники стали орудием в руках магов.
— Маги лишили мир волшебства, хочешь сказать? На такое способен только сумасшедший.
— А кто сказал, что чародеи — нормальные? Дети Мимира — есть такие… а, знаешь? Эринии(1) сказали, что они боятся каких-то других магов до потери сознания, поэтому обезопасили себя, как могли.
Прямо-таки повод гордиться собой — надо порадовать Дара. Или — еще одна гиря, чувство вины на наши шеи.
— Так почему ты, мой милый цыпленок, не отправишься сразу к Детям Мимира — тем более, что сейчас они безопасны.
— Если ты еще…
— Всё, всё, поняла! Вы не знаете, где найти этих мелких паразитов, поэтому надеетесь добыть нужную информацию у романтиков костра и топора.
Норны закивали.
— Если бы ты нам помогла…
— Если вы мне поможете, я помогу вам. Говорите, обычные люди вас не видят, так? Мне нужны будут невидимые помощники, когда я попаду в монастырь.
— Тогда — копать? — воодушевился Амур.
— У тебя нездоровые фантазии, мальчик. Я просто-напросто стану послушницей.
— Просто-напросто, — хмыкнуло дитя. — Для стать монашкой не так-то легко: уж я-то знаю.
— Много будешь знать, скоро… облысеешь. Заканчивайте свою подрывную деятельность, и следуйте за мной. Ать-два, левой, правой!..
ДАРМ'РИСС
Так ни до чего путного я и не договорился со Скупщиком. Злой, как тысяча демонов, вернулся к воротам, где Хоуп всё еще беседовала с монашкой. Женщины! Будут сплетничать даже на пороге царства Вечной Жизни.
Кстати о женщинах. Из-за поворота стены показалась моя рыжая спутница, сияя, как начищенная медная ложка. Она поохала мне ладонью, приложила палец к губам. И вовремя: я едва не расхохотался в голос при виде её эскорта: маленького толстенького ангела и трех дамочек с лопатами. Эта разношерстная компания с самыми серьёзными лицами маршировала, отбивая такт босыми пятками.
Боги мои, у девчонки просто талант попадать в неподходящую компанию — взять хотя бы меня.
Хоуп поклонилась монашке, и последняя удалилась в монастырь, закрыла за собой дверь.
Женщина подошла к Лаэли, с жаром пожала её руку, не замечая волшебных существ. Значит, обычные люди их не видят, так?
— С завтрашнего дня я стану послушницей в монастыре. И это всё благодаря тебе!
— Я очень рада, — Лаэли обняла свою старшую подругу, но её лицо было искажено, девушка кусала губы. — Бог будет милосерден к тебе.
— А ты, ты станешь моей сестрой? Пойдешь со мной? Настоятельница сказала, что будет рада принять мою подругу, — Хоуп отстранилась от магички, посмотрела ей в глаза. — Пойдешь, Лаэли?
Она даже не взглянула на меня.
— Да, Хоуп.
Поздно вечером, когда все уже легли спать, я потихоньку прокрался на кухню. В свете единственной оплывшей свечи видно было руки Лаэли, сложенные на столе. Она разговаривала с Амуром — услышав скрип двери, оба обернулись.
— Вот и третий заговорщик. Будешь есть?
— Нет, я не голоден.
Девушка фыркнула, встала, шурша длинной юбкой, и поставила передо мной блюдо с холодным мясом.
— Послушай пока нас с Амуром. Осталось, в общей сложности десять дней, прежде чем сюда на выручку явится половина универа. Завтра мы втроем — то есть малыш, Хоуп и я — отправимся в монастырь. Ещё два дня мне придется вести себя максимально прилично; надежда будет только на Амура: но, если в монастыре есть Дети Мимира, маги, они его заметят.
— А что ты будешь делать после этих двух дней карантина?
— Полагаться на авось — и дипломатические таланты, приобретенные за время сожительства с дроу и демоницей.
Амур слушал, одобрительно кивая, жуя кусок сыра.
— Это опасно, — медленно сказал я. — В тебе могут опознать мага.
— Как? Ведь ауру не видно. Амулет я сниму и отдам тебе. Риска нет абсолютно никакого, Дар.
Всё же я опасался — какое-то смутное предчувствие… Не хочу отпускать девчонку одну. Но, судя по упрямо вздернутому подбородку, она будет прислушиваться ко мне не больше, чем к этой самой холодной свинине, если бы та заговорила.
Вкусно, кстати.
— В таком случае, каждый вечер в шесть я буду ждать тебя у ворот.
— Или Амура.
— Нет, тебя, — я заупрямился. Демон, она подумает, что я ей не доверяю. Но девушке такое даже не пришло в голову.
— Ладно, если так жаждешь лицезреть мою физиономию — let it be so(2).
Лаэли сняла восковой саван со свечи(3).
— На кого он показывал? На меня, — и тихо засмеялась. — Не верю в приметы. А ты?
— Верю в то, что рыжие девушки приносят неприятности.
Лаэли показала мне язык. Давно мы не были в таком хорошем расположении духа.
— Рыжая-бесстыжая.
— Моль бледная. Завидуешь!
Я поднялся во весь рост и навис над девушкой, измышляя ответную реплику, когда меня насторожил тонкий звук, как будто… тетива?
Амур, прикусив язык от усердия и закрыв один глаз, старательно целился в кого-то нас из своего игрушечного лука. Но, судя по рассказам Лаэли, проблемы он вызывал нешуточные.
Ведьмочка схватила клетчатое полотенце и смахнула волшебное существо со стола.
— Эй, я работаю! — возмутился оскорбленный в лучших чувствах мальчуган.
— Я тоже, — оскалилась моя подруга, схватила метлу и, напевая, вымела духа за дверь.
ЛАЭЛИ
Кто в тринадцать лет не размышлял о самоубийстве? Как сладко и больно жалеть себя, погибшего во цвете лет! И — ух, как они все пожалеют, что не понимали юное существо, которое зачахло во мраке своей комнаты, проливая горькие слезы над гениальными (без сомнения!) рифмами "кровь — любовь"…
Для меня же самым страшным кошмаром — и местью всему человечеству — был уход в монастырь. Не знаю уж, благодаря рано проявившимся магическим способностям или семейке Адамс, фанатикам священного отакуизма, но монастырь мерещился моим неокрепшим нейронам зловеще громадой, уйти куда — значит похоронить себя заживо.
И вот, сейчас я была на пороге этого кошмара. Серые тучи рваным саваном нависали сверху, грозя пролиться холодным дождем, ветер зловеще хохотал и нахально пробирался под теплую вязаную накидку. Трагический настрой несколько портил Амур, мелко семенящий за нами с Хоуп, ядовито комментирующий фигуры всех проходящих мимо монахинь. Он клятвенно пообещал, впрочем, не использовать лук (почему-то сохранивший магические свойства) на территории монастыря, где монахи и монахини хоть и редко, но все же встречались на общих службах.
Наша проводница отвела нас в скромную келью, где Хоуп и я должны были жить во время послушничества. Две кровати, мрачный шкафчик, угол с иконами и молитвенником. На кроватях лежали серые рясы — и мне невольно вспомнился первый день в МУМИ. Пожалуй, здесь тоже следует ожидать подвоха.
— Одевайтесь, — властно приказала монахиня.
Ну что, косплеим монашек?
— Извините, — пропыхтела я минуту спустя. — А побольше размера нет?
Женщина приподняла брови.
— Но ведь ряса длинная, тебе как раз до щиколоток. В талии и плечах, пожалуй, даже широка.
— Да, но вот… грудь не помещается.
Одеяния не были рассчитаны на земных девушек, явно. Не виноватая я.
— Не отрезать же её.
Монахиня смерила мою часть тела оценивающим взглядом.
— А вообще-то хорошая идея. Надо сказать об этом матери-настоятельнице и ввести в обычай…
От страха объем моих первых девяноста резко уменьшился.
Чувствую, меня здесь ожидает множество чудесных минут…
За первый день, как и следовало ожидать, ни мне, ни Амуру ничего не удалось узнать, поэтому Дара я не смогла обнадежить. Странное дело, моего железобетонного коллегу продолжали терзать опасения — он настойчиво предлагал мне бросить всё к Вааловой(4) бабушке. И именно это заставило меня с упорством настаивать на продолжении эксперимента. Не хочу больше поддаваться остроухому!
Или — не хочу больше оказываться рядом с ним? Близко, так близко, что даже кожа кажется сомнительной преградой между двумя душами — что уж говорить об одежде… Нет, не хочу. Не понимаю себя. Как будто голова говорит одно, а… а тело — другое.
Брр.
Так вот. В этот же самый первый день нас, послушниц, нагрузили таким объемом работы, что большинство к вечеру уже не стояли на ногах. Однако во мне не было сочувствие к товаркам по несчастью — вспоминая поединки с дроу на скимитарах или практические задания Ринальдо, где смерть была вполне возможным исходом, я радовалась "передышке".
Поэтому на вечернюю общую службу пойти смогли только трое — благо, это было необязательным удовольствием. Меня подгоняло (кроме чувства долга) страстное любопытство: какие, интересно, юноши уходят в монастырь? И бесенок внутри не давал покоя, нагонял шальные мысли. Честно слово, как могла, старалась не поддаваться искушениям!
Из великолепного зеленого весеннего вечера, горько пахнущего сгоревшей травой и влагой, мы вошли, в свой черед, в мрачный собор. Он был огромным, рассчитанным на все население мужского и женского монастыря, и при этом еще и оставалось свободное пространство!
Ряд колонн вел к алтарю, собор изнутри совещался алыми и голубыми лампадками, мечущийся свет которых выхватывал из мрака лица монахов и монахинь. Жутко.
И так, век за веком, напевные и невнятные слова молитв, смиренно опущенные глаза, слезы просветления или раскаяния, мирра, ладан и воск. Бог есть любовь. И Смерти нет.
Чувствую себя такой одинокой среди этих людей. Я знаю то, чего не знают они, но мне от этого ни капли не легче… Сессен, Алхаст, как мне не хватает вас!
Хоуп потянула меня за плечо, возвращая в реальный мир. Зашептала на ухо, обдавая горячим дыханием кожу на шее.
— Смотри, смотри, это отец-настоятель!
Усилием воли я заставила себя заинтересоваться происходящим. Отец-настоятель был благообразным седым мужчиной средних лет, с сединой на висках, но без залысин.
Чересчур благообразен — как с картины. Я чувствую переигрывание… Сколько демонов скрывается в твоей душе, священник?