– Сам‑то как?
– Как, – невесело усмехнулся Ленар, – каком кверху, вот как. Видел, что делается?
– Видел. В Бегишево таможню поставили. И на трассе тоже.
– Сволочи, – выругался Ленар, – сволочи конченые.
– Это вообще как понимать?
– А ты не слышал – в Москве представительство расстреляли.
– Что‑то слышал… – Я занимался выборами, а когда реально занимаешься каким‑то делом, то тебе, получается, реально ни до чего. Кроме того, я новости по телевизору в последний раз несколько лет назад смотрел.
– Ну, вот. Ты что‑то слышал. А в Казани это сочли объявлением войны.
– Постой. Ты мне, что ли, предъявляешь?
– Да никому я не предъявляю… – Ленар еще раз выругался, – дети там…
– То есть как?
– Так. Алсу уехала и детей увезла… – Ленар сплюнул, – надо было ждать… гадина. Взяла машину. Детей забрала из школы. И рванула. В Казань.
Ясно…
– А ты чего?
– А ничего. Детям, оказывается, будет лучше там. Тесть возглавил какую‑то организацию… громче всех там орут.
– На развод‑то подал?
– Да подал. Только вот как думаешь, сейчас будут этот вопрос решать, а?
Я зло усмехнулся.
– Знаешь… не ты первый. В девяносто первом бабы, дряни, с мужьями разводились, указывали в качестве причины «не могу жить с коммунистом». Вот и мы с тобой сейчас – коммунисты получается. За убеждения свои, блин, страдаем.
Достал телефон, набрал номер. Прикинул – время еще детское.
– Да… – Фоном была музыка.
– Константин Борисович, не отвлекаю?
– Нет, говори.
– Помощь нужна. В Татарии есть у нас кто?
Тир был динамовский в центре Уральска. Стадион «Динамо» у нас в городе расположен очень интересно, он как бы образует единый комплекс и со зданием центрального аппарата МВД, и со зданием республиканского УФСБ. Когда‑то давно была команда «Динамо», которая играла на этом стадионе, но она развалилась в начале нулевых, и стадион, приличный, кстати, остался бесхозным. Сотрудники запросто могут ходить и тренироваться, плавать в недавно полностью перестроенном бассейне, но главное: стадион может запросто использоваться для посадки вертолета типа «Ми‑8». Интересно, есть ли какие‑то планы, связанные с этим?
Впрочем, о чем это я? Есть, конечно…
– Стрелок готов?
Я передернул затвор – на «М4» он сзади, снял с предохранителя.
– Готов.
– Огонь!
Начал бить одиночными… «М4» оставляла приятное впечатление, не лягалась, отдача очень мягкая, почти как у мелкашки. Пластик… наверное, на оригинальной версии он получше, но если стрелять в перчатках – все равно.
Первый магазин выбил одиночными, потом – один за другим еще четыре, очередями. Последний – одной длинной очередью.
Ни одной задержки. А еще – Китай…
– Стрельбу закончил!
– Разрядить, показать!
Магазин – долой, затвор – назад.
– Осмотрено, на предохранитель…
На электротяге подплыла мишень. Ее центра – просто не было…
– Норм…
– «Эм Пи пять» возьми. Отличная машинка.
«Эм Пи пять». Самый известный пистолет‑пулемет в мире, это первый пистолет‑пулемет послевоенного типа, с полусвободным затвором. Если стреляешь из того же «ППШ» или «МР40»[16] – свободный затвор перед выстрелом срывается и идет вперед, оружие дергается. У «МР5» при выстреле затвор закрыт, как у автомата. Поэтому он очень точный. Его производит, по‑моему, больше десятка стран – сама Германия, Малайзия, Нигерия, Судан, Пакистан, Турция, Китай, еще кто‑то. У меня в руках была китайская версия. Пластик на ощупь дешевый – но немецкую конструкцию сложно чем‑то испортить. На крышке ствольной коробки переходник и дешевый, вологодский прицел – а более дорогого и не надо, отдачи тут нет почти…
Пострелял из него, в быстром темпе выбил два магазина – ожидаемо точно. Затем отложил оружие и взялся за «Вепрь»…
Зачем я все это рассказываю? А затем, что время такое. Знаете… в одной книге вычитал – хватит уже говорить, уже мочить надо. Вот оно. Уже мочить надо. В девяносто первом решили разойтись по‑хорошему, и что?
На границе второй Украины я жить не буду. Точка.
Чем хорош тир? Тем, что там невозможно организовать прослушивание. От грохота выстрелов не выдержат слухачи и сойдет с ума аппаратура…
Два депутата городской думы, два депутата Госсовета, два помощника депутатов Госсовета и один помощник депутата Госдумы – вот такими наличными силами мы собрались для того, чтобы решить, как спасти Россию. А спасать ее уже было нужно…
– Движуха уже идет… – спокойным, безэмоциональным голосом рассказывал Виталий, – заходит татарский бизнес. С ними заходят отморозки, набчелнинские и казанские в основном. Вахи, хотя есть и просто бандюки. Работают просто – приходят и говорят: сюда заходят татарские деньги. И ты – либо продаешь им бизнес по дешевке, либо у тебя будут неприятности. Шпана – отмороженная вконец, могут машину, дом поджечь, в магазин или заправку бутылку с бензином бросить…
Я про себя подумал: «Ослабели». По меркам девяностых – это так, шалости. У нас в городе завалили четверых воров в законе. Соваться сюда опасались что казанские – их прямо у вокзала выцепляли и начинали бить, что самарские. Однажды самарские – они занимались поставками комплектующих на автозавод – приехали разбираться по деньгам. Сунули кого‑то рожей в корзину для бумаг – и рванули на Пермь, потому что оставаться в городе даже час было опасно. Но не успели – их как раз на пермской трассе и догнали. Еще гонял тут у нас желтый «Лотус Эсприт», тачка приметная – кому‑то из воров принадлежала. Тоже расстреляли из автоматов на пермской трассе. Одно время у нас в городе не было смотрящего от уголовников – никто не шел. Уральск курировал смотрящий по Перми, в городе не появляясь…
Потом мы отошли от всего этого. И стали слабыми. Я иногда смотрю на Украину и думаю: а как лучше? Вот Украина – там сохранились бандюки, олигархи, как у нас в девяностых. И вроде это плохо. Но в критический момент именно они определили ситуацию в Харькове и Днепропетровске. Власть колебалась, милиция ни во что не вмешивалась – а они не колебались. И вмешались. Можно сколько угодно проклинать их за то, что они сотворили, а они сотворили тяжкие преступления, за которые рано или поздно придется держать ответ, – но вот именно в тот момент они спасли Украину. Не факт, что Украина долго просуществует, но то, что она существует до сих пор, – это их заслуга. Их и крайне правых. Нам нельзя их прощать, нельзя перестать ненавидеть, но понять – надо.
А у нас есть те, кто готов убивать за Россию? Потому что те, кто готовы убивать за то, чтобы России не было, – есть. Я это точно знаю…
– …на рынке уже собирают закят и джизью. Вот такие вот дела, котаны…
Все смотрели на меня. Правильно, я же из Москвы. Вроде как – представитель власти. Хотя какой, к черту, власти – нет больше власти…
– У нас стволов на руках сколько? Примерно? Сто наберется? Ну?
– Наберется.
– А чего тормозим? В городе три оружейных производства – одно сборочное и два полного цикла. На Дерябина, на Телегина – сдают офисы. На Карла Маркса, на Промышленной – тоже. Снимаем там офисы, в угрожаемый период заводим людей. На Телегина – там вообще с заднего двора прямой выход на оружейку. Они сто пудов пойдут грабить, им надо будет оружие. Если в критической ситуации договоримся – деньгами, как угодно – и займем оружейки первыми, город будет наш. Соображаете?
Вижу – не совсем. Трудно. Трудно, имея деньги, какой‑то бизнес налаженный, какой‑то статус в обществе, взять и захватить оружейный завод, раздать оружие своим сторонникам, организовать то, что на языке закона называется «незаконное вооруженное формирование». Трудно шагнуть за грань, понимая, что возврата назад не будет – пан или пропал. Трудно – но… надо. Потому что когда к тебе вломится бодрый такой здоровячок с бородой, без усов, щелкнет предохранителем, лязгнет затвором и сообщит, что ему понравилась твоя квартира или твой дом и он тут теперь будет жить, – будет уже поздно. Они в таких ситуациях не сомневаются – и склады оружейные захватят, и оружейный завод, и полицию разгромят, и армейские части блокируют, и все, что надо, сделают. Если надо – баб, детей перед собой пустят, но пройдут, добьются своего. Они как пчелиный рой, как муравейник. Они такие. А мы – нет. Мы государственники. Нам надо перешагнуть через себя, чтобы понять, что государство – это не что‑то отвлеченное, это мы все, и конкретно от тебя зависит, какая власть будет в твоем городе и будет ли вообще.
– Мужики, я знаю, что говорю. Или мы их – или они нас, нас в угол прижали. Я сейчас с Бобенковым работаю. Я за него готов подписаться – он не гнилой, настоящий. Послушайте сейчас меня…
Поверили или нет – я не знаю. Но я сказал как смог. По крайней мере, сказал честно.
Зачем? Затем, что меня чуйка никогда не подводит. Надо собирать сторонников. Иначе сомнут…
На улице Ленар достал из машины папку с документами. Я посмотрел – все в норме, заверено нотариусом. Свидетельства о браке, свидетельства о рождении детей.
– Собирали, когда на Мальдивы ездили… – сказал Ленар и отвернулся.
Ющук мне перезвонил. Контакт в Казани дал.
– Братан, слышишь? Я отзвоню из Казани. Покажу все это человеку, он скажет – можно что‑то сделать или нет. Я тоже на него посмотрю. Можно доверять – нельзя. Понял?
– Понял. – Ленар повернулся, твердо сказал: – Должен буду.
– Пока рано.
– Нет, не рано.
– Тогда можешь сразу и отдать. Проследи сам, чтобы тут все пучком было. И когда придет время решать – ни перед чем не останавливайся.
– Обещаю.
– Мы не за чужое, брат. За свое. За землю для наших детей. Дальше уже отступать некуда. Не то что Волга – уже Кама за спиной. Некуда больше нам отступать… И еще одно…
Казань, РоссияАметьевская магистральСпецоперация22 мая 2018 года
Электрички до Казани еще ходили нормально…
Обычный для меня путь, обычная электричка с Уральска – идущая на первый путь Казанского вокзала.