Пистолет я купил на одном из многочисленных строительных рынков Краснодара – тут они повсюду. Доехал на такси, попросил остановить пораньше, пошел пешком. Опять те же надписи на крымско‑татарском, и кажется, еще и арабском, опять явное преобладание мужчин призывного возраста. Многие из них ничем не заняты и ищут, чем себя занять. Очень взрывоопасная смесь…
У забора – много машин с кавказскими номерами, и говор, говор, говор. Будто шум улья. Понятно, о чем говорят, – о Кавказе. Я бы тоже говорил… да слов нет.
Прошелся, у торгового места, где торговали запчастями к мотоциклам, остановился.
– Салям алейкум.
– Салям… – торговец, низенький, волосатый, настороженно посмотрел на меня.
– «Иж» есть?
– Вот тут, справа.
– Мне другой «Иж» нужен.
– Какой другой, дорогой, здесь все есть.
– Тот, что стреляет.
Торговец воровато осмотрелся.
– Пистолет, что ли?
– Ага.
Через несколько минут я потратил восемьсот долларов и стал обладателем пистолета «Зигана». Это одна из самых распространенных марок пистолетов в Турции, а сам пистолет – это модернизированный «ТТ» под калибр девять миллиметров. С патронами проблем тоже не было, дали целую пачку, а вот магазина запасного не было. Но и так сойдет. Проверить стрельбой не удастся, но вот разобрать и посмотреть – надо.
Сам факт того, что в городе в ходу турецкое оружие, и явно в немалом количестве, навевал невеселые мысли. Понятно, что порт и с той стороны Турция, а рядом – Грузия. Понятно, что при таком грузообороте – слона провезти можно. Но – все равно. Если думаете, что Турция смирилась с традицией поражений от России, с тем, что ее оттеснили от Кавказа, выгнали из Крыма и лишили этих благодатных земель, – вы глубоко заблуждаетесь. Понятно, что в лоб они не полезут, они не дураки. Но привезти сюда оружия, плеснуть бензина в огонь – они могут. И про Великий Туран не забыли[32].
Контактер из местных спецслужб прибыл потемну, в кафе не пошел. Предложил просто прогуляться.
– В Чечне были? – сходу спросил он.
– Был, – ответил я.
– Тогда поймете. Это второй Хасавюрт, только еще хуже.
– Мне поручили уже сейчас продумывать варианты, – сказал я, – чтобы не было второго Косово.
– Косово? Да тут уже сейчас Косово, не заметили?.. Народ едет из деревень в город – а на его место приходят пастухи с Кавказа и начинают пасти скот. У всех и родственники, и автоматы. Помните дело Цапков?[33]
– Что‑то припоминаю.
– Я ничего не хочу сказать по расследованию – но на тех землях уже кавказцы. Как только государство разгромило Цапков – эти земли моментально раздербанили под себя чиновники, а потом они каким‑то образом оказались у кавказцев…
Дело Цапков я знал – нет, не знал. Помнил. Скандал был знатный. Группировка, существующая уже как минимум в двух поколениях. Цапки – это криминал, подтянувший под себя землю, подкупивший милицию, договорившийся с властью – и ставший хозяином целого района. По слухам, у Цапков на поле работали даже рабы – хотя, скорее всего, не рабы, а долги так отрабатывали. Цапки опирались в своем контроле над районом на отмороженную молодежь, взрослыми был только костяк группировки. И они – то ли по пьяни, то ли обдуманно и хладнокровно – не остановились перед убийством двенадцати человек. Просто вырезали целую семью, включая грудного ребенка, подожгли дом и пошли бухать.
Что это? А то же самое, что и в Чечне. Почти один в один – сильная семья, собственность, дом, рабы. И бойцы – в основном молодежь, которую кормят с криминальных в основном доходов. Удивительно, но Цапки проявляли себя точно так же, как и амиры, валии, кадии – они следили за порядком в родной Кущевке, пресекали появление там чужаков, раздевали «громкие» машины. Добавить минарет и азан с него – и Чечня, сущая Чечня. А почему так? А потому, что по‑другому не получается. Когда государство не устанавливает и не контролирует соблюдение правил игры, когда мент… мент тут даже не продажен, мент просто понимает, что если он сцепится с кавказцами, то когда ночью его придут убивать, никто не поможет. То остается только одно – либо отдавать все на прокорм волкам, либо самому становиться волком. Вот и все.
Раньше тут был порядок, и порядок, обеспеченный проверенным инструментом – казаками. Казаки жили общинами, владели землей, постоянно были вооружены – и контролировали и границу, и что происходит на земле. А сейчас казаки – за некоторыми исключениями – это ряженые, помахивающие нагаечкой, и максимум, на что их хватает, – это контролировать продажу водки и пороть пьяных. А тот, кто готов взять в руки автомат и защищать страну, уже сидит. Как Молодидов[34]. Потому что мужчина, готовый не по приказу, а по зову сердца взять в руки автомат и пойти сражаться за то, во что верит, – враг государства. Потому что опасен для государства. И срок ему всегда находится.
А пока такой сидит – другие такие же, но горцы, землицу подгребают, где силой, а где и хитростью. Но нахрапом – почти всегда.
А потом… да‑да… право наций на самоопределение… уважение культурных особенностей… право на отправление религиозных потребностей… и привет.
– …некоторые районы уже потеряны, особенно приграничные. На базарах – почти открыто закят и джизью собирают… религиозный рэкет. Русские пацаны ислам принимают, потому что видят – там сила, там не оставят, там горой друг за друга… Если кто по уголовному делу идет – тоже не оставляют, вывезут, отправят в Сирию, в Ирак…
– Мне надо создать здесь филиал охранной структуры. Возможно, до нескольких сотен человек, со служебным оружием. Чем конкретно можете помочь? Помещение… тир… информация…
И по последовавшим за этим простым вопросом словам я понял – нет. Бессмысленно. С этим – говорить о чем‑либо нет никакого смысла. Этот – из тех, кто будет жаловаться и рассказывать о трудностях, не понимая одной простой вещи: это – его зона ответственности. И если он не может ничего сделать с тем, о чем рассказывает, – то пусть уходит с должности и уже на законных основаниях ничего не делает.
А к национальным демократам он примазался в расчете на то, что это будет новая партия власти. Только и всего. И таких – явно не один, не два.
На следующий день произошел митинг.
Именно произошел, почему – поймете позже.
Началось все с того, что Ющуку (уважение к которому у меня пошатнулось) захотелось как взрослому выступить перед народом. Толкнуть речугу. Председатель Государственной думы как‑никак. Заранее договорились, спичрайтеры написали речь, даже отрепетировали в самолете, а местные власти – подсуетились и собрали митинг. Как митинги собирают – по заводам, по колхозам разнарядка, приглашают на беседу лидеров диаспор… диаспоры потому, кстати, и имеют такое влияние, что договариваться надо с одним человеком, и если договорился – и придут, и проголосуют. И вот – собрали митинг и в Краснодаре. В городе, в котором уже хватало вынужденных переселенцев и который закипал как кастрюля на костре…
Мы ехали с собрания актива в ДК железнодорожников, несколькими машинами. Я в последней, Ющук где‑то впереди, а Кухарцева я вообще не видел, хотя он летел с нами. Перед Краснодарским ЦКЗ поставили трибуну, собрался народ. Местный колорит – в оцеплении, помимо милиции еще и казаки с нагайками…
Я где‑то читал, что концерт делается за три минуты либо не делается. В зависимости от того, что ты от зала почувствовал. Ющук не почувствовал ничего. Когда можно было. Вот в этом‑то и было его отличие от Куликова, демократа еще старой волны, выступавшего на протестных митингах в девяностом. Быть политтехнологом, даже очень хорошим политтехнологом, – еще не значит быть политиком.
И читать без бумажки, широко улыбаясь, – недостаточно для того, чтобы понравиться людям. Потому что сейчас не восемьдесят пятый. Тогда людям немного и надо было, и политик, говорящий не по бумажке и называющий вещи своими именами, вызывал дикий восторг. А сейчас эти же люди были многократно кинуты, выслушали сотни невыполненных обещаний – народ был осторожным и недоверчивым. К политикам недоверчивым по определению…
Ющук начал с того, как он рад видеть Краснодар цветущим и богатым городом, что это настоящая черноморская столица России – но в него тут же полетел помидор. И хотя он не долетел до него, а шлепнулся об трибуну – впечатление было создано.
Я стоял в задних рядах и видел, как Ющук пытается вернуться к выступлению, но выкрики и непрекращающийся гул не дают ему это сделать. Наконец, он просто сдался…
– Хорошо! – он поднял руки. – Хорошо.
Гул.
– Если вы не хотите слушать меня, я с удовольствием послушаю вас. Давайте, кто поднимется сюда?
Не знаю, на что он рассчитывал, потому что на трибуну заскочили двое, потом еще двое. Один из них был в камуфляже, без знаков различия.
– Ты лучше нам скажи, зачем Кавказ отдали?!
– Кавказ мы не отдали! Кавказ мы не отдали!
– Кавказ отдали, там теперь такие, как Дудаев, будут! А нам как жить? Вот я – фермер, у меня земля в деревне есть! Мне уже приходили, говорили: не отдашь добром, потом бесплатно заберем, а ты будешь рабом! Как нам жить, скажи?!
– Мы вас защитим…
Дурак…
Я уже протискивался вперед – Ющука я знал.
– Ты, что ли, защитишь, защитник?! Мы за вас голосовали не для того, чтобы вы русские земли разбазаривали. Правильно я говорю, люди?!
– Правильно! Любо!
– Я…
И в этот момент меня ударили шокером… ударили хорошо, профессионально, в почку. Что говорил Ющук, я больше не слышал и не видел того, как толпа прорвала милицейское оцепление, не особо и сопротивлявшееся, и стащила председателя Государственной думы с трибуны…
Короче, конкретно меня приняли.
Как меня вытащили из толпы – я не знаю. На чем и куда меня везли – тоже не знаю. Очнулся, когда на меня плеснули ведро холодной воды. Я лежал на каком‑то кафеле… это был не бассейн, а что‑то вроде… большой бани, что ли. И я был в окружении.