Руфус Уэстерфилд медленно двигался по своей вселенной обратно.
Другой исследователь, на этот раз некий доктор Франсуа, нашел другой знак, за которым Руфус и следовал, как Тезей по лабиринту, где в темноте притаился Минотавр. Доктор Франсуа тренировал своих подопытных так, что они могли стучать телеграфным ключом со скоростью три сотни ударов в минуту. Потом он применял жару или холод — осторожно, не отвлекая подопытных. И жара сокращала их восприятие времени. Тогда телеграфный ключ стучал еще быстрее. Академически говоря, они становились старше, когда их окружало тепло. В холоде время бежало медленнее, как в дни юности.
Конечно, все это не так просто. Сердечно-сосудистая система в машине человеческого организма нуждается в мощных стимулах, печень со временем почти перестает вырабатывать красные кровяные тельца. Для таких людей время не может обернуться вспять без посторонней помощи. Применялся и гипноз. Семьдесят загроможденных привычками лет требовали немало чистки, к тому же нужно было справляться и с более скрытыми проблемами. С представлением о самом времени, которое течет беззвучным потоком — и все быстрее и быстрее, чем ближе подходит край чаши.
— Это не тот человек, — повторил Морган без всякого выражения, глядя в лицо Биллу.
— Конечно, человек тот же самый. — Билл раздраженно дернул плечами. — Это отец в шестьдесят лет, не правда ли? Кто же еще?
— Тогда зачем ты мне это показываешь?
Молчание.
— Глаза, — осторожно сказал Билл после паузы. — Они… немного другие. Да и наклон лба тоже. И угол скул не… ну да, не совсем такой. Однако нельзя сказать, что это не Руфус Уэстерфилд.
— Мне бы хотелось их сравнить, — задумчиво сказал Морган. — Может, зайдем?
Когда они поднялись на верхнюю площадку, сиделка как раз закрывала за собой дверь.
— Он спит, — одними губами произнесла она, и ее очки блеснули в их сторону.
Билл кивнул, обошел ее и тихо открыл дверь.
За дверью была большая и пустая комната, и в почти монастырской ее простоте кровать с затейливой резьбой казалась неуместной. Тусклый ночник на столе у двери бросал, словно угасавший в камине огонь, длинные ломаные тени вверх — на стены и потолок. Человек в постели лежал тихо, закрыв глаза, и его тонкое, изборожденное морщинами лицо с узким носом резко выделялись в темноте.
Они тихо пересекли комнату и встали, глядя на него. Тени смягчили лицо на подушке, сообщая ему иллюзию возвращающейся молодости. Морган поднял фотографию, чтобы на нее попало хоть немного скудного света, и принялся изучать ее, поджав губы под черными усами. Конечно, это тот же самый человек. Тут не ошибешься. И внешне два лица одинаковы. Но если вглядеться пристальнее…
Морган чуть подогнул колени и замер, чтобы увидеть угол лба и щеки в таком же ракурсе, как и на фотографии. Так, согнувшись, он простоял целую минуту, переводя взгляд с лица на фотографию. Билл с тревогой наблюдал за ним.
Потом Морган выпрямился, и в это время поднялись и веки старика. Руфус Уэстерфилд лежал, глядя на мужчин, и не двигался. В его глазах отражался свет ночника, делая их очень черными и очень яркими. На старом лице только взгляд был живой и насмешливый — молодой, мудрый, веселый.
Сначала никто из них ничего не говорил, потом глаза старика весело прищурились, и Руфус рассмеялся — высоким тонким смехом, который оказался старше его лет. В смехе слышалась старческая немощь, а шестидесятилетнему мужчине еще не полагается быть дряхлым. Но после первого надтреснутого хихиканья звук сделался ниже и перестал быть старым. Голос Руфуса ломался, возвращаясь из старческого, как голос подростка ломается, чтобы стать голосом взрослого мужчины. Такая ломка голоса — дело обычное, и, наверное, ломка голоса у Руфуса — тоже; в его жизни создавались новые нормы, ведь происходящее с ним было уникально.
— Вам, ребята, что-то нужно? — спросил Руфус.
— Нормально себя чувствуешь? — спросил Морган.
— Чувствую себя на десять лет моложе, — усмехнулся Руфус. — Что случилось, сынок? Ты, похоже…
— Да нет, ничего. — Билл убрал с лица хмурое выражение. — Я почти забыл про твои фотографии. Мы с Питом тут говорили…
— Ну, давайте быстрее. Я хочу спать. Я сейчас быстро расту, вы же понимаете. Мне надо много спать. — И он опять рассмеялся, уже без всякой хрипотцы в голосе.
Билл поспешно вышел.
— Верно, ты растешь, — сказал Морган. — И на это требуется энергия. Хорошо сегодня себя чувствовал?
— Отлично. Ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь забыл?
— Не совсем. — Морган усмехнулся. — Хотя… я хочу, чтобы ты… немного подумал. Когда Билл закончит.
Руфус кивнул:
— А что это у тебя под мышкой? Знакомая рамка. Я знаю того, кто там изображен?
Морган автоматически опустил взгляд на рамку, которую держал в руке — лицевой стороной к себе. Билл, который в этот момент вошел вместе с сиделкой в комнату, увидел блестящий заинтересованный взгляд старика и то, как Морган прячет глаза.
— Нет, — ответил Морган. — Ты его не знаешь.
Рука Билла дрогнула. Шприц для подкожных инъекций, который он держал в руке, дернулся так, что с кончика иглы соскочила капля и потекла вниз.
— Спокойно, — сказал Руфус. — Что это ты нервничаешь, сынок?
Билл постарался не встречаться взглядом с Морганом.
— Все в порядке. Давай руку, папа.
Когда сиделка ушла, Морган вытащил из кармана огарок свечи и установил его на ночном столике у кровати Руфуса.
— Выключи ночник, ладно? — попросил он Билла, поднося к фитилю спичку.
В темноте медленно распустился желтый огонек.
— Гипноз, — сказал Руфус, прищурившись на огонь.
— Нет, еще нет. Я хочу поговорить. Смотри на пламя, вот и все.
— Это и есть гипноз, — упрямо произнес Руфус.
— Ты должен стать более восприимчив к внушению. Освободись от мыслей, чтобы ты смог… увидеть время.
— Ну-ну.
— Хорошо, не увидеть. Ощутить, почувствовать. Осознать как нечто вещественное.
— Каковым оно не является, — вставил Руфус.
— Безумному шляпнику это удалось.
— Да. И посмотри, что с ним стало.
— Помню. — Морган усмехнулся. — Для него всегда было время чаепития. Тебе не стоит об этом волноваться. Ты же знаешь, мы раньше это уже проделывали.
— Я так и знал, что ты это скажешь. А я вроде как не помню.
Голос Руфуса незаметно стал тише. Его взгляд был устремлен на пламя, и в зрачках дрожало его миниатюрное отражение.
— Нет. Ты никогда не помнишь. И об этом ты тоже все забудешь. Я говорю с тем уровнем твоего сознания, что лежит под поверхностью. Там идет работа, незаметная, скрытная, как и та, что проделывают уколы с твоим телом. Руфус, ты слушаешь?
— Продолжай, — сонно отозвался старик.
— Мы должны разрушить идолов времени в твоем сознании — это они стоят между тобой и твоей молодостью. Ментальная энергия обладает огромной силой. Сама ткань вселенной — энергия. Тебя приучили думать, будто ты стареешь из-за времени, а это ложная философия. Надо научиться сбрасывать ее со счетов. Твоя уверенность так же действует на твое тело, как и надпочечники, когда ты испытываешь страх или гнев. Условные рефлексы возможно настроить так, что надпочечники станут отвечать на другие раздражители. И тебя можно настроить так, что ты повернешь время вспять. Тело и сознание реагируют вместе и воздействуют одно на другое. Обмен веществ отражается на деятельности мозга, а деятельность мозга регулирует обмен веществ. Это две стороны одной монеты.
Морган стал говорить медленнее. Он смотрел, как в полузакрытых глазах старика мигает отражение пламени свечи. Глаза закрывались.
— Одной монеты… — очень медленно повторил за ним Руфус.
— Жизненные процессы в теле, — монотонно произнес Морган, — подобны реке, которая течет у истоков очень быстро. Но потом становится медленнее. И процессы с возрастом протекают все медленнее и медленнее. Есть и еще одна река — осознание времени, и этот поток идет с противоположной скоростью. В молодости он такой медленный, что ты даже и не догадываешься о том, что он движется. В старости это Ниагарский водопад. Этот поток, Руфус, и понесет тебя назад. Он и сейчас бежит в тебе — быстрый и глубокий. Но его надо осознать. Как только ты его прочувствуешь, ничто не сможет тебя остановить. Ты должен научиться познавать время.
Монотонный голос не умолкал…
Через пятнадцать минут, уже внизу, Морган поставил на каминную полку фотографию шестидесятилетнего Руфуса и, мрачно нахмурившись, посмотрел на нее.
— Хорошо, — сказал он. — Возьмемся.
— Что тут скажешь? — Билл заерзал. — Мы заняты настолько новым делом, что у него еще нет прецедентов. Пит, отец меняется — он меняется так, как мы и не предполагали. Это меня беспокоит. Я уже жалею, что мы используем его в качестве морской свинки.
— У нас не было выбора, и ты это знаешь. Если бы мы потратили десять лет на испытания и эксперименты…
— Знаю. Когда мы начинали, он не должен был протянуть и полугода. Он знал, что это рискованно. И сам хотел рискнуть. Я все это знаю. Но мне жаль…
— Ну, Билл, будь разумен. Как же еще мы можем проводить эксперименты, если не на живых существах, вдобавок имеющих высокий коэффициент умственного развития? Ты же знаешь, я пытался проделать то же самое с шимпанзе. Но сначала надо было помочь им эволюционировать до человека. В конце концов, если подумать, то этот фокус возможен только при наличии разума. Нам повезло, что твой отец занемог только физически. — Он помолчал, глядя на фотографию. — Хотя если…
Билл рассеянно развел руками:
— Я подумал обо всех возможных ошибках, кроме этой. — Он невесело рассмеялся. — Это безумие. Не могу поверить, что это действительно происходит.
— Да, вся эта затея — страшный бред. Я и сам не могу поверить, что у нас что-то получается. Если Руфус действительно вернется в возраст шестидесяти лет, тогда может случиться все, что угодно. Меня не удивит, если завтра солнце встанет в Калифорнии. — Морган порылся в кармане и вытащил сигарету. — Хорошо, — продолжал он, разыскивая спички, — значит, он выглядит не так, как десять лет назад. А ведет он себя так же, как вел тогда?