Нет, такое просто невозможно. Это ослепительное, прекрасное изображение будущего — обещание и угроза, которая никогда не должна исполниться. Ни сейчас, ни в будущем. Хардингу придется заняться разрушением — разобрать роботов, чтобы Интегратор мог работать в нормальном режиме, стреноженный и направляемый командой, собранной из людей, взятых с… Ну, это не важно. Важно было только вот что.
Хардинг поднял руку и осторожно коснулся лба. Вот где спрятан лучший Интегратор. Когда-то давным-давно, в те времена, когда доисторические люди еще не были разумными существами, они уже имели в черепных коробках мыслительные механизмы огромной мощности. Но сначала совсем не использовали их. До тех пор пока не случилось что-то, ныне неизвестное, и в Интеграторе человеческого мозга не затеплилось пламя разума. Homo sapiens, человек разумный…
Машина…
Хардинг гневно покачал головой. Он повернулся к двери, но на пороге остановился, чтобы с сомнением оглянуться на пустой экран, который напоминал сейчас закрытую дверь в стене.
Прекрасней женщины[64]
Она была прекраснейшей из всех, кто выходил в эфир. Поднимаясь на бесшумном лифте в комнату, где ждала Дейрдре, Джон Харрис (в прошлом ее импресарио) не мог выкинуть из головы ее прежний образ.
Год назад она сгорела вместе с театром, и с тех пор Харрис старался не воскрешать в памяти тонких черт ее лица — разве что она устремляла на него горделивый взор со старой истрепанной афиши или нежданно мелькала в сентиментальной телехронике. Но теперь пришлось все вспомнить.
Лифт лязгнул и остановился. Дверь отъехала в сторону. Харрис растерялся. Умом он понимал, что надо бы довести дело до конца, но тело категорически отказывалось подчиняться. До сего момента он гнал от себя мысли об изумительной грации идеального, словно созданного для танцев тела, вспоминал мягкий с хрипотцой голос и легкую картавинку, очаровавшую публику всей планеты.
Свет не видывал такой красавицы.
Другие актрисы, предшественницы Дейрдре, становились милыми объектами обожания, но еще не бывало такого, чтобы весь мир влюбился в одну-единственную женщину. Мало кто (не считая столичных жителей) имел удовольствие лицезреть Сару Бернар или очаровательную Лилли Лэнгтри; аудитория кинодив ограничивалась теми, кто мог позволить себе поход в кино; но образ Дейрдре хотя бы однажды озарил телеэкран во всяком жилище цивилизованного мира — и во многих за пределами цивилизации. Томные ритмы ее хрипловатого пения, волнующие движения роскошной фигуры вплелись в пространства бедуинских палаток и полярных юрт. Мир помнил каждое па ее грациозного танца, каждую интонацию ее голоса. Помнил неуловимое сияние, исходившее от ее улыбки.
И оплакивал Дейрдре, когда она сгорела вместе с театром.
Харрис никак не мог отделаться от мысли, что она умерла, хотя знал, что она ждет в комнате, до которой оставалось несколько шагов. Он вспоминал стихи Джеймса Стивенса, давным-давно сочиненные в честь другой Дейрдре — обожаемой всеми красавицы, не забытой даже спустя две тысячи лет:
Ты вспомнишь Дейрдре, чьи краса и свет —
Теперь лишь прах, что в поднебесье вьется,
И в тот же миг внутри все оборвется.
Прекрасней женщины и не было, и нет.
Неправда, конечно. Прекрасные женщины — не такая уж и редкость. В конце концов, погибшая год назад Дейрдре вовсе не была идеалом красоты. Не скажешь так и про ту, другую Дейрдре, думал он, ибо на свете полно женщин с идеальной внешностью, но не о них слагают легенды. Легенды слагают о тех, чьи очаровательные черты (их несовершенство придавало Дейрдре особый шарм) лучатся неземным светом. Ни одна женщина на его памяти не обладала магией той Дейрдре, что погибла год назад.
О горе вам — и всем, кто рядом с вами,
Не ведавшим ее любви земной.
Так упивайтесь скорбью вековой,
Которую не выразить словами.
Нет слов. Ни единого. И вряд ли он сумеет сделать то, что собирался. Это невозможно, понял Харрис, коснувшись кнопки звонка, но было уже поздно: дверь сразу открылась.
За ней стоял хмурый Мальцер в очках с толстыми линзами. Видно было, с каким волнением он ждал посетителя. Харрис слегка оторопел: не верилось, что этот невозмутимый гордец, с которым Харрис завел шапочное знакомство год тому назад, способен так дрожать. Наверное, сама Дейрдре сейчас трепещет, словно живой комок нервов… Стоп. Пока не время думать об этом.
— Входите, входите, — раздраженно сказал Мальцер, хотя Харрис не видел причин для недовольства.
Должно быть, последний год работы — по большей части в одиночестве и секретной обстановке — вымотал Мальцера эмоционально и физически. Похоже, он был на грани нервного срыва.
— Она в норме? — глупо спросил Харрис, ступив за порог.
— О да. Она-то в норме. — Мальцер, закусив ноготь большого пальца, бросил взгляд через плечо — на дверь, за которой, должно быть, ждала Дейрдре.
Харрис непроизвольно шагнул вперед.
— Нет, — остановил его Мальцер. — Сперва поговорим. Пройдите вон туда, присядьте. Хотите выпить?
Харрис кивнул, а потом смотрел, как Мальцер трясущимися руками наливает виски из графина. Заметно было, что он едва держится на ногах. Харрис почувствовал, как в груди поселилось холодное сомнение — там же, где совсем недавно жила необъяснимая надежда.
— Так она точно в норме? — осведомился он, принимая у Мальцера бокал.
— О да, в полной. Настолько уверена в себе, что мне даже страшновато. — Мальцер залпом проглотил виски, налил еще и сел.
— Если так, в чем проблема?
— Никаких проблем. По-моему. Хотя… ну, не знаю. Ни в чем не могу быть уверен. Я почти год ждал этого момента, но теперь… скажем так: сомневаюсь, что ваша с ней встреча будет своевременной. Просто сомневаюсь.
Неестественно большие за толстыми линзами глаза были совершенно пусты. Сухопарый, словно свитый из проволоки, под смуглой кожей проступает каждая косточка черепа, каждая жилка… Год назад, когда Харрис видел Мальцера в последний раз, тот не показался таким доходягой.
— Я слишком с ней сблизился, — продолжил он. — Смотрю на нее и вижу лишь плод своих трудов. И не уверен, что готов продемонстрировать его вам или кому-то еще.
— А она что думает?
— Не видел женщины, настолько уверенной в себе. — Мальцер глотнул виски, звякнув о зубы стаканом, и поднял деформированные линзами глаза. — Ясное дело, первая же неудача будет означать… полный провал.
Харрис кивнул и задумался о фундаменте этой встречи, о годе невероятно кропотливой работы, о безмерных знаниях, о бесконечном терпении, о тайном сотрудничестве художников, скульпторов, дизайнеров, ученых — об этом оркестре под управлением гениального дирижера по фамилии Мальцер.
Еще он думал — с ревностью, не имевшей под собой разумных оснований, — о загадочной, холодной, бесстрастной близости, об отношениях, сложившихся за этот год между Дейрдре и Мальцером, небывалых и более интимных, чем близость между двумя человеческими существами. В каком-то смысле Дейрдре, которую он увидит через несколько минут, будет похожа на Мальцера — тогда как в Мальцере он то и дело подмечал присущую Дейрдре легкую манерность движений и голосовых модуляций. Казалось, между этими двумя заключен гротескный союз, какого еще не видела планета.
— Масса сложностей, — озабоченно говорил Мальцер, и в голосе легчайшим эхом отзывались обворожительные каденции Дейрдре, сладкая хрипотца, которой Харрис никогда больше не услышит. — Во-первых, разумеется, шок. Страшный шок. И сильнейшая пирофобия. Пришлось совладать с ними, прежде чем двигаться дальше. Но у нас получилось. Когда вы войдете, она, скорее всего, будет сидеть у камина. — Он перехватил удивленный взгляд Харриса и улыбнулся. — Нет, тепла не чувствует. Но любит смотреть на огонь. Великолепно справилась с иррациональной боязнью пламени.
— Любит смотреть?.. — Харрис запнулся. — У нее нормальное зрение?
— Идеальное, — поправил его Мальцер. — Идеальное зрение — сравнительно несложная задача. В конце концов, ее уже решали — не раз и весьма успешно. Скажу даже, что по сравнению с человеческим ее зрение лучше идеального. — Он раздраженно помотал головой. — Техническая сторона вопроса меня не беспокоит. К счастью, мозг Дейрдре совсем не пострадал. Единственной угрозой чувствительным центрам коры был шок, а с ним мы разобрались в самую первую очередь, как только наладили контакт. И все же с ее стороны потребовалось огромное мужество. Великое мужество. — На мгновение он умолк и уставился в пустой бокал. Потом вдруг продолжил, не поднимая глаз: — Харрис, не ошибся ли я? Быть может, стоило дать ей умереть?
Харрис беспомощно покачал головой. Этот вопрос уже год мучил всех, кто знал Дейрдре, и ответа не было. Вернее, были сотни всевозможных ответов. На эту тему написали многие тысячи слов. Имеем ли мы право сохранить мозг, когда уничтожено тело? Даже если изготовим новое тело, неминуемо отличное от старого?
— Не сказал бы, что она теперь… уродлива, — в спешке продолжал Мальцер, словно опасаясь ответа. — Металл не бывает уродлив. А Дейрдре… Ну, сами увидите. Дело в том, что у меня глаз замылился. Я слишком хорошо знаю, как она устроена. Для меня это просто механика. Возможно, Дейрдре теперь выглядит… нелепо. Не знаю. Иногда хочется, чтобы меня — со всеми моими соображениями — не было на том пожарище. Или чтобы на месте Дейрдре оказалась любая другая женщина. Она же была такая красивая… Но будь это не она, а кто-то другой, все закончилось бы, наверное, полным фиаско. Ведь для успеха мало неповрежденного мозга. Нужна необычайная сила, невероятное мужество и… кое-что еще. Что-то негасимое, как у Дейрдре. Да, она по-прежнему Дейрдре и по-своему красива. Но не думаю, что ее красоту оценит кто-нибудь, кроме меня. Знаете, чем она планирует заниматься?
— Нет. Чем?
— Хочет вернуться в эфир.