Лилит снова склонилась к нему на грудь и вдохнула медовый аромат апельсиновых цветков, тщетно призывая себя не тратить драгоценное время. Господь может в любой момент опустить взор и заметить ее, а до того момента надо еще столько всего переделать. Нельзя поддаваться этому сладостному опьянению всякий раз, как Адам покрепче ее обнимет. В Саду необходимо возвести укрепления, и приступать следует немедленно.
Вздохнув, Лилит взяла Адама за руку, переплела свои пальцы с его и нежно промурлыкала:
— Я бы хотела прогуляться по Саду. Ты мне его покажешь?
Его голос потеплел:
— Конечно! Я рад, что ты сама попросила. Здесь так красиво.
Херувим, перелетавший через долину, увидел, что они направились к востоку. Он завис, трепеща крылышками, и нахмурился.
— Подождите, вот Он обратит свой взгляд вниз, и тогда посмотрим, что будет! — пропищал он.
Адам рассмеялся, а херувим возмущенно фыркнул и упорхнул, качая головкой. Лилит тоже засмеялась, прижавшись к Адамову плечу. Ее радовало, что он не понимает предостережений херувима: совершенство непорочности равносильно глухоте. Пока есть возможность, нельзя разрешать ему пробовать плоды. Сущность порока ему недоступна и должна такой и остаться.
Лилит сама была квинтэссенцией абсолютного зла, противопоставленного абстрактному добру, и сознавала, что призвана уравновешивать это добро, тем самым утверждая его. По общему замыслу Творения ее задача не уступала по важности божественной миссии, поскольку нет света без тени, положительного без отрицательного и добра без зла. Впрочем, пока она не проявляла ни малейшей злонамеренности. Между ее отрицанием и беспорочной утвердительной силой этого мужчины не было противоречия.
— Смотри, — вытянул руку Адам.
Перед ними раскинулся усеянный цветами пологий холм; в одном месте виднелась рытвина с вывороченным пластом райской почвы, уже понемногу затягивающаяся зеленоватым налетом.
— Здесь меня сотворили, — тихо произнес он. — Из земли вот этого холма. Не правда ли… Не правда ли, чудесно, Лилит?
— Раз ты так считаешь… — проникновенно отозвалась она. — А почему чудесно?
— Животные, мне кажется, не понимают. На тебя вся надежда. Получается, что я и весь этот Сад — одно. Когда появятся другие люди, как думаешь, будут ли они так же любить землю — до самозабвения? Будут ли испытывать те же чувства к местности, где они родились? Скажем, какой-нибудь холм или долина будут ли казаться людям одной с ними плоти, чтобы душой болеть за них, и сражаться, и умирать за них, если потребуется, — как поступил бы я, например! Тебе знакомо это чувство?
Воздух, вибрируя, омывал их, смягченный пением серафимов, и Лилит еще раз окинула взглядом долину, давшую жизнь Адаму. Она искренне старалась, но не могла до конца постичь то страстное слияние крови, что пульсировала в Адамовых жилах, с кровью Эдема.
— Эдем и ты — одно, — прошептала Лилит. — Понимаю. Тебе нельзя отсюда уйти.
— Уйти? — рассмеялся Адам. — Куда же? Эдем наш на веки вечные, а ты — моя.
Лилит беззаботно прильнула к его груди, внезапно ощутив, что ей приятно легкомыслие этой коварной плоти, которой она все же не доверяла. Но вдруг что-то произошло. От предчувствия Лилит вздрогнула и начала тревожно озираться, однако понадобилось несколько минут, прежде чем ее человеческие органы чувств обнаружили источник тревоги. Лилит запрокинула голову и, нахмурившись, всмотрелась вверх сквозь листву.
— Что с тобой? — улыбнулся Адам. — Ангелы? Да они часто здесь пролетают.
Лилит не ответила: она прислушивалась. По Эдему все еще разносилось неясное пение серафимов. Но звуки, которые теперь пронизывали чистейший воздух, не походили на хвалебные гимны. В небесах что-то стряслось. Лилит слышала отдаленные восклицания высоких голосов, звеневших наподобие золотых колокольчиков в неизмеримой вышине, а еще лязг и свист огненных мечей. То тут, то там раздавался грохот, словно сами стены небесные рухнули под невообразимым натиском. Невероятно, но в небе разворачивалась битва!
Облегчение волной прошло по телу Лилит. Прекрасно, пусть себе воюют! Она тайком улыбнулась и теснее прижалась к Адаму. Какие бы беспорядки там ни происходили, они на некоторое время отвлекут внимание Господа от Сада, и это только на руку Лилит. Ей необходима отсрочка. Пока на небесах идет борьба, Лилит успеет попривыкнуть к капризам этой непонятной плоти, к странному воздействию, которое оказывает на нее Адам, — и тогда начнется война в Эдеме, где Лилит сразится с Богом.
Дрожь страха и предвкушения вновь охватила ее при этой мысли. Она не знала, способен ли Господь убить ее, даже если бы очень захотел. Лилит — творение тьмы, неподвластное божественному свету; ее существование — необходимый элемент сооружения, возводимого Богом на небесах и на земле. Без таких, как Лилит, нарушилось бы равновесие мироздания. Нет, Бог не посмеет — пожалуй, и не сможет — уничтожить ее, зато Он в силах наложить на нее суровейшее из наказаний.
Взять хотя бы плоть. Она так слаба, так преходяща. От Лилит не укрылась разница между разумом и телом, где этот разум обитает. Возможно, мудрость Господа и заключалась в выборе этого хлипкого вместилища взамен некоего нетленного вещества. Сила Адама состоит в его невинности. Опасно доверять такую мощь самостоятельному существу, что и доказала бы на своем примере Лилит, если бы ее замысел осуществился. Но в ее планы не входило — по крайней мере, сейчас, — чтобы Бог устранил Свое телесное подобие. Надо этому как-то помешать. Еще немного, и она выберется из восхитительно теплого тумана, обволакивающего ее… Но пока можно, никуда не торопясь, понежиться в объятиях Адама — пусть на небесах еще погрызутся друг с другом. Прежде ей не приходилось сталкиваться с таким состоянием, когда эмоции дымкой затемняют рассудок и во всем мироздании нет ничего важнее великолепного мужчины, к чьей груди так и хочется прильнуть.
Адам взглянул на нее, улыбнулся, и шум небесной битвы куда-то уплыл, словно его и не бывало. Полуодушевленный Сад — от травянистых корешков до древесных крон — тревожно колыхался, отзываясь на звонкие боевые кличи, доносившиеся сверху; но мужчина и женщина были глухи ко всему. Время их не занимало. Оно текло неощутимо, и вскоре над Эдемом сгустились тихие зеленоватые сумерки. Адам и Лилит расположились отдохнуть на замшелом берегу ручья, журчащего по камешкам. Прислонившись к плечу Адама и прислушиваясь к пению струй, Лилит вспомнила, насколько непрочно коренится жизнь в их телах.
— Адам, — прошептала она, — ты тогда сказал: «умирать». Ты знаешь, что такое смерть?
— Смерть? — безмятежно повторил Адам. — Что-то не припомню. Наверное, никогда не слыхал.
— Лучше тебе и не слышать о ней, — произнесла Лилит. — Ведь это равносильно уходу из Эдема.
Она почувствовала, как напряглась его рука, обнимающая ее.
— Нет! Я не хочу!
— Ты же не бессмертен, милый. Вот если бы…
— Если бы что? Договаривай!
— Если бы существовало Древо жизни, — медленно произнесла Лилит, обдумывая каждое слово, — древо с плодами, дарящими бессмертие, подобно плодам Древа, дающим познание, — вот тогда, верно, сам Господь не смог бы выдворить тебя из Эдема.
— Древо жизни, — тихо повторил Адам. — А какое оно, по-твоему?
Лилит прикрыла глаза.
— Наверное, черное, — ответила она, перейдя на шепот. — Черные ветки, черные листья — а между ними висят светлые блестящие плоды, словно фонарики. Представляешь?
Адам не ответил. Она взглянула на него — Адам сидел в сумерках с закрытыми глазами и о чем-то напряженно размышлял. Оба надолго замолчали. Наконец он облегченно вздохнул.
— Думаю, есть такое Древо, — произнес Адам. — Наверное, оно стоит посреди Сада рядом с другим Древом. Я точно помню: плоды у него светлые, как ты и сказала. Они слегка сияют, будто в темноте под луной. Завтра попробуем.
Лилит, тихо вздохнув, вновь прислонилась к его плечу. Завтра он может обрести бессмертие — такое же, как у нее. Она беспокойно прислушивалась к еще долетавшим издали, из-под небес, боевым кличам серафимов. В небе война, а на земле — мир… В сгущающихся райских сумерках смолкли все звуки, кроме пения ручейка и вдали, за деревьями, — колыбельной, которую тонким высоким голоском мурлычет херувим, убаюкивая себя перед сном. Где-то поблизости сонно препирались такие же слабые голосочки, но потом и они затихли. Сладостная истома разлилась по телу. Лилит потерлась щекой о плечо Адама и ощутила, как ее опять охватывает столь знакомое помрачение всех чувств, накрывает с головой, словно вода. И был вечер, и было утро: день восьмой.
Лилит проснулась первой. Птицы радостно щебетали, и Лилит, лежа у Адама под боком, увидела, как через ручей стремительно перепорхнул херувим, пронзительно распевая торжественную песнь. Он их не заметил. В то весеннее утро весь пробуждающийся Сад был переполнен сладким восторгом. Лилит улыбнулась и приподнялась — Адам даже не шевельнулся. Лилит взглянула на него, и накатившая волна нежности встревожила ее. Скоро она сочтет себя с Адамом одним целым, как сам он относится к Эдему, — до чего же все-таки коварна плоть!
Лилит поняла это вдруг, словно прозрев. Страх за собственную неприкосновенность волной обрушился на нее, и, не раздумывая, почти не осознавая своего поступка, Лилит вскочила на ноги и выскользнула из предательской плоти. Она устремилась в прозрачную утреннюю высь, улетая все дальше — неуловимая, как сам воздух. Выше, еще выше — пока Адам с его бесценным телом не скрылся из виду, а кроны деревьев, заслонившие его, не превратились в перистую зеленую массу. Вот уже показались стены, опоясывающие Сад, и вытекающие из Эдема реки, словно четыре огромных серебряных клинка, поблескивающие на солнце.
Рядом со спящим Адамом не осталось ничего, кроме неясного очертания женской фигуры, укутанной в тень и от этого едва различимой на моховом покрове. Глазу трудно было бы разглядеть ее в древесной тени.
Лилит, блаженствуя, плыла сквозь сияющую утреннюю пустоту. Отсюда ей хорошо были слышны громкие кличи серафимов «Осанна!», торжественные сладкозвучные хоралы, разносящиеся далеко за пределы яшмовых райских стен. Какой бы скандал ни произошел вчера на небесах, сегодня все разрешилось. Лилит не стала ломать над этим голову.