аяся среди этих простых детей, как иногда случается с нашими королевскими детьми. Мой долг — приглядывать за тобой и помочь тебе открыть глаза, когда придет время. Но пока оно не пришло. Ты слишком мала… солнце ослепило бы тебя. Однако настанет день, когда ты откроешь глаза и сможешь видеть».
Кларисса смолкла. Лессинг нетерпеливо спросил:
— Ну и?..
Кларисса вздохнула:
— Тетя никогда не заканчивала эту сказку. Может, поэтому она мне и запомнилась.
— Не думаю… — начал было Лессинг, но что-то в лице Клариссы остановило его. Она выглядела восторженной, околдованной, рождественский утренний вид никогда еще не был настолько законченным. Будто ребенок проснулся и вспомнил, какое чудо ожидает его внизу — украшенное свечками, усыпанное серебряными блестками. Кларисса сказала тихо, но отчетливо:
— Это правда. Конечно, это правда! Все, что ты сказал, и волшебная сказка тоже. О да, я королевская дочь. Конечно, это так!
Внезапно она приложила обе ладони к глазам, как-то совершенно по-детски, словно ожидала, что слепота из аллегории станет реальностью.
— Кларисса! — воскликнул Лессинг.
Она смотрела на него широко распахнутыми, ослепительно сиявшими глазами и, казалось, почти не узнавала его. Странное, непрошеное воспоминание зашевелилось в сознании Лессинга, и его охватил ужас. Алиса идет с Ланью по заколдованному лесу, где нет никаких имен и названий, идет, дружески обнимая Лань за шею. И слова Лани, когда они вышли к краю леса и к обоим вернулась память. Как она отпрянула от Алисы, стряхнула с себя ее руку, а в глаза, до этого так же безмятежно глядевшие на Алису, как Кларисса — на него, вернулась тревога. «Я — Лань! — закричала она изумленно. — А ты — человечий детеныш!»
Разные виды.
— Странно, почему я совсем не удивлена? — пробормотала Кларисса. — Наверно, на самом деле я поняла все давным-давно. А интересно, что будет дальше?
Лессинг испуганно смотрел на нее. Сейчас она была совсем как ребенок, полная восторга от открывавшейся перспективы… чего?… и не думала о возможных последствиях. Это пугало — наблюдать за ее уверенностью в том, что величие придет и принесет с собой только хорошее. Ему претила мысль о том, чтобы стереть выражение восторженного предвкушения с ее лица, но… он должен был сделать это. Он хотел от нее помощи в сражении с тем, что надвигалось, и никак не ожидал с ее стороны ни мгновенного принятия, ни такого яркого восторга. Она должна противиться этой идее…
— Кларисса, — сказал он, — подумай! Если это правда… хотя, может, мы ошибаемся… разве ты не понимаешь, что это значит? Он… они… не позволят нам быть вместе, Кларисса. Мы не сможем пожениться.
Она устремила на него радостный взгляд сияющих глаз:
— Конечно, мы поженимся, дорогой. Они лишь приглядывают за мной, понимаешь? Уверена, они никогда не причинят мне вреда. Кроме того, дорогой, по всему, что нам известно, ты можешь оказаться одним из нас. Хотела бы я знать, так ли это. Вполне может быть, тебе не кажется? Иначе зачем они позволили нам влюбиться друг в друга? Ох, дорогой…
Внезапно он почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Кто-то… на миг мелькнула мысль: не сам ли ревнивый бог сошел на землю, чтобы предъявить права на Клариссу? Лессинг не осмеливался повернуть голову. Но когда сияющий взгляд Клариссы без всякого удивления скользнул ему за спину, Лессинг почувствовал себя немного увереннее.
Он замер. Он знал, что не сможет повернуться, если захочет. Он мог видеть лишь Клариссу, и, хотя не было произнесено ни слова, выражение ее лица изменилось. Восторженная радость медленно уходила. Она покачала головой, недавний экстаз сменился замешательством и недоверием.
— Нет? — спросила она, обращаясь к кому-то позади него. — Но я думала… Ох, нет, ты не смеешь! Ты не сделаешь этого! Это нечестно! — Хлынули слезы, отчего ослепительно-темные глаза засияли еще ярче. — Ты не можешь, не можешь!
Кларисса зарыдала, метнулась к Лессингу, обняла за шею и забормотала что-то бессвязно-протестующе, прижимаясь к его плечу.
Машинально обняв ее, он пытался справиться с разбродом в мыслях. Что происходит? Кто…
Кто-то прошмыгнул мимо него. Тетя. Он понял это, но без чувства облегчения, несмотря даже на то, что ожидал увидеть — с некоторым страхом — Того, о чьем существовании лишь догадывался.
Тетя склонилась над ними и мягко потянула Клариссу за подрагивающее плечо. Спустя мгновение руки, обхватившие Лессинга за шею, расслабились, и она послушно села прямо, хотя все еще судорожно всхлипывала, разрывая ему сердце. Он отчаянно хотел сказать или сделать что-нибудь, способное успокоить ее, но и разум, и тело объяла странная вялость, будто в комнате действовала сила, недоступная его пониманию. Будто он двигался вразрез с поющими механизмами, присутствие которых ощущал — или воображал, что ощущает, — так часто. Вразрез — а две женщины возле него без всяких усилий двигались заодно с ними.
Кларисса дала оттащить себя, напоминая теперь безвольного ребенка, и полностью погрузилась в свою печаль, безразличная ко всему остальному. Слезы струились по ее щекам, во всем облике ощущалась безнадежность. Она до последнего не отпускала рук Лессинга. Наконец ее пальцы выскользнули, и эта потеря контакта, как ни странно, дала ему понять определеннее чего бы то ни было, что больше они не увидятся. Они стояли на ковре в нескольких футах друг от друга, а казалось, что между ними неумолимо пролегли мили. Мили, которых становилось все больше с каждым мигом. Кларисса смотрела на него сквозь слезы, ее глаза непереносимо сияли, губы подрагивали, руки все еще были протянуты к нему и слегка согнуты, точно она продолжала обнимать его.
«Это все. Ты выполнил свою задачу… а теперь уходи. Уходи и забудь».
Он не знал, чей голос произнес это и были ли слова точно такими, но смысл понял совершенно правильно. «Уходи и забудь».
В воздухе зазвучала громкая музыка. На одно последнее мгновение он остался в мире, ослепительно-прекрасном и ярком, потому что это был мир Клариссы, сверкавший даже в этой темной комнате с множеством зеркал. Везде, где он видел, под разными углами отражались бессчетные Клариссы, охваченные печалью расставания. Каждая Кларисса уронила согнутые руки, но он так и не увидел их упавшими. Последний взгляд на залитое слезами лицо, и потом… потом…
Лета.
Дейк испустил долгий вздох и наклонился вперед на скрипнувшем кресле, устремив на Лессинга из-под светлых бровей ничего не выражающий взгляд. Лессинг недоуменно замигал в ответ. Мгновение назад он стоял в комнате Клариссы; пальцы все еще ощущали тепло ее прикосновения. Он слышал, как она всхлипывает, видел, как движутся отражения в зеркалах…
— Подождите, — сказал он. — Отражения… Кларисса… я почти вспомнил что-то важное. — Он выпрямился в кресле и нахмурился, глядя на Дейка, но не видя его. — Отражения, — повторил он. — Кларисса… множество Кларисс… но не тетя! Я смотрел на двух женщин в зеркале, но не видел тети! Я никогда не видел ее… ни разу! И тем не менее… ответ где-то здесь, понимаете ли… прямо здесь, под рукой. Если бы я только мог…
Потом случилась вспышка озарения. Кларисса поняла все раньше его; разгадка крылась в рассказанной ею легенде. Страна слепых! Как могут незрячие туземцы надеяться увидеть королевского посланца, приглядывающего за принцессой, что гуляет по заколдованному лесу? Как может он помнить то, что его разум был не в состоянии понимать? Как мог он видеть стража? Нет, только ощущать присутствие без формы, голос без слов, движение по собственной яркой орбите за пределами взгляда слепца.
— Сигарету? — спросил Дейк, снова наклонившись вперед со скрипом.
Лессинг автоматически потянулся через стол. Какое-то время тишину нарушали лишь шуршание бумаги и царапанье спички. Они курили, молча глядя друг на друга. Снаружи донеслись звуки шагов по гравию и заглушенные ночью мужские голоса. В темноте пронзительно пели вездесущие сверчки.
Дейк со стуком опустил передние ножки кресла и потянулся вперед, чтобы загасить недокуренную сигарету.
— Ладно, — сказал он. — Теперь… Ты все еще не в себе или в состоянии посмотреть на все объективно?
Лессинг пожал плечами:
— Могу попытаться.
— Для начала, давай исходить из того — по крайней мере, пока, — что такого просто не бывает. Твой рассказ полон прорех. Он рассыплется на части за десять минут, если постараться.
Лессинг насупился:
— Может, вы думаете…
— Я еще даже не начал думать. Естественно, мы не добрались до сути дела. Я не верю, что все происходило так, как тебе запомнилось. Послушай, разве это возможно? Вся история по-прежнему выглядит аллегорично, и мы должны копать глубже, пока не обнаружим голые факты. Теперь я хотел бы знать… — Его голос сошел на нет. Он вытряхнул из пачки новую сигарету, рассеянно чиркнул спичкой и продолжил, выдохнув облако дыма: — Возьмем все как есть, просто на минуту. Разгадаем, что стоит за аллегорической повестью о королевской дочери, рожденной в Стране слепых. Знаешь, Лессинг, меня поражает одна вещь, которой ты пока не заметил. Ты задумывался о том, какой ребячливой выглядит Кларисса? Ее поглощенность самыми обычными вещами, к примеру. Ее убежденность, что действующие вокруг силы непременно должны по-отечески оберегать ее. Да, и даже это сияние, которое, по твоим словам, воздействовало на все, что ты видел и слышал, когда был с нею. Таков мир ребенка. Сильные, яркие цвета. Ничего безобразного, потому что у детей отсутствует база для сравнения. Слова «красота» и «уродство» для ребенка — пустой звук. Я помню, как в детстве все, что вызывало интерес, было полно особого очарования. Вордсворт, знаешь ли… «В раннем детстве небеса простираются вокруг нас» — и все такое прочее. И тем не менее она была достаточно взрослой, верно? За двадцать, так?
Он замолчал, глядя на кончик сигареты.
— Знаешь, это выглядит как обычный случай запоздалого развития, тебе не кажется? — продолжил Дейк. — Постой-постой, подожди минутку! Я всего лишь сказал, что это выглядит таким образом. У тебя достаточно здравого смысла, чтобы распознать слабоумного. Я не говорю, что Кларисса была из их числа, просто хочу сказать… Я думаю о своем маленьком сыне. Ему сейчас одиннадцать, и теперь с ним все в порядке, но, когда он начал ходить в школу, его ай-кью было самым высоким в классе. Он не хотел играть с другими ребятами: ему было скучно. Слонялся вокруг дома и читал, пока до нас с женой не дошло, что с этим надо что-то делать. Высокое ай-кью или нет, а парню нужно играть с другими ребятами. Человек никогда не сможет вписаться в общество, если не научится этому в детстве. Не станет психически нормальным, если не будет расти вместе с другими детьми. Позже высокое ай-кью ему очень даже пригодится, но для ребенка это почти помеха. — Лейтенант помолчал. — Ну, понимаешь, к чему я веду?