Пока они не соединены, пока связи не установлены, каждая сама по себе. Каждая имеет свои ограничения. Существуют «слепые», идущие ощупью во тьме, и «поводыри», которые помогают рассыпавшемуся организму завершить себя. Человеческий разум не в состоянии осознать, что имеет дело с суперсуществом, вплоть до того момента, когда связь будет установлена и все батареи превратятся в единое устройство с громадной потенциальной мощью.
На Земле есть Кларисса и ее так называемая тетя… которую понять вообще невозможно.
На далекой планете в созвездии Тельца тоже есть Кларисса, но зовут ее там Эзандорой, а ее наставник держится на расстоянии — таинственное существо, которое местное население обожествляет.
На планете с названием, больше похожем на порядковый номер — «Семь миллионов четыреста двадцать восемь от центра Галактики», — есть Джандав. Она не расстается с маленьким кристаллом, который направляет ее.
В атмосферах на основе кислорода и галогенов, в мирах, окруженных дрожащим пламенем древних звезд и недоступных нашим телескопам, под водой, там, где царят холод, темень и пустота, матрица бесконечное множество раз повторяет себя и благодаря невообразимой научной и психической мощи Homo superior биологический цикл представителей этой цивилизации совершается, заканчивается и начинается снова. Отнюдь не спонтанно, в одно и то же время, во многих мирах, схема, одним из проявлений которой была Кларисса, возникает и развертывается.
Или, используя аллегорию Кейбелла, схема Клариссы одной гранью присутствует на Земле, но это не одна грань из возможных шести, а одна из бесконечно возможных. На каждой стороне этой невообразимой геометрической сферы Кларисса двигалась, была независимым существом и постепенно развивалась. Училась сама и выслушивала уроки. Тянулась к центру сферы, которая была — или однажды будет — завершенной Клариссой. Однажды последнее зеркало-грань пошлет в центр ее повзрослевшее отражение, множество Кларисс, если можно так выразиться, протянут друг другу руки и сольются в завершении.
До этого момента мы можем проследить их путь. Но не после того, как отдельные элементы сольются в потрясающе завершенное существо, для которого во множестве миров взрослело множество Кларисс. После этого Homo superior не будет иметь никаких точек соприкосновения с homo sapiens — точек, доступных пониманию последних. Мы знаем их как детей. И они растут. Детство остается позади.
— Кларисса… — сказал он.
И молча замер, глядя через темный дверной проем в зеркальную полутьму, видя… то, что видел. На лестничной площадке было темно. Вверх и вниз уходила лестница, тихая, затянутая тенями. В спокойном воздухе не ощущалось никакого движения. Мощь, не требующая демонстрации мощи.
Он повернулся и медленно пошел вниз по лестнице. Страх, боль и так долго снедавшее его беспокойство ушли. Снаружи, на обочине, он закурил сигарету, подозвал такси и задумался о том, что делать дальше.
Машина понеслась. Темная, сверкающая Ист-ривер плавно скользила на юг вдоль улицы. С другой стороны послышалось громыхание поезда.
— Куда едем, сержант? — спросил водитель.
— В центр, — ответил Лессинг. — Где тут можно хорошо оттянуться?
Он приятно расслабился, откинувшись на подушках. Сознание полностью избавилось от напряжения и беспокойства.
На этот раз память была заблокирована прочно. Он проживет отведенный ему срок, довольный и счастливый, как любой другой человек, радуясь жизни в той мере, в какой способен на это, и с глубоким удовлетворением пользуясь игрушками Земли.
— Ночной клуб? — спросил водитель. — В новой «Кабане» неплохо…
Лессинг кивнул:
— Ладно. Пусть будет «Кабана».
Он откинулся назад, с наслаждением вдыхая дым. Наступил детский час.
Пробуждение
В психлечебнице никогда не бывало спокойно. Даже с приходом ночи, в наступившей относительной тишине, ощущалось тревожное напряжение в воздухе, ведь обострения психических расстройств столь же постоянны, хоть и не столь регулярны, как кружение аттракционов в парке.
Вечером у Грегсона из тринадцатой палаты случился очередной приступ маниакально-депрессивного психоза, и проблем избежать не удалось. Прежде чем санитарам удалось упаковать его в смирительную рубашку, он умудрился сломать руку застывшему в полной неподвижности пациенту-кататонику, который не издал ни звука, даже когда треснула кость.
После дозы апоморфина Грегсон утихомирился. Через несколько дней он окажется в нижней точке кривой своего психоза — отупевший, неподвижный, ничем не интересующийся. И в течение некоторого времени никакое событие не сможет вызвать у него самомалейших эмоций.
Доктор Роберт Бруно, главный врач, подождал, пока выйдет медсестра с уже не стерильным шприцем, и кивнул санитару:
— Прекрасно. Подготовьте пациента. В третью операционную, через полчаса.
Взгляд его голубых глаз был холоден. Плотно сжав губы, он вышел в коридор. Там дожидался доктор Кеннет Моррисси, и вид у него был обеспокоенный.
— Операция, доктор?
— Идемте, — сказал Бруно. — Нужно подготовиться. Что с Уилером?
— Похоже, обычный перелом предплечья. Я наложил шины.
— Поручите его кому-нибудь другому, — распорядился Бруно. — Мне нужна ваша помощь. — Он отпер дверь своим ключом. — Грегсон сейчас в хорошей форме для эксперимента.
Моррисси промолчал. Бруно коротко рассмеялся:
— Что вас беспокоит, Кен?
— Слово «эксперимент», — ответил Моррисси.
— Пентотал тоже был экспериментальным средством, когда его применили впервые. Так и тут: искусственная эмпатия. Если и имеется риск, то для меня, а не для Грегсона.
— Вы настолько уверены?
Они вошли в кабину лифта.
— Да, я уверен, — выделил последнее слово Бруно. — Всю жизнь я следовал правилу: предпринимая нечто новое, я должен быть абсолютно уверен в успехе. Эксперимент не может не удаться. Я не вправе рисковать пациентами.
— Но…
— Идемте. — Бруно вышел из лифта и направился в сторону смотровой палаты. — Хочу все проверить в последний раз. Измерьте мне кровяное давление.
Он снял белый халат и ловко обмотал вокруг руки пневматическую манжету.
— Я уже объяснил ситуацию жене Грегсона, — продолжал Бруно, пока Моррисси накачивал манжету резиновой грушей. — Она подписала необходимые бумаги, поскольку знает, что это единственный шанс вылечить Грегсона. Кен, он безумен уже семь лет. И состояние его мозга с каждым днем ухудшается.
— Состояние, говорите? Угу… Меня это не слишком беспокоит. Кровяное давление в норме. Сердце… — Моррисси взял стетоскоп и минуту спустя удовлетворенно кивнул.
— Врач не имеет никакого права бояться темноты, — сказал Бруно.
— Врач не исследует территории, которых нет на карте, — проворчал Моррисси. — Вы можете вскрыть труп, но не можете проделать то же самое с живым душевнобольным. Как психиатр, вы не можете не понимать: мы не знаем всего, что следовало бы знать о человеческом разуме. Стали бы вы брать кровь для переливания у больного менингитом?
— Это мистика, Кен, — усмехнулся Бруно. — Чистой воды мистика! Вирусная теория психических заболеваний! Боитесь, что я заражусь безумием Грегсона? Не хочу вас разочаровывать, но эпизодические душевные расстройства не заразны.
— То, что вы не видите вирус, не значит, что его нет, — возразил Моррисси. — Как насчет фильтрующегося вируса? Несколько лет назад никто и представить себе не мог возможность жидкой жизни.
— А потом вы вернетесь к елизаветинским временам и заговорите про селезенку и дурное настроение. — Бруно надел рубашку и халат и посерьезнел. — Хотя в каком-то смысле это действительно переливание. Единственная возможная его разновидность. Да, согласен, никто не знает всего, что следовало бы знать о душевных расстройствах. Точно так же, как никто не знает, благодаря чему человек способен мыслить. Но именно здесь встречаются физика и медицина. Благодаря встрече мистики и медицины был выделен дигиталин. А ученые начинают познавать природу мышления — как электронную энергетическую матрицу.
— Эмпирически?
— Сравните не мозг, но сам разум с урановым реактором, — сказал Бруно. — В разуме заложен потенциал для атомного взрыва, поскольку невозможно создать столь высокоспециализированный коллоид, не подойдя вплотную к опасному уровню. Это цена, которую человечество платит за свой разум. В урановом реакторе есть стержни-глушители из обогащенной бором стали, которые поглощают нейтроны, прежде чем те успевают выйти из-под контроля. В случае разума подобные глушители, естественно, имеют чисто психическую природу — но именно они сохраняют человеку здравый рассудок.
— С помощью символов можно доказать что угодно, — мрачно заметил Моррисси. — И стержни из бористой стали в череп Грегсону вы засунуть не сможете.
— Смогу, — ответил Бруно. — Фактически — смогу.
— Но эти глушители… это же лишь идеи! Мысли! Как вы…
— Что есть мысль? — спросил Бруно.
Моррисси скривился и следом за главврачом вышел из кабинета.
— Мысль можно отобразить на энцефалографе… — упрямо сказал он.
— Потому что это излучение. Что является причиной данного излучения? Энергия, испускаемая некой электронной матрицей. Что формирует подобные электронные матрицы? Изначальная физическая структура материи. Что заставляет уран при определенных условиях испускать нейтроны? Тот же ответ. Когда урановый реактор начинает выходить из-под контроля, его можно заглушить, если действовать быстро, с помощью бора или кадмия.
— Если действовать быстро. Но почему Грегсон? Он болен уже много лет.
— Будь он болен всего неделю, мы бы не смогли доказать, что его излечила именно искусственная эмпатия. Вы спорите лишь для того, чтобы избежать ответственности. Если не хотите мне помогать, найду кого-нибудь другого.
— Чтобы обучить другого, потребуется несколько недель, — сказал Моррисси. — Нет, я буду оперировать. Вот только… подумали ли вы о возможных последствиях для вашего собственного разума?