— Время… — Родригес откинулся на спинку стула и задумался, — хотя ты прав, выбора у нас всё равно нет. Значит, все силы на агитацию.
— Побольше конкретных примеров, — Предложил русский, — местные любят графики, фотографии и списки. Концентрационные лагеря для беженцев из Оклахомы в Калифорнии[123], к примеру. Фотографии детей, списки людей с адресами, графики. Потом — Чикаго. Помнишь ту историю, когда голодные учителя штурмовали банки? Напомнить.
— И горы гниющих продуктов, закапываемых в землю, — Добавил Хосе, — Власти стравливают горожан с фермерами. А показать реальную ситуацию, так не друг на друга злиться будут, а на власть, на капиталистов. Успеем ли?
— А куда мы денемся? — Философски пожал плечами Сергей, — Нужно сейчас раскачать ситуацию до предела, чтобы Лонг с его христианским социализмом воспринимался обывателями как «меньшее зло». Иначе, дескать, новая Гражданская, только много хуже.
— Осталось только придумать, как нейтрализовать самых активных профашистских вояк, — Пробормотал Родригес, — иначе получим мы на свою голову правый переворот!
— А что тут думать? — Родригесу показалось, что в полумраке грязного бара глаза русского сверкнули красным, — Террор! Индивидуальный террор наиболее активных фашистов. Не только их самих, но и членов их семей! Помнишь? «Блажен, кто…»[124] Только так!
Сергей моргнул, и наваждение пропало… но озноб остался. Родригес понимал дикую, ветхозаветную правоту русского, но не принимал её душой.
Вроде бы и правильно — око за око… да и убийство полковника Эйзенхауэра с семьёй сильно остудило пыл фашиствующей армейской верхушки. Не привыкли они к тому, что чернь может поступать с ними так же — семьями, под корень…
Но…
— Я не могу позволить себе умереть! — Рявкнул немолодой мужчина за соседним столом, жахнув кулаком по дощатому столу, — Я заложил душу в корпоративной лавке!
Такая ярость и боль прозвучала в этих словах, что у Родригеса будто окунули в ледяную воду. Он прекрасно знал суть этих слов…
Можно ли назвать свободными американских шахтёров? Людей, которые не получают денег за свой труд, лишь «заботу» об их быте от угледобывающей компании. Жильё принадлежит компании. Ваучеры, расплатиться которыми можно только в корпоративных лавках по завышенным ценам. Корпоративные врачи, школы… система продуманная.
Работяга, как бы он не надрывался, постепенно влезал в долги и превращался в «угольного раба», не имея возможности даже бросить работу. И долги эти переходят по наследству[125]…
— Я шахтёр, Хосе. Потомственный. — Одними губами сказал русский, глядя ему в глаза, и встал. Подойдя к самодеятельному музыканту с банджо, скучавшего у грубого подобия барной стойки, заказал выпивку.
С минуту они о чём-то разговаривали, потом Сергей засмеялся и хлопнул музыканта по плечу. Встал… и вот уже банджо наигрывает незатейливую мелодию. А русский, прищёлкивая пальцами, пошёл в центр бара, привлекая внимание.
— Они говорят: «человек — это грязь»[126].
— Простой человек — это быдло и мразь.
— Быдло и мразь, знай, давай им пинка —
— Жилистые руки, тупая башка».
К концу первого куплета шахтёры замолкли, отбивать ритм ладонями по столу.
— Шестнадцать тонн выдаёшь на гора
— Ещё день жизни в минус и глубже в долгах,
— Не ждите, святые, хоть близок финал —
— Барыгам душу давно я продал.
Стук стал таким, что казалось, они хотят разбить столы вдребезги, лица светлые и злые одновременно.
— Я рождён хмурым утром едва солнце взошло,
— Слегка подрос — в шахту, в зубы кайло,
— Шестнадцать тонн за смену — упасть и не встать,
— А босс лишь хмыкнет: «Ништяк, твою мать»!
— Промозглым утром в дождь я родился тут
— Нарвись-на-неприятность — так меня зовут
— Меня воспитала старая львица
— Справиться со мною не нашлась девица
— Попадёшься навстречу — отвали, зашибу,
— Те, кто не понял — давно уж в гробу,
— Один кулак железный, второй — стальной,
— Одной рукой промажу — так достану другой.
— Даёшь шестнадцать тонн — и какой с того прок?
— сам старше на день и всё больше твой долг.
— не зови, святой Пётр, я не приду —
— я душу заложил, чтобы выжить в аду.
Песня закончилась… и вот её поют второй раз. Все… да как дружно…
Родригес поймал себя на том, что подпевает, и подумал с весёлым ужасом:
— В кои-то веки газетчики со своей вечной «русской угрозой» оказались бы правы. Русские идут!
Глава 39
— Вопрос непростой, товарищи, — Сталин обвёл присутствующих взглядом, — я бы даже сказал — архиважный! Все мы знаем товарища Прахина, речь сегодня пойдёт именно о нём.
— Стальной Макс? — Слегка удивился Чубарь, принятый недавно в состав Политбюро ЦК, — Не рано ли?
— Действительно, — Поддержал его Куйбышев, — Прахин человек яркий, но вводить его в ЦК, пусть даже и кандидатом, считаю преждевременно.
— Погоди, Валериан, — Остановил его нахмурившийся Калинин, — Кажется мне, что Иосиф Виссарионович имел в виду что-то иное.
— Спасибо, Михаил Иванович, — Сдержанно поблагодарил формального главу Советского государства[127] Сталин, — я бы даже сказал — совсем иное. Сергей…
Киров кашлянул и начал:
— Прахина называют «моим» человеком, что в корне неверно. Знаком я с ним…
История проникновения в квартиру впечатлила бывалых революционеров, не понаслышке знакомых с такими вещами.
— Сильно, — Выразил общее мнение Андреев, — более чем. Значит…
— А никто не знает, — Развёл руками Киров, — Появился человек из ниоткуда, но поскольку принёс уйму ценных сведений, решили закрыть глаза на некоторые несообразности его биографии.
— Не из бывших, значит, — Задумчиво подытожил Калинин, — Не из «Иванов» ли, случаем?
— Очень на то похоже, — На лице Кирова прорезалась кривая усмешка, — Он попросил не копаться в его прошлом, а сведения оказались такими важными, что решили удовлетворить просьбу, надеясь поработать с таким источником подольше.
— Постойте! — Чуть наклонился в азарте Куйбышев, — Технологический прорыв двадцать восьмого, это не он?
— Не только, но в том числе, — Кивнул Сергей Мироныч.
— Да… — Крутнул головой Куйбышев, — понимаю. Сведения действительно ценные и сверхценные, за такое можно глаза закрыть на многое. А после?
— После, — Киров оглянулся на Сталина и покривил душой. Редкий случай, когда Коба ошибся в человеке… — вроде бы проверили, но как оказалось…
— Вроде бы, — Закончил за него Андреев.
— Да. Офицер русского Генштаба, глубокая заброска и всё такое. А оказалось… — Киров снова развёл руками, принимая на себя ответственность, — что мы ничего о нём не знаем. Похоже, что все данные заботливо подброшены самим Прахиным.
— Вражина? — Калинин прихватил бородку в горсть, — Ах ж ты мать твою… красиво как! Как щенков слепых! Кинуть кость в виде ценнейших данных, потом нелепое, казалось бы, внедрение… И карьерный взлёт, сперва на ценных данных, а после на платформе ДНД! Ступеньки наверх!
— А теперь мы вынуждены проверять — сумел ли он внедрить своих людей, — Негромко добавил Киров. Ему было мучительно стыдно за такую выдумку, но… Не говорить же правду?
— Чей? — Деловито поинтересовался Петровский, сощурив серые глаза.
— Потому и проморгали, что похоже — собственный! — Мрачновато ответил Сталин, — Авантюрист, вроде…
Он проглотил слова, но все поняли, что имелся в виду покойный Тухачевский.
— Неожиданно, — Пробормотал Молотов, — Думал, авантюристы такого рода закончились к середине двадцатых, а тут надо же… да ещё и такой талантливый.
— Всплыл, — Подтвердил Киров, — Может, сидел где, может…
— Да не знаем мы, товарищи! — Вспылил он под взглядами партийцев, — В том-то и дело, что не знаем!
— А расспросить… начал было Калинин, — Ах да, Ленинград. Настолько всё серьёзно?
— Сложный вопрос, — Сморщился Киров, — подавляющее большинство в ДНД — ребята вполне благонамеренные, искренне преданные партии и Советскому государству. Но Прахин очень харизматичен, да и недавний, по сути, переворот в Ленинграде, ещё памятен. Могут и того… повторить сгоряча. Достаточно одного-двух крикунов, и народ поднимется.
— А ты? Как, не потянешь? — Остро глянул на него Андреев, — Противовесом-то?
— Потяну, как же не потянуть, — Суховато усмехнулся Киров, — но нужны ли нам в принципе беспорядке на улицах? Пусть даже теоретически.
— В городе Трёх Революций, — Калинин ослабил ворот рубахи, едва не задохнувшись от нахлынувших чувств, — нельзя! Это… это…
— Жопа, — Мрачно сказал Петровский, и никто его не одёрнул, — с армией как?
— Хреново с армией, — Снова покривил душой Киров, подталкивая Политбюро к нужному решению, — Войска Ленинградского округа в целом вполне благонадёжны, но отдельные командиры и подразделения могут «подняться» при аресте Прахина. Личность он, повторюсь, харизматичная, а командирам попроще сильно импонируют его умения стрелять и драться. Совместные пьянки, тренировки… да вы сами всё понимаете, товарищи.
Члены Политбюро помрачнели, Гражданская никак не хотело уходить в прошлое. На многих должностях, особенно в армии, сидели люди заслуженные. Часто некомпетентные, но заслуженные… Удачливые командиры и комиссары Гражданской цеплялись за остатки былой вольности, и крепко держались таких же «красных атаманов» и авторитарных лидеров.
Потихонечку таких вытесняют на периферию, но медленно, слишком медленно. Могут и «подняться», особенно если крикуны будут голосить о «провокации» или «диверсионной группе».