Расовые проблемы всколыхнули многонациональный город, добавив «огоньку». Соседи принялись «под шумок» сводить друг с другом счёты, пользуясь возможностью. Итальянская мафия влезла было в конфликт с чернокожими, пользуясь возможность расширить зону влияния при потакательстве властей.
Лёгкой прогулки не получилось во многом потому, что «страшно далеки они от народа»[138]. Предводители мафии оторвались от нужд большинства рядовых итальянцев и не получили поддержки. Правда, негритянская «Нация Ислама» не оценила жест простых итальянцев. Ответные рейды чернокожих радикалов, убивающих итальянцев без разбора на «чистых и нечистых», заставила их взяться за оружие.
Больше всего досталось азиатской общине, которых буквально выкуривали из Чайна-тауна. Среди поджигателей встречались представители самых разных расовых, национальных и социальных групп.
Цивилизационная и расовая инаковость азиатов, вкупе с их очевидными экономическими успехами и почти отсутствующей ассимиляцией, раздражала, как выяснилось, буквально всех. Не раз и не два случалось, что разные по национальному составу группы поджигателей демонстративно не замечали друг друга, встречаясь у границ китайского квартала.
Достаточно быстро, не без помощи умелых манипуляторов из Вашингтона, социалистическая направленность восстания в Нью-Йорке сменилась расовыми беспорядками. Войска, взломавшие наконец сопротивление, немалая часть населения воспринимала как «меньшее зло».
— Гляди-ка? — Удивился капрал, — Никак цветная сучка!
Замеченная армейским патрулём молоденькая, от силы лет пятнадцати, девушка, попыталась было скрыться в одном из сгоревших домов, но предупредительный выстрел заставил девушка сжаться, оставшись на месте.
— Руки за спину ей заверни, — Деловито командовал капрал одному из рядовых, — И пасть, пасть заткни… визжать небось будет.
— Нехорошо, — Вяло сказал известный моралист Чейни, не делая, впрочем попытки вмешаться. Долговязый загорелый сектант откуда-то с Юга, он без раздумий стрелял во время мятежа, не разбирая ни пол, ни возраст. Но это… — почти скотоложество.
— Гляди-ка, умник какой? — Вызверился капрал, — Скотоложество ему! Дырка есть дырка, а что другого цвета, так я ж не жениться собираюсь, а трахнуть! Всё не на сухую жезл в казарме полировать.
Пожав плечами, Чейни отошёл чуть поодаль и уселся с винтовкой в руках, охранять товарищей. Зорко поглядывая по сторонам, он бормотал молитвы, позевывая время от времени.
Сослуживцев он не слишком осуждал. Нехорошо, конечно… но и понять можно — столько дней без женщин! А тут хоть и не совсем человек, но да… похожа. Отчасти даже симпатичная…
Поймав себя на греховной мысли, Чейни сосредоточился на молитвах, стараясь не вслушиваться в приглушённые болезненные стоны.
Восстание в Нью-Йорке уже затихало, хотя отдельные мелкие отряды ещё вели борьбу. Хватало и отчаявшихся одиночек, готовых умереть в сражении.
Гувер издал очередной приказ о введении в городе военного положения на неограниченный срок, фактически развязав Макартуру руки. Военные патрули хватали подозрительных людей и… всё, чаще всего их потом не видели.
Поступило официальное заявление, что достоверное число погибших к двадцать девятому августа не превышает трёх тысяч человек. Количество пропавших без вести и покинувших город власти назвать затруднялись.
Верили этому разве что вовсе уж недалёкие обыватели. В одном только Гарлеме погибших было столько, что в сторону порта грузовики ездили колоннами.
Тридцать, сорок тысяч… никто не знал и скорее всего, не узнает точного числа погибших.
Военное положение в Нью-Йорке, объявленное Гувером, усилило было давление власть имущих на простых работяг по всей Америке. Все «пожароопасные» участки в стране усилили войсками, национальной гвардией и отрядами добровольцев. Казалось бы, задавили…
Вспыхнуло там, где не ждали. «Раскачивающиеся» работяги из относительно спокойных мест не успели поддержать нью-йоркское восстание, но наконец «раскачались».
Сотни, тысячи фермерских городков и шахтёрских посёлков восстали. В большинстве своём «демократически», просто выразив свои намерения вооружёнными митингами. Но встречались и самые жёсткие «сценарии» — с пулемётами по мятежникам и начисто вырезанными семьями штрейкбрехеров и карателей.
Америка уверенно вставала на путь Гражданской войны.
Глава 42
Прикусив желтоватыми зубами бумажный фильтр папиросы, Артур Христианович мерил шагами просторный кабинет с потёртой ковровой дорожкой на полу и книжными полками у стен. Табачный дым стоял в помещении, несмотря на приоткрытое окно. Бабья осень в Москве выдалась жаркая, душная и безветренная, что сказывалось на работоспособности и настроении.
— Быть иль не быть[139]? — Процитировал он и перекинул папиросу из одного угла рта в другой. Усмехнувшись, Артузов[140] достал из кармана монетку и подбросил, ловко поймав в воздухе, припечатав к ладони.
— Решка. Ну значит, так тому и быть, — Пожал он плечами с видом фаталиста и запечатал бумаги, написав на конверте «Иванову[141] лично в руки».
Несколько дней томительного ожидания, и вот она, долгожданная записка, переданная вульгарно накрашенной продавщицей вместе с горсткой липкой медной мелочи в хлебном. Мельком глянув время и адрес, Артур Христианович кинул монеты в карман, растёр бумажку влажными пальцами и бросил в лужу неподалёку от входа.
В обычной двухкомнатной квартире со скверным ремонтом, его встретил невысокий коренастый мужчина с лицом и повадками типичного интеллигентного рабочего. Впечатление несколько смазывалось из-за плавных движений, присущих опытному рукопашнику с серьёзным стажем, да взгляда, от которого по спине чекиста пробежали мурашки. Охлопав карманы, «рабочий» жестом пригласил пройти на кухню.
— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович[142], — Негромко поздоровался Артузов, с любопытством поглядывая по сторонам. Бедненько. Даже по меркам небогатого Советского государства бедненько. Ни дать ни взять, коммунальная квартира, только что комнат мало. Но и такие бывают, чего уж…
Мало пока жилого фонда, отчаянно мало. Бывает, что и по две семьи в одной комнате живут, разделённые только раскладывающимися на ночь ширмами. А что делать? Индустриализация, вся мощь советской экономики направлена на строительство производственных мощностей, быт отстаёт, и сильно. Потом, всё потом…
— Здравствуйте, Артур Христианович, — Не вставая, ответил Сталин доброжелательно, — присаживайтесь. На товарища Белого внимания не обращайте, ему я доверяю более чем полностью.
— Начну немного не по порядку, — Артузов уселся на табурет, отчётливо скрипнувший под не таким уж и серьёзным весом чекиста, — Действую я через голову Мессинга[143], и основания на то имеются. При всех своих достоинствах, Станислав Адамович обладает, на мой взгляд, очень серьёзным недостатком — не умеет признавать свои ошибки.
— Сделай-ка нам чайку, — Негромко сказал Иосиф Виссарионович ближнику, — Кажется мне, разговор будет долгим.
— Насколько всё серьёзно? — Уже к Артузову.
— Более чем, Иосиф Виссарионович. Более чем. Мессинг обладает хорошим политическим чутьём и умением ориентироваться в политической обстановке. Недурён как администратор, а как организатор — плох.
Артузов не назвал Мессинга «товарищем», а это более чем серьёзный знак, который Сталин не мог пропустить.
— И, повторюсь, не умеет признавать свои ошибки. В результате…
Беленький поставил на стол стаканы в подстаканниках (не забыв и себя), блюдца, фарфоровый заварочный чайник со сколотым носиком и большой, несколько помятый чайник из меди, полный клокочущего кипятка. Чуть погодя на столе оказалась баночка с клюквенным вареньем и баранки. Разговор ненадолго прервался, пока мужчины разливали кипяток, разбавляя заваркой по вкусу.
… — в результате накопилась масса ошибок, — Продолжил Артузов, — Как я считаю — критических.
Сталин спокойно кивнул, и Артур Христианович понял, что недостатки Мессинга не новость для Вождя. Другое дело — политическая необходимость…
— В частности, — Артузов попробовал губами чай… горячий! — решения Мессинга часто опираются на сиюминутный политический момент. В этой связи долговременная политика ИНО ОГПУ[144] оказалась под угрозой.
— Мы слышали другое, — Глаза Сталина полыхнули, на какой-то миг показавшись Артузову глазами крупного хищника.
— Умение ориентироваться в политической обстановке, — Спокойно кивнул Артузов, немного напоказ ломая баранку в кулаке, — качество полезное, но у руководителя должны иметься и другие таланты.
Взгляд Иосифа Виссарионовича стал насмешливо-одобрительным, он уважал сильных людей, способных отстаивать своё мнение.
— Вкратце, — Артур Христианович тронул пальцами лежащие на углу стола бумаги, — здесь. Кто, где, когда, где можно посмотреть весь набор документации по каждому случаю. Я продолжу?
— Продолжайте, — Кивнул Сталин, накладывая варенье.
— Проблем накопилось достаточно, но пока, — Выделил Артузов голосом, — ситуация не стала критической. Большую часть политических, сиюминутных решений Станислава Адамовича можно исправить.
— Что же стало последней соломинкой? — Осведомился Сталин, очень по домашнему облизав ложку.
— Фактический запрет на любые самостоятельные действия ИНО ОГПУ, — По лицу Артузова промелькнула тень раздражения, — «Трест»[145]