— Полк Фицпатрика выдвигается у парка Дамбартон-окс, — Тоном лектора на занятиях со студентами вещал Клей, — продвигаться вглубь не нужно, достаточно вытащить противника на открытое пространство.
— Ларсен! Вашему батальону придаётся рота Беверли и батальон Нильсена…
— Который с трудом тянет на полноценную роту.
— Знаю, — Кивает командующий, — но ваше направление второстепенно. Вы сейчас оседлали Нью-Йорк Авеню, не доходя до парка Брентвуда и университета Западной Вирджинии. Задача — захватить университет или как минимум, создать точку напряжения для Макартура.
— Мало. Для такой задачи — мало, — Спорю с ним, — Людей положу, а толку не будет.
Начинаем торг, приводя свои аргументы. С артиллерией и авиацией у нас негусто…
— Тогда снайперов! — Выдаю в сердцах, вспоминая фильмы о войне в двадцать первом веке. Бомбардировки, разведка и снайперы основа-основ… кажется. Сторговываемся на сотне снайперов — надеюсь, этого количества хватит если не подавить огневые точки противника, то максимально затруднить ему стрельбу вообще и прицеливание в частности. Хотя какие у нас снайперы… стрелков хороших хватает, это да. А всякие там хитрости, вроде грамотно выбранной позиции, почти никто и не применяет. Да собственно, и не знают.
— Генерал, сэр! — В зал влетает давешний очкастый сержант, сияя стоваттной лампочкой, — Телеграмма!
Клей только приподнял бровь, но смолчал, взяв телеграмму.
— Господа! — Выдохнул он несколько секунд спустя тоном человека, получившего нежданное наследство от никогда не виденного троюродного дядюшки, — Коммандор Фрэнк Скофилд поднял восстание, и перехватил управление эскадрой у Флориды! Восточное побережье — наше!
Глава 47
Неприметный «Локхид Вега» зашёл на посадку и покатился по травяному, кочковатому полю аэродрома, подпрыгнув несколько раз. Пыхнув сигарой, Паттон[169] вскочил в автомобиль, и вышколенный водитель, не дожидаясь тычка в плечо, поехал встречать высокого гостя.
— Президент Гувер, сэр! — Небрежно отсалютовал Паттон, приветствуя сошедшего с трапа высокого гостя, — Добро пожаловать в штаб Калифорнийской армии!
— Генерал! — Неискренне улыбнулся Гувер, протягивая руку, — ну что, показывайте своё хозяйство!
От президента ощутимо разило алкоголем и потом, а щедро используемый одеколон скорее усугублял ситуацию. Сев в открытый автомобиль на заднее сиденье, он старательно удерживал улыбку, время от времени приветствуя военнослужащих базы, мимо которых проезжал.
С самого начала конфликта Макартур встал наравне с президентом, а парой дней позже как-то очень ловко сместил его до положения фигуры сугубо представительской. Власть взяла хунта, оставив Герберту Гуверу возможность произносить речи, да махать людям из окошка автомобиля.
Демократия осталась на бумаге… а впрочем, было ли когда-нибудь иначе?
Президент махал, произносил речи, подписывал подсовываемые документы и… пил. Много пил, а в последнее время пристрастился к кокаину.
Властный и самолюбивый, он бесился от сложившейся ситуации, но выхода не видел. Потому и пил. Самое же парадоксальное, что в сложившейся ситуации виноват оказался сам Герберт Гувер.
Начало Великой Депрессии не застало его врасплох, но чем дальше, тем серьёзней становилась ситуация. Идея привлечь армию к подавлению беспорядков, что называется, витала в воздухе. Неконституционно… но кого это волнует?! Главное — задавить любой намёк на сопротивление.
Армия танковым катком прошлась по митингующим, но не столько напугала, сколько озлобила народ. Списывать армейское командование со счетов оказалось рано, и пришлось закрыть глаза на… многое, очень многое.
Потом суд над уцелевшими митингующими, полностью оправдавший их, несмотря на давление властей. Но Гувер остро нуждался в армейской поддержке, и военные, давившие танками безоружных, были оправданы, получив повышения.
Дальше оказалось, что без армии никуда. Ни сам Гувер, ни верхушка республиканцев не продержатся у власти и недели. Так, потихоньку, власть перешла в руки хунты. А Гувер… пил.
В штабе выпили за встречу, затем президенту подсунули бумаги на подпись.
— Повышение, — Небрежно сказал Паттон, подвигая листок по поверхности письменно стола, — Первый лейтенант Колхаун заслужил звание капитана.
Гувер начал было вчитываться, желая сохранить хотя бы видимость былой власти…
— Не тяните резину… сэр! — Рявкнул Паттон, — У вас ещё посещение госпиталя запланировано, позже награждение и банкет.
Униженный политик мазнул глазами по сторонам и наткнулся на плохо замаскированные ухмылки офицеров. Склонившись чуть ниже, чем нужно, чтобы скрыть пылающее от стыда и гнева лицо, он подписал все бумаги, подсовываемые генералом.
— Красиво вы его обыграли, сэр, — Уважительно сказал майор Гровс[170], едва Гувер вышел из штаба, — На грани фола, я бы так не смог. За некоторые документы виселица положена, а он не глядя… лихо!
— Потому я и генерал, — Усмехнулся Паттон самодовольно, — что умею не просто использовать ситуацию, но и создавать её. Герберт не слабак, поэтому резко ломать нужно было. Дай ему время опомниться, мог бы и взбрыкнуть. А теперь всё… спорим, Джимми, напьётся он сегодня — да так, что свинья-свиньей окажется!
— При всём уважении… — Майор был способен оценить ситуацию не хуже начальника, но опытный штабист знал, когда спорить не только уместно, но и «должно», — У меня бутылка коньяка завалялась, ещё французского, довоенного. Выпить — да, выпьет, но чтоб как свинья… пари!
Паттон с ухмылкой поджал руку, и приобняв за плечо, повёл к выходу, втолковывая на ходу:
— Ты, Лесли, прежде чем спорить, узнал бы ситуацию получше. Гувера наши люди контролируют, и ситуацию вокруг него тоже. Не дай бог рыпнется ведь… А привычки его мы изучили, как и слабые места. Знаем, где нажать, чтобы в запой ушёл. Так что…
— Вот потому вы и генерал, сэр, — Вздохнул майор, заранее прощаясь с коньяком. Сам… насильно Гуверу заливать будет, если потребуется! В некоторых случаях проигрыш — совсем даже не проигрыш…
— Вот и наши храбрецы! — В госпитале Гувер пытался вести себя брутально, отчасти желая реабилитироваться за минуты позора в штабе, а отчасти — пытаясь найти себе сторонников хотя в низовых армейских кругах.
Накинув на плечи накрахмаленный халат не по размеру, он прошествовал по палатам. Вернее… так ему казалось. Алкоголь и недавнее унижение сделали своё дело, Гувер вёл себя несколько суетливо и нервно, то и дело срываясь на панибратство и пошловатые шуточки.
Впечатление портил и выхлоп алкоголя, как и общее состояние «помятости», ведь времени на переодевание ему не дали. Свою лепту вносили и сопровождающие в чине всего-то лейтенантов. В отличии от старших по званию, презрения к президенту они не показывали, но застывшая на лицах вежливая скука оказалась немногим лучше.
— Рядовой О'Хара? — Осведомился президент, протягивая руку назад, но она так и зависла в воздухе, пока лейтенант разбирал коробочки. Лицо Гувера налилось кровью, но он смолчал. Поучив искомое, он зачем-то потрепал О'Хару по щеке, вручая медаль.
— Храбрец!
Отпустив несколько шуток и пафосных фраз, Гувер почувствовал, что «не поймал» солдат, и речь сама собой скомкалась.
После его ухода О'Хара, невысокий светлый крепыш, с недоумением подал плечами и раздражённо потёр щёку.
— Что-то было-то, парни? — Удивлённо поинтересовался он, — Срань какая-то…
Штатский в мятом, нечистом костюме, пахнущий потом, алкоголем и плохим одеколоном, мечущийся по пропахшим кровью, лекарствами и карболкой[171] палатам, Гувер производил впечатление недоумённое, а чуть погодя и тягостное… Это наш президент!?
На фоне президента бравые, подтянутые офицеры выглядели выигрышно. Чего, собственно, они и добивались. Власть потихонечку утекала из рук политиков к военным.
В штабах негромко, но практически в открытую поговаривали про хунту. Власть должна быть у тех, кто готов проливать кровь, и не только чужую, но и свою!
Строились планы, как они будут перехватывать остатки власти у гражданских. Велись разговоры о привилегиях для военных, вплоть до последнего рядового! Отбирать будут кандидатов, тщательно отбирать… и детям потом, внукам… по наследству места в полках передавать!
А народ… быдло, затопчем! Вот сейчас, ещё чуть-чуть… сбросим с шеи мешающих гражданских, и сразу же!
— … объявить если, что власть у военных будет, — Горячо доказывал рыхловатый второй лейтенант[172], на лице которого не сошли ещё юношеские прыщи, в кругу приятелей у костра, передавая бутылку бурбона, — да амнистию мятежникам…
— Э! — Прервал его один из слушателей, черноволосый спортивный крепыш среднего роста, — Какую амнистию, Бобби, мать твою!
— Ты словами о матушке осторожней! — Набычился оратор, — я ведь…
Их быстро развели и успокоили. Поворчав для приличия, Бобби продолжил:
— Объявить… что такого? Военно-полевые суды, проверка виновности… Комми всяких сразу к ближайшему дереву, а кто замарался чуток, так пусть искупают вину! В первые ряды, да сзади пулемётчиков. Итальяшек всяких да ниггеров в лагеря, а там видно будет. Пусть содержание своё отрабатывают!
— И верно, — Согласился недавний оппонент примирительно, — мало ли грязной работы? Болота осушать хотя бы.
— А я о чём!? — Воодушевился Бобби, — В лагеря, да пусть работают. Главное, я считаю, не мелочиться с амнистией. На словах, по крайней мере.
Слушатели, такие же молоденькие лейтенанты, мня себя большими политиками, поддержали радикального Боба, внеся ряд предложений.
— Джентльмен хозяин своего слова, — Подытожил споры наиболее авторитетный в компании, — надо — дал слово, надо — забрал! Боб правильно говорит, пообещать чего угодно можно. Реднеки